Марина Соколова - Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного
Это была не первая кампания, которую Ринама проходила вместе с ксегенским народом. В городе детства она оказалась свидетельницей «осетровой операции», которая без ножа зарезала мирных каубских мореплавателей.
В Каубе Ринама привыкла к чёрной икре и балыку, хотя в магазинах не было даже запаха осетрины. Эту изысканную еду девочке приносили многочисленные родственники и знакомые. Все они были моряками и нелегально добывали осетров в Пийсакском море, на берегу которого расположен Кауб. Официально ловля была запрещена, но, как это часто бывало в Лимонии, на запрет никто не обращал никакого внимания. Если рыбу или икру долго не приносили, ринамина мама покупала её по смехотворной цене у знакомых перекупщиков. Любители вкуснятины жили припеваючи, пока не разразилась «осетровая кампания». Браконьеров, потерявших всякую бдительность, ловили за руки, хотя они были предупреждены многочисленными друзьями. У ринаминого дяди, который плавал капитаном на Пийсакском море, в кают-компании без особого труда контролёры обнаружили два килограмма чёрной икры. Дяде ещё повезло: он отделался лёгким инфарктом. Его другу капитану Саниму повезло меньше. У Санима в каюте тоже нашли свёрток с чёрной икрой. На глазах у потрясённых контролёров проворный капитан выбросил бесценную улику в иллюминатор. Позвали водолазов, но они искать икринки в Пийсакском море наотрез отказались. Огорошенные контролёры затаили на Санима чёрную злобу. Через четыре дня они схватили его тёпленьким с осетриной в руках и посадили по полной программе. Ещё меньше повезло отдалённому ринамину родственнику, который плавал стармехом у капитана Цицвойкия. Гораздо ближе он был брату Миаду, так как приходился ему тестем. Всю свою мореходную жизнь тесть любил ловить осетров и есть чёрную икру вместе с родственниками и друзьями. Когда началась «осетровая кампания», стармеху стало стыдно за своих друзей-браконьеров, и он накатал на них «телегу» в компетентные органы. Цицвойкий был человеком серьёзным и предусмотрительным, и у него на судне контролёры так и не напали на след осетров. Когда простыл след проверочной комиссии, Цицвойкий организовал травлю озверевшего стармеха. Зверюге хватило трёх рейсов для паралича обеих ног, а «осетровой кампании» — двух рейсов для завершения работы. О проделанной работе проверочная комиссия доложила в Совкму, а пийсакские моряки вернулись к своему любимому нелегальному промыслу — за исключением тех, по чьим судьбам жевбернская кампания прошлась, как каток по дорожному покрытию.
Родповнаская кампания не внушала Ринаме таких опасений, как жевбернская. Заядлые прогульщики затаились, народ с отвращением отвернулся от стукачей, а Ринама мысленно одобряла Родповну, который успел реформировать Рушниковый переулок ещё на этом свете. По-видимому, у очередного ксегенского доходяги было сугубо личное представление о коммунизме, и он объявил его в отдельно взятом совковом центре. До глубокой ночи преобразившийся Рушниковый переулок сиял иллюминацией, улыбками белоснежных, галантных продавцов и жирными боками безукоризненных заморских кур. Увы! Кремлёвский мечтатель продержался со своими капиталистическими курами недолго — по укоренившейся в Лимонии привычке его высокое назначение совпало с закатом жизни. Следующий кремлёвский доходяга уже не мечтал, потому что здоровье ему не позволяло не только мечтать, но даже проводить кампании.
Ринама потеряла к доходягам всякий интерес и увлеклась борьбой с полным сил директором детского дома. Опытная девушка возглавила коллектив уязвлённых и возмущённых воспитательниц. Узнав о походе девушек в гороно, директор предпринял против гида яростную контратаку. Ринама отбилась легко и изящно, призвав на помощь своих малолетних друзей. После поединка силы распределились следующим образом: на стороне воспитательниц были прирученные дети, а на стороне директора — окосевший завуч и отупевшая медсестра. В поисках подкрепления директор бросился к боевитой старшей группе. Распоясавшиеся от безнаказанности подростки встретили своего благодетеля кровожадным рёвом, от которого кабинетный работник убежал в безопасный кабинет, где до поздней ночи ожидал телефонных звонков от вышестоящего начальства. Педагогического толку от него было очень мало, зато он перестал преследовать воспитательниц, только время от времени вставлял им палки в колёса. Поборов путавшегося в воспитательские дела начальника, Ринама вплотную занялась поисками другой работы, которая была бы ближе к её мечте и имела бы отношение к цинафрийскому языку. Очень скоро её интенсивная деятельность увенчалась успехом: совкоблоно известило молодого педагога о вакансии в средней школе. Со своей полулегальной жизнью Ринама прощалась в ресторане «Будапешт», куда пригласила всех детдомовских сослуживцев. Заминка произошла с воспитательницей младшей группы Ширадой, которая в день сабантуя работала в вечернюю смену. Весь взрослый контингент детского дома по очереди отпрашивал Шираду в ресторан, уверяя запуганного директора, что с её работой с лёгкостью справятся дежурные дети. Директор щёлкал замком и очень громко отвечал, что порядочные лимонцы не посещают злачные места. Положение спас детдомовский шофёр, которому начальник не посмел отказать, потому что их связывали какие-то тёмные делишки.
