Дмитрий Мамин-Сибиряк - Из уральской старины

 I[1]

Ободранная комната, почти без мебели, была залита ярким солнечным светом, который бродил колебавшимися золотыми пятнами по закопченному потолку, по крашенным зеленым ку­поросом стенам, по заплеванному полу; в раскрытое окно гля­делась своей мягкой зеленью липа, где-то слабо посвистывала крошечная серая птичка, с улицы так и тянуло июльским зноем, какой бывает только на Урале. Комната выходила двумя ок­нами на широкий мощеный двор громадного господского дома, а одним в сад; у одной стены на полу валялась овчинная шуба, заменявшая постель, между окнами стоял некрашеный дере­вянный стол, около него два топорной работы стула, на стене висело плохое тульское ружье, рядом какая-то мудреная чер­кесская амуниция,— и только. Пахло водкой, луком и еще чемто таким, чем пахнет только в кабаках.

У стола, с гитарой в руках, согнувшись, сидел смуглый, черноволосый, чахоточный человек неопределенных лет; он был в грязной ситцевой рубашке и заношенных плисовых шарова­рах, заправленных в сапоги. Время от времени жилистая и ко­стлявая рука машинально брала несколько аккордов на гитаре, но сам игрок оставался в том же положении: смуглое лицо бы­ло неподвижно, темные большие глаза смотрели на одну точку. Он точно застыл в одной позе и не смел шевельнуться.

— Плохо, Яша,— проговорил он наконец и машинально потянулся рукой к пустой бутылке из-под водки, которая стоя­ла на столе рядом с недопитой рюмкой.— Ежели теперь…

По смуглому лицу со впалыми щеками мелькнула тень, густые брови нахмурились, даже иа тонкой шее напружились толстые синие жилы; все внимание Яши сосредоточилось на гитарном грифе. Через несколько (минут на лбу выступили кап­ли холодного пота, а губы сложились в кривую, неприятную улыбку: Яша увидел его… Да, это был он, старый знакомый, маленький, черненький, с собачьей мордочкой и утиными лап­ками вместо ног. Он оскалил свои мелкие зубы, оседлал гриф и показал Яше длинный красный язык.

—    Ага, так ты вот как…— прохрипел Яша и сделал рукой такое движение, как будто хотел поймать муху, но проворный чертик увернулся от него с большой ловкостью и выглядывал уже из отверстия гитары.— Нет, постой, брат, теперь не уйдешь от меня… попался, голубчик!..

Яша судорожно закрыл обеими ладонями круглое отвер­стие гитары, но чертик, как акробат, пробежал по одной стру­не до колков, выдернул один из них и нырнул в дырочку, толь­ко мелькнули в воздухе тонкие, как проволока, ножки, длин­ный мышиный хвост; но через минуту чертик показал свою морду из отверстия, где был колок, и проворно намотал струну себе на шею,— как есть колок… У Яши мороз пошел по коже со страху, но он в отчаянии схватил рукой за ноги чертика и давай их закручивать; струна быстро навилась вокруг чертовой шеи, и собачья голова налилась кровью, длинный красный язык повис, и черные глазки совсем выкатились из орбит.

—    Ага… вот когда ты мне попался, подлец! — кричал Яша, продолжая закручивать чертика.

Но в тот самый момент, когда черт уже совсем задыхался, струна вдруг лопнула, черт вырвался, кувыркнулся в воздухе и шлепнулся прямо на пол, где, как капля ртути, расшибся на тысячи мелких крупинок, и каждая крупинка оказалась новым чертиком. Маленькие, безобразные, некоторые еще с розовыми лапками, как у мышеяят, чертики забегали по полу, как вы­тряхнутые из мешка тараканы, и Яша бросился их топтать обе­ими ногами, причем выделывал чудеса акробатической лов­кости.

—    Вот я вас, подлецов! — орал Яша, бегая по комнате с гитарой в руках.— Мучить меня… душу тянуть… ха-ха!..

