Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

Я присел на корточки и замер тихо, словно боясь кого-то спугнуть. Задул ветер возле бани, выметая медовый запах, скрылся паук в своё гнездо, и думалось мне: придёт день...

И он пришёл. Вернее, вечер, когда мы втроём отправились свататься. Дементьич по этому случаю надел нарядную «визитку». «Визитками» в этих местностях называют пиджаки, кители, даже кофты; в данном случае это был тёмно-синий двубортный пиджак в полоску, видавший виды. Хотя о нашем приходе я заранее предупредил Валю, в доме, когда мы появились, поднялась суматоха. Наконец, все три женщины: бабка, мать Валентины и она сама, — принаряженные и раскрасневшиеся, сели перед нами. Дементьич потоптался и заурчал:

— У вас, значитца так, товар, а у нас, значитца так, купец. Вот, что хошь теперь, значитца так, то и делай! — И толкнул Олимпиаду Васильевну. Она постояла, постояла и вдруг тоненько заголосила:

Не было ветру, не было ветру,Да вдруг навеяло, вдруг навеяло,Не было гостей, не было гостей,Да вдруг наехали, вдруг наехали...

Полна ограда, полна ограда, —

— грянули вслед мать с бабкой, —

Золотых карет, золотых карет...

Дементьич притопывал и мычал под нос: видно было, что слов он не знает.

Я взял табуретку, подошёл к Вале и сел перед нею. Она положила мне руки на плечи и поцеловала в губы.

— Эх, не по обряду! — крякнул старик, вытащил из бездонных галифе бутылку портвейна и поставил на стол. После этого на нас с Валей уже не обращали внимания. Сели за стол, стали пить чай и вино и говорить про жизнь. Бабушка принесла из чулана балалайку и, присев посреди горницы и положив ногу на ногу, поигрывала, а Дементьич, ухая и стуча начищенными по случаю сватовства сапогами, скакал вокруг неё. Иногда он что-то молодецки выкрикивал и начинал кружиться ещё быстрее, уперев руки в бока или размахивая ими. Мы вышли в сад. Луна светила уже, и звезды показались на небе. Слабый ветерок доносился от них.

— Ну, лети! — крикнул я.

Надо Вам сказать, Олег Платонович, что я целые сутки так и не сомкнул глаз в ожидании этого момента. Всё представлял свою невесту летящей, плывущей к легкому месяцу. Иногда и себя я видел рядом — руки наши переплетались, взметаясь кверху, воздух свистел в волосах, и холодные его струи падали мимо нас на залитую светом землю. И вот теперь состояние моё было нетерпеливо-восторженным. Но тревога, тревога пряталась вокруг нас: поздним ли кузнечиком поскрипывала в траве, дальним ли криком птицы долетала из леса?

— Лети! — сказал я. — Лети!

Она умоляюще поглядела на меня, выпустила мою руку — и поднялась в воздух. Платье её взвилось колоколом и ударило меня по лицу. Я поднял голову — и волосы мои встали дыбом. Как объяснить охвативший вдруг ужас перед явлением, которое только что готов был принять? В сущности, ничего страшного не происходило: просто она летела. Но в эту сизую ночь полнолуния, под хриплое пение и грохот сапог Дементьича, доносящиеся из избы, я не увидел ни легкого танца эльфа, ни свободного полёта птицы, ни даже парения космонавта, освобождённого от законов тяготения; нелепо вздрагивающее человеческое тело тяжёлыми изгибами и толчками поднималось вверх, руки беспомощно плескались по бокам. Мучительное усилие судорогой изломало губы, взгляд был туп и мерцающ. «Невкоторый народец», — снова припомнилось мне. Дикий гай птичьей стаи обрушился с невидимых облаков. И пронизала и пригнула меня к земле догадка, что глупостью и бредом были мысли о возможности тихой совместной жизни с существом, не похожим на других. Нет, лучше не встречаться человеку поздним вечером или глубокой ночью с тем, что он не в силах объяснить себе, и самое непереносимое — это когда таинственное, непонятное обнажается воочию в том, кто стал уже тебе родным. Пока это непосредственно не касалось меня — водяной, Хухрино пение, чудачества хозяина, — я готов был принять даже и то, чего не понимал. Теперь же... Может быть, остановись я тогда, пережди какое-то мгновение — и я действительно, как сказал Дементьич, стал бы счастливейшим из смертных. Но, видимо, взгляд мой на протекающую рядом жизнь не был достаточно широк для того, чтобы приблизиться к окружающей нас великой тайне природы; и ведь знаю, что есть, есть люди, способные к этому подвигу, — может быть, и Вы из их числа, Олег Платонович, а я... я бежал — глупо, спотыкаясь, оставив любимую свою в темноте, одну...

