Владимир Бешлягэ - Игнат и Анна
Вдруг снизу, от города, стреляют в небо по тучам два ярких столба света. Это фары машины, еще далекой. Вот они, чуть опустившись, пронзают дорогу от подошвы холма до самой его вершины. В свете прожекторов посреди шоссе нелепо застыла долгая тень Игната: он уже было побежал за возом – как знать, может, возница из его села и довезет до дому? И пусть бы хоть до утра ползти пришлось… А тут машина. Свет ее то кажется совсем близким, то вроде отдаляется – верно, водитель, поубавил огни у закрытого переезда. Игнат прислушивается… нет, поезда как будто не слышно… И снова загораются яркие фары, теперь уже точно машина его догоняет.
– Стой! Остановись, мэй!
Водитель видит его издали и, несмотря на то, что уже разогнал на подъеме своего «жигуленка», притормаживает: узнал знакомого.
– Мэй, Игнат, мэй! Что ты делаешь ночью один на дороге?
– Домой еду.
– Ну так давай садись! Как раз место свободное…
Игнат всматривается: машина пуста. Открывает дверцу: все заднее сиденье аккуратно завалено коробками с тушенкой. Штук двадцать банок лежит и на переднем сиденье рядом с водителем.
– Сдвигай и садись. В тесноте – не в обиде.
Это Василе Лефтер, бригадир из карьера. Опять у своей буфетчицы погостил, равнодушно отмечает Игнат.
– Ты прости, – извиняется он, – я не один… с человеком.
– Ладно, – по-бабьи вздыхает Лефтер, – авось ГАИ дрыхнет… Человека на колени посадишь.
– Нельзя ее на колени, – говорит Игнат. – Неудобно, чужая.
– Полезайте, там разберемся… – бригадир включает скорость, нетерпеливо похлопывает кулаком по клаксону.
– А, может, полчасика подождешь?
– Ты что? Делать мне нечего, что ли? Дома жена, дети… Да где она, твоя баба?
– Тогда поезжай, – виновато говорит Игнат и закрывает дверцу.
– С утра голову морочишь, – злится Лефтер. – Ушел с работы, камней невпроворот нагорожено… Будь здоров, чудак человек!
Машина с визгом срывается с места и исчезает во тьме. Скрип каруцы меркнет, удаляясь к вершине. Еще мгновение – и все звуки и свет поглощаются тьмой. Игнат в пустыне. Только ветер легонько посвистывает в верхушках акаций, и каруцы уже почти не слыхать.
Прокашлялся: может, кто-то услышит, может, этот кто-то поблизости, уже подошел или еще на подходе…
– Эй, есть здесь кто?
Молчание.
Он поворачивается, идет к своему столбу.
Теперь ему немножко жаль, что не сел в «жигуленок» – стрелой домчал бы. «Кто знает, не осталась ли она ночевать в городе? А не то помирилась со своим мордобойцем… оно после ссоры получается слаще…»
И слышит шаги. Легкие, не то детские, не то женские. Бездомный мальчик годочков шести в зеленом пальтишке, в желтой шапочке взбирается к нему на гору. Подошла и остановилась поодаль. Руки зябко спрятаны в рукава. Спиной повернулась, смотрит в сторону города. «Не видит меня…» Игнат вежливо кашлянул, пошаркал ногой. Она все не глядит. Еще потоптался, вздохнул, опять укрылся за столб: там, по крайней мере, не дует…
Наконец, через четверть часа отчужденного ожидания она подходит к нему и, пробормотав «добрый вечер», спрашивает:
– Давно ждешь?
– Давненько, – поспешно отвечает Игнат, радуясь ее обращению, как ласке. – С час, а то и больше.
– И нет машин?
– Была одна, да я передумал… вас дожидался… – он делает к ней решительный шаг, взяв ее руку, с усилием разжимает пальцы и кладет на ладошку золотое колечко. – Вот, обронили…
Она отдергивает руку, будто обжегшись, так что кольцо со звоном катится в темень.
– Я ничего не роняла! – опускается на колени, шарит по асфальту и, как-то сразу нащупав кольцо, возвращает его Игнату. – Вы обознались.
Женщина встает с колен и отходит на свое прежнее место у обочины, снова укрыв в рукавах руки от ветра.
Что за черт, думает Игнат. Не хочет признаться. Может, обиделась на меня? За что? Не может быть, чтобы это была не она… Теперь он сам к ней подходит, берет за плечи, поворачивает к себе, заглядывает в лицо – на нем должны быть следы удара, – но в темноте не видать…
– Извини, ты куда едешь?
Она недовольно высвобождается из его рук, пожимает плечами.
– Неужели ты забыла меня?
Но она опять упрямо и тупо повторяет:
– Вы обознались…
Раздосадованный Игнат отворачивается: «Что за женщина! Ее спрашиваешь, а она, как немая, молчит. Или к ней подходишь, а она в сторону, словно я ее съем. Боится, что ли, меня? Нет, все же она – не она. Чужая какая-то баба попалась…» Он идет в темноту – пускай постоит одна, если хочется. Оглянувшись, видит, что она потянулась за ним. «Во! Выходит, она, – говорит себе Игнат и на радостях опять ее атакует, но уже издалека, с трезвой оглядкой:
– Не знаю, почему… или мне кажется… что я с вами знаком, то есть видел вас когда-то прежде…
Женщина отвечает отчетливо:
– Отчего же когда-то? Сегодня, здесь, на этой дороге. Ты мне еще попить вынес, когда остановилась машина возле твоего дома.