Целый год шофёр Идас будоражил весь детский дом. Директор поселил его в бытовке младшей группы, которую облюбовали проститутки из старшей группы. Ринама билась с возмутительным борделем не на жизнь, а на смерть; слава богу, она покинула жёлтый приют, не дождавшись собственной кончины.
15
Молодому, но закалённому в педагогической борьбе педагогу определённо повезло на школу, несмотря на простецкий и беспокойный, пролетарский состав учащихся. Именно потому, что многочисленный ученический контингент оставлял желать лучшего, директриса, при поддержке трёх завучей, с особым тщанием подбирала учителей; с помощью дружного коллектива ей даже удалось прогнать учителя истории за профессиональную непригодность, что в Лимонии было почти невозможно. Ксегенское государство реально обеспечивало работой всех своих граждан; в стране не было безработных, были отлынивающие от работы. Этих недостойных граждан, порочащих социализм, государство насильно трудоустраивало. Иногда оно ошибалось: путало тунеядцев с тружениками свободной профессии; эти ошибки дорого стоили ксегенской власти. Например, она жестоко просчиталась с поэтом Доскбрием, которого судили за то, что он не числился ни в одной конторе. Гениальный Доскбрий, которого вдохновение посещало чаще всего на дому, по приговору суда вкусил настоящей работы в местах не столь отдалённых, после чего променял передовой ксегенский социализм на отсталый акимерзкий капитализм. Разумеется, враждебная Акимера с удовольствием подобрала веский аргумент вопиющего нарушения прав человека и без промедления добилась для него Белоньской премии, которая распределялась под сильным акимерзким воздействием. Эта благотворительная акция, принёсшая Доскбрию несметное богатство, довела ксегенскую власть до белого каления.
Как! Паршивый поэтишко, каких в Лимонии пруд пруди, абсолютно непригодный к пролетарскому труду, вместо того, чтобы раскаяться и посыпать голову пеплом, живёт себе припеваючи — и где? — на флагмане капиталистической флотилии! Вооружившись огромным топором, чтобы легче было рубить под собой сук, ксегенская власть, в пылу мести, принялась кусать поэта за самые больные места. Она не пустила Доскбрия на похороны близкого человека, возмутив против себя мировое общественное мнение.
Несмотря на неординарность ситуации, отставка рядового учителя истории не имела такого общественного резонанса. Если в Лимонии гениальные поэты валялись на дороге, то учителей было — как собак нерезаных. Безвестные лимонные учителя интересовали политических противников не больше, чем дворняжки, поэтому за педагогического тунеядца заступиться было некому. Тем не менее ксегенская власть, обязанная обеспечить работой всё взрослое население, для опозоренного учителя нашла место в профтехобразовании, которое трудно было удивить опозоренными учителями. В школах такого добра, разумеется, тоже хватало, но ринамина школа принадлежала к числу лучших в Водяной республике.
Почему такое уточнение? Да потому, что в Водяной республике поддерживать авторитет учителя было намного сложнее, чем, например, в Байернаджазе, где уважение к народному просветителю сохранилось со времён ликбеза. Вообще в Байернаджазе уважения было гораздо больше, чем в Водяной республике. Вероятно, это объяснялось традицией и степенью удалённости от центральной власти.
Все свои нововведения совковая власть испытывала, в первую очередь, на ближайших совках, затюканных, как подопытные кролики. Откровения властных доходяг расходились кругами от Совкмы, как волны от брошенного в воду камня; они могли заглохнуть на полпути к отдалённым окраинам необъятного ксегенского государства. Так случилось с вёрщухскими «кукурузными» реформами. В предвкушении надвигающегося коммунизма ксеген — предсказатель отменил за ненадобностью личное хозяйство; в то время как совки резали кур и выглядывали в окошко коммунизм, ринамины бабушка и дедушка, не доверяя счастливому будущему, заготавливали корм для домашней живности. Там, вотдалённой от Совкмы Коноваловке, акценты не были смещены: кролики оставались кроликами, а люди — людьми, сохранившими своё человеческое достоинство.