Я был уже дома и переживал происшедшее, лёжа в кровати, когда вернулся хозяин. Он зажёг на кухне лампу и подошёл ко мне. Я прикрыл глаза, притворяясь спящим, но видел, как горестно он покачал головою, вглядываясь в моё лицо; затем, горбясь, ушел к себе. Вскоре я уснул.

Утром пришёл на работу, и первыми словами, которые услыхал от Олимпиады Васильевны, были:

— Ты куда вчера девался? Заболел, что ли?

— Да. Приболел немножко, — солгал я.

— А-а! А я думала, поссорились. Валюшка-то сама не своя домой пришла, лица на ней не было. Мимо нас прошмыгнула к себе в комнатушку; тут бабка с матерью забегали, смотрим — что-то неладно. Ну, и сами стали собираться. Говори давай правду: поссорились?

Я не ответил, и сам спросил:

— Скажите, Олимпиада Васильевна: её мать с бабкой были замужем?

— Не знаю, не скажу, — солидно ответила она. — Это надо по анкетной части где-нибудь узнать. Как, поди, не были: откуда-то ведь она появилась? Да, бабкино-то пенсионное дело я помню. Был, был у неё муж, здешний печник, Степаныч Максимов. Я его и сама знала. Зачем это тебе?

— Так. Интересно.

— Ну и правильно. Про родственников невесты знать полагается. Так поссорились, что ли?

Я пожал плечами.

— Нет, так просто. Пойду, дойду до них.

— Верно, верно! — зачастила Олимпиада Васильевна. — Ступай помирись, да и бабку с матерью утешь, а то они, поди, сами не свои.

Я вышел из собеса и пошел к Валиному дому. Постучал. Вышла бабка. Глаза у неё были красные, запухшие, губы сурово сжаты.

— Чего тебе, молодец? — сухо спросила она.

— Валю, пожалуйста, позовите.

— Нету нашей Вали, уехала. Побежала утром к завстоловой. взяла отпуск без содержания и уехала.

— Куда?

— А не велела говорить. Никогда, мол, больше сюда не вернусь. Она и заявление на расчёт у заведующей подписала, просила мать документы выслать.

Бабка прислонилась к столбику крыльца, заплакала. Потом обернулась ко мне и сказала:

— А ты не ходи сюда боле. Нечего делать. Ступай, ступай.

И ноги понесли меня обратно в центр. Придя на работу, я сел за свой стол, как провалился куда-то, и очнулся лежащим на полу, а Олимпиада Васильевна брызгала мне водой в лицо. Суетились сотрудники, товарищ Тюричок названивал из нашего кабинета по телефону в больницу.

Болел я дома, целых две недели. Вчера первый раз вышел на работу. Всё по-старому, будто ничего не произошло. Но, когда шел я обратно домой, по дороге завернул на плёс, на танцплощадку, где встречался с милой Валентиной. Так же играла над обрывом гармошка, облетали листья с рябин, и я думал, облокотясь на перила пятачка: «Где ты, любимая моя? Где ты — облако, золотая полянка?»

С приветом

Тютиков

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

Здравствуйте, уважаемый Олег Платонович!

Пишу глубоким октябрьским вечером. Долгими стали наши разлуки: всё реже мы пишем друг другу. То ли житейские суеты закрутили нас, то ли охладели отношения, как неизбежно это бывает, когда люди давно не видят друг друга.

За письма Ваши спасибо. Настоящим уведомляю также, что в жизни моей произошли значительные перемены. Но начну всё по порядку. Порядок тут условный, конечно, так как любое из случившегося можно поставить и на первое, и на второе, и на третье место.

Во-первых, заболел мой хозяин, Егор Дементьич. Лежит в больнице: что-то с сердцем. Я к нему хожу примерно раз в неделю — не оставлять же старика! — ношу ему передачи, то, другое. Но он неразговорчив, угрюм, смотрит всё в окно и отвечает невпопад. Такие-то дела с хозяином. Впрочем, с бывшим хозяином, так как —

во-вторых, я получил жилплощадь. Стараниями товарища Тюричка райисполком выделил мне как молодому специалисту комнату площадью 14 кв. м в двухэтажном доме. Дом с удобствами, есть холодная вода и канализация, отопление пока печное, но обещают со временем построить котельную. Товарищ завсобесом, Аким Павлович, договорился в леспромхозе, и мне каждый год будут выделять машину дров. На новоселье были все сослуживцы во главе с заведующим. Я постоянно открываю всё новые и новые грани незаурядной натуры этого человека: ведь он не только всё время выводит наше учреждение в число передовых по району и области, но и обладает массой других талантов. Как он, например, исполнял на новоселье русские народные песни, какие произносил шуточные тосты! А забота о подчинённых — взять хотя бы меня... И такого мнения о нём буквально все окружающие. В особенный же восторг от знакомства с ним пришла моя мамаша, потому что —