Игнат стоит ошалело, точно его по затылку трахнуло молнией: «Значит, она меня сразу признала, а подходить не хотела. И голос… Значит, она – это она, та моя девочка…» Мысли его путаются, он заливается краской, но, слава богу, темно, и она не видит его. Она стоит вполоборота, чуть отвернувшись, словно не хочет, чтобы он н дальше бесцеремонно рассматривал ее, и вообще хочет, чтобы он знал и видел все только до определенной черты. А он на радостях пускается во все тяжкие:
– Я уж было испугался, что ты горожанка, а вовсе не ты…
Она в который раз пожимает плечами и хмыкает. А его без удержу несет и несет.
– Ты в этих туфельках, наверно, совсем замерзаешь?
– Замерзаю совсем, – неожиданно признается она и добавляет: – Да что за печаль, если и вовсе замерзну?
– Зачем же такие слова говорить? – теряется Игнат. – Походи лучше, разомнись… А то давай потанцуем.
И она ни секунды не раздумывая, соглашается:
– А без музыки как же?
– А вот так, – говорит Игнат и крепко ее обнимает. Они медленно притоптывают ногами в такт своему тяжелому дыханию.
– Теперь теплее? – спрашивает он минут через пять.
– Спасибо, согрелась.
– Я как увидел тебя в этих туфельках, сразу подумал: холодно ей в капроне…
– Весь день мерзну сегодня, с той самой минуты, как вышла из дому. Эту машину полтора часа ждала на дороге. Кому ни голосну – все мимо. Я уж было пешком отчаялась. И, думаю, не стану голосовать, хоть становитесь вы на колени. А он, откуда ни возьмись: за рупь, гражданочка, прокачу с ветерком! Да так разогнался, что я еле затормозила перед твоим домом: жиклер, или как его там в карбюраторе, сглазить пришлось… – В тепле Игнатовых рук, Игнатова дыхания она раскраснелась, разболталась, как девочка. – Ой, я так соскучилась по зиме, по чистому снегу!..
– Это не в карбюраторе сглазило, – авторитетно заявляет Игнат. – Это вода в радиаторе закипела… Слушай, кроме шуток, возьми кольцо свое. Куда мне с ним? Ты же призналась, что мы вместе ехали. И про фабрику меня спрашивала. А я тебя там приметил. И кольцо твое подобрал…
Она, разом оторвав от себя его руки и застыв на месте, спрашивает с неприязнью:
– Кто это тебе все щеки исцарапал?
Игнат Иосубовым жестом упирает руки в боки:
– А он тебе губы разбил!
А она ему:
– На, смотри! Не видишь, так спичку зажги…
– Я не курю… – Игнат растерянно хлопает себя по карманам и спрашивает: – А нет ли у тебя огоньку?
– Ничего! И так поймешь! – женщина вдруг привстала на цыпочки и, обхватив его шею, прижала губы к его щеке. Он задохнулся. И едва разобрал ее жаркий шепот: – Сказано тебе – обознался! Я совсем не та женщина. И будь добр обращаться со мной, как с чужой…
Тут Игнат смертельно обиделся. Бросает ее к чертовой матери и идет на четыре стороны, вслед за каруцей. Под ногами шуршат мелкие камешки. «Бедный, бедный задрыга! Иногда вот такую посадишь и сам не знаешь, что на свою голову взял. А этот мордобоец несчастный в заплатанном ватнике! Ведь лихо как развернулся и как вмазал жалеючи… довела, видать, горемыку. И она как, бедная, лежала у ворот и кровью горючей умывалась, собака такая… И я, упырь горемычный, пустопляс еров, это я за всех виноват перед богом: в который раз встречаю ее на дороге и одну оставляю…»
– Эй ты! Идешь?
Ждет-пождет, когда отзовется она. Да слышит ли? Слышит, не слышит – молчит. Молчит? Пусть молчит, лишь бы шла.
Она идет, и легкие ее шаги мягко шуршат по камешкам, чуть в отдалении. Серебристо поблескивает дорога.
– Я вот думаю: разве нынче кто-нибудь камышом кроет? А на что он еще годен, этот камыш?…
Снова прислушивается – нет ответа. Порывистый ветер доносит с вершины холма далекий скрип колес и фырканье лошадей.
– Стало быть, говорю, купил у кого-то, благо что болота еще не замерзли. У человека купил. Только ночью зачем везти, вот в чем вопрос. Не украл ведь, ясное дело…
Она все молчит, и это Игнату в досаду. Как-никак он сюда, к своему столбу, первый пришел и стал – старожил в некотором роде и даже хозяин. Она же – гостья не очень любезная. А вести себя не умеешь – ступай к переезду и там голосуй…