В самый разгар этой сумасшедшей сцены двери комнаты растворились и в них показалась стройная женская фигура. Это была девушка лет девятнадцати, белокурая, голубоглазая, с тонким носом и полным овалом лица; она была в одной крах­мальной юбке, а плечи были закутаны пестрой, заношенной турецкой шалью. Сначала она смотрела на прыжки Яши с улыбкой, но потом лицо подернулось легкой тенью; что-то такое грустное и печальное засветилось в больших глазах, а губы сложились в горькую улыбку.

—     Яша, ты что это? — тихонько окликнула она бесновав­шегося.— Перестань, голубчик… никого тут нет, никаких чер­тиков.

—   А это… а это?..— метался Яша по комнате, гоняясь за призраками своего расстроенного беспросыпным пьянством мозга.— Вон их сколько, подлецов, насыпано на полу… везде!

Девушка спокойно взяла пьяницу за худые плечи и, как ре­бенка, посадила на стул к столу; нервное напряжение Яши сменилось вдруг страшной слабостью: о>н весь как-то распу­стился и даже закрыл глаза. Только высоко поднималась и па­дала чахоточная грудь да все тело вздрагивало тяжелой судо­рогой; лицо было облито потом, редкие темные волосы при­липли на лбу и на висках тонкими прядями.

—    Яша, очнись… Что ты, голубчик? — тихо говорила де­вушка, напрасно отыскивая глазами воду.

Она торопливо вышла и вернулась через несколько минут с большим графином холодной воды, которую и начала лить Яше прямо на голову; тот вздрагивал, отмахивался руками, причитал что-то своим хриплым тенором и только чувствовал, точно с него сдирают кожу. Это была ужасная минута, слиш­ком хорошо известная всем записным пьяницам.

—    Ну, теперь лучше?—спокойно спрашивала девушка, кончив свою жестокую операцию.

Яша с трудам открыл мутные глаза, посмотрел прямо в го­лубые глаза девушки и засмеялся.

—    Узнал? — спросила она.

—    Чертики… вен… вон!.— закричал Яша, вскакивая с ме­ста и тыкая пальцем прямо в глаз девушке; в них опять пры­гали знакомые черные фигурки, переплетались, Кйк черви, и высовывали красные языки.

—    Дурак! — обругала девушка сумасшедшего, а потом до­стала из кармана пузырек с нашатырным спиртом, отсчитала в рюмку несколько капель, налила воды и подала неподвижно сидевшему Яше.— На, выпей…

—    Водка?

—    Да, водка…

Яша дрожащей рукой схватился за рюмку и опрокинул ее в рот; он даже не почувствовал, что такое выпил, а только тя­жело вздохнул. Девушка подняла валявшуюся на полу гитару, настроила оборванную струну и села с гитарой на раскрытое в сад окно. Взяв несколько аккордов, она заиграла какую-то заунывную немецкую песню, ловко и отчетливо перебирая стру­ны своими тонкими белыми пальцами. Потом немецкая песня перешла в разудалую цыганскую «Настасью»; девушка, от­бросив белокурые волосы, падавшие на лоб, вполголоса за: пела:

Ты, Настасья,Ты, Настасья,Отворяй-ка ворота -

Звуки музыки и пение заставили Яшу открыть глаза и под­нять голову; он пришел в себя и долго смотрел то на свою ком­нату, то на сидевшую на окне девушку.

—    Мантилья Карловна, это вы-с? — как-то нерешительно и конфузливо заговорил он, ощупывая свою мокрую голову.

—    Я, Яша, а ты тут чего колобродишь? И не совестно те­бе?.. а? Посмотри, какой у тебя голос…

—    Голубушка, Мантилья Карловна, больше не буду,— за­шептал Яша и бросился в ноги девушке.— Простите вы меня, дурака!

Он припал мокрой головой к ее юбкам и опять зашептал что-то такое совсем бессвязное.

—    Як тебе за делом пришла… ах, отойди, пожалуйста! — брезгливо проговорила Матильда Карловна, подбирая юбки под себя.— Грязный весь…

—    Ручку… ручку пожалуйте, а то не уйду! — повторял Яша с упрямством протрезвляющегося человека.

—    Хорошо, на…

Яша припал к протянутой белой руке и долго целовал все пальчики по порядку, эти удивