Паскаль Киньяр - Альбуций
На 709-м году Рима, в один августовский вечер, стоя на берегу Тибра, Цезарь изрек по поводу Долабеллы и Брута: «Толстые и аккуратно причесанные мне не страшны. Я боюсь тощих и бледных». Эти слова Цезаря могли бы принадлежать декламатору.
Есть и другое изречение Цезаря, которое мне хотелось бы привести здесь, ибо оно столь же прекрасно, сколь и горестно. Обезглавив Помпея, сторонники Цезаря понуждают его уничтожить и Цицерона. Цезарь отказывается. Он говорит: «Цицеронов не убивают. Нельзя обрекать на вечный мрак то, что бросает на вас тень». Он любил власть и добился для себя всей ее полноты. Но он не хотел такого господства, которое бы его принизило, сделало его судьбу, его жизнь менее необыкновенной, менее божественной. Увы, в отличие от честолюбия Марка Цицерона притязания Гая Цезаря не находили поддержки у окружающих. Он ожидал награды, но не знал, в какой форме, в какой монете она могла бы выразиться и кому пристало ее выдавать. Вокруг него образовалась пустота. Юлии больше не было. И только два его секретаря записывали мысли, которых не понимали: «Отныне одна усталость вознаграждает меня за все усилия. Даже ненависть к соперникам и та перестала наполнять мою жизнь. Член мой ослабел и способен извергнуть лишь несколько жалких капель. Все, что я делаю, обречено на небытие или тонет в безграничном пространстве. Вокруг меня пусто. Стоит мне пристальнее взглянуть на тех, кто мне нравится, как я читаю страх в их глазах».
О жизни Гая Альбуция Сила при диктатуре нам известно лишь то, что он находился в этот период в Риме, что он остался в живых и что он до самой смерти был верным сторонником Помпея. Цезарь не удостаивал вниманием его романы, а быть может, и не знал об их существовании. Сохранился роман Альбуция об убийстве Цицерона, похоже написанный с рассказа очевидцев и весьма щедрый на восхваления. Роман этот относится в 35 году (Альбуций упоминает в нем о смерти Саллюстия). Текст его поистине замечателен, хотя историки презрительно трактуют его как несерьезный. Но видел ли кто-нибудь из нас историка, который был бы серьезен? Историки — народ боязливый, они изображают уверенность в том, что все творящееся в мире людей взаимосвязано. И потому отчаянно цепляются за королей, как истерички — за ляжки любвеобильных мужчин. Они больны страхом и привержены мифам куда более самих декламаторов, с их пылкими измышлениями на форуме. Они же щеголяют знанием дат, стараясь затмить точностью математиков. Кто любит убаюкивать себя тихим шепотом? — Коллекционеры, воздвигающие каменные дамбы в защиту от океана. Я собираю и пересказываю эти отрывки из двадцати страниц, написанных Альбуцием в то время, когда умирал Саллюстий. И неожиданно мне приходит в голову, что именно Саллюстий был женат вторым браком на первой жене Цицерона. Сцена эта грубовата и нелицеприятна, Альбуций лишь вскользь упоминает о ней в своем романе. Марк Туллий Цицерон только что примкнул к партии Помпея. Теренция входит в библиотеку мужа. Марк, раздраженный неожиданной помехой в работе, оборачивается к супруге. Вокруг него сидят рабы-стенографы. «Друг мой, — громко объявляет Теренция, — ваше решение было признано ошибочным. Вы принадлежите к партии побежденных. Я развожусь с вами». — И вскоре выходит замуж за одного из фаворитов Цезаря — Гая Саллюстия Криспа, в ту пору еще не историка.
В 35 году, сразу после кончины Саллюстия, Альбуций создал роман «Попиллий, убийца Цицерона» (Popillius Ciceronis interfector). Первая сцена разворачивалась в претории. В коротком идиллическом экскурсе в прошлое — около 105 года — Альбуций описывал детство Цицерона, жизнь мальчика в семье крестьян-вольсков, игры на берегах Лириса, каморку, примыкавшую к мастерской сукновала, откуда шла едкая вонь мочи. Затем следовало восторженное повествование о его блестящей карьере: знаменитый адвокат-ходатай по имущественным спорам, затем претор, затем консул, затем Отец Отечества, затем авгур, затем император, колеблющийся между партиями Помпея и Цезаря и жаждущий для себя триумфа, квадриги и вышитой тоги. Далее Альбуций рассказывает о Попиллии: обвиненный в отцеубийстве, тот в слезах стоит перед судьями. Толпа требует предать его смерти. И тут Альбуций выводит на сцену Цицерона, который произносит речь и этой речью спасает Попиллия.
Вторая глава чрезвычайно коротка: Альбуций всего в нескольких словах пишет об ужасной смерти Цезаря и о Бруте, который той же ночью бродит по Риму, взывая о помощи с криками «Цицерон! Цицерон!», словно хочет защитить себя именем великого консула. Неожиданно действие сменяется июлем 44 года, когда были устроены игры, посвященные душе Цезаря, и в небе над Римом засияла «sidus Julium» — звезда Цезарей. Речь идет о комете, которая непреложно доказала римлянам, что Гай Юлий Цезарь был богом и что его душа, явившаяся таким образом, вновь подает им знак, взывает о мщении. Этот миг и стал зарею Империи. Октавиан тотчас использует полет кометы — «sidus», звезды Цезаря, — чтобы стать жрецом: из ее огня он сотворяет свой персональный нимб. Альбуций описывает Цицерона: тот ничего не понимает и, вообразив, будто это он манипулирует Октавианом, заразившимся «звездной болезнью», требует головы Антония. Октавиана пока еще зовут не Августом, а «Divus Julius».
Сцена третья: октябрь, Болонская равнина, маленький островок посреди Рено. Антоний, Октавиан и Лепид ведут торг по поводу необходимых убийств. Первым в списке стоит Цицерон. Октавиан вспоминает речь своего дяди и подтверждает ее свидетельством Саллюстия, одного из своих офицеров, находящихся тут же рядом. Но его доводы тщетны. Лепид и Антоний жаждут крови. Антоний вызывает Попиллия, отводит его в сторону, под сень оранжевой ивы. И приказывает Попиллию убить Цицерона.
— Цицерон — мой отец, — отвечает Попиллий, — поскольку я обязан ему жизнью. Я не могу выполнить твою просьбу.
— Я твой генерал, а ты мой солдат, — говорит Антоний.— Республика сможет обрести мир, только если этот человек умрет.
— Значит, я буду первым в истории, кто дважды совершит отцеубийство.
— Ты должен убить его своей рукой, — сказал далее Антоний Попиллию (по версии Квинта Атерия), — именно потому, что был привязан к нему; пускай же он коснется своей судьбы: «Molestius feret se a Popillio occidi quam occidi» (Смерть от руки спасенного им Попиллия будет для него вдвое горше, нежели сама смерть).
И последняя сцена: в нескольких строках Альбуций описывает, как Цицерон последний раз спасается бегством, покидает Тускул, добирается до Астуры, а оттуда, на судне, до своей усадьбы в Гаэте. Столетние юпитеровы вороны налетают на реи и яростно рвут клювами снасти, пока Цицерон мирно спит в каюте. Это происходит 7 декабря 43 года. Пока он садится в носилки, чтобы пересечь лес и покинуть Гаэте, отряд солдат под командованием Попиллия подходит к стене, окружающей усадьбу. Вольноотпущенник по имени Филолог предает своего хозяина и указывает тропу, по которой ушли Цицерон и его люди. Попиллий спешит следом. Цицерон замечает его, велит носильщикам остановиться, раздвигает занавеси носилок и пристально вглядывается в Попиллия, поднеся левую руку к морщинистому лицу и поглаживая заросший щетиной подбородок. Попиллий называет себя. Цицерон с улыбкой отвечает:
— Popillio semper vaco (Для Попиллия у меня всегда найдется свободное время).
Попиллий резко говорит:
— Я принес тебе много свободного времени,— и одним взмахом меча отсекает Цицерону голову вместе с шеей (caedit cervices tanti viri et umero tenus recisum amputat caput). Затем Попиллий отрубает ему кисти рук. Отправляет голову и руки Цицерона Антонию. Антоний приказывает выставить их на рострах.
Роман всегда правдоподобнее хаоса реальных жизней, которые он собирает воедино и упорядочивает в виде искусно выстроенной интриги и убедительных подробностей. Даже история подчиняется закону интриги хотя бы потому, что политика сама по себе интрига, если она воплощает существование целого народа в истории отдельной семьи, где все вертится вокруг злодейски убитого отца, или в бесконечном сериале, где враждуют меж собой многочисленные родственники. Альбуций опустил в своем романе один реальный эпизод, облюбованный всеми без исключения историками. Когда Антонию вручили голову Цицерона, Фульвия попросила дать ей эту голову перед тем, как прибить ее на ростры. Она с трудом разомкнула челюсти Марка Туллия Цицерона, вытащила наружу его язык и воткнула в него иголки, чтобы он не смог говорить в аду и порочить их имена, жалуясь теням других умерших.
Но Альбуций не удержался от искушения закончить «Popillius Ciceronis interfector» двумя пассажами, скорее жалостными, нежели педантически точными: «Попиллий стал примером для всех нас: Nullos magis odit quam quibus plurimum debet» (Особенно он ненавидит людей, коим обязан более всего на свете). И добавляет, перед тем как завершить роман: «Все головы непрестанно поворачиваются к рострам, и непрестанно, их взорам предстают глаза и руки красноречия, выставленные напоказ». Концовка же декламации была на редкость безвкусной, такую мало где встретишь. Сенека яростно осуждал ее. В ней Альбуций описывает свояченицу Цицерона, Помпонию, которая, желая отомстить за него, но не осмеливаясь обрушить свой гнев на Антония или Попиллия, подвергла пыткам Филолога в деревянной пристройке виллы в Гаэте. Она морила его голодом и время от времени вырезала из его тела небольшие кусочки мяса, заставляя съедать их. Однажды, незадолго до того как он испустил дух, а было это в январские иды, она вырвала ему язык, разрезала его на ломтики и стала давать по ломтику раз в три дня, засовывая в рот и приговаривая: «Ешь, Филолог, ешь свой язык!»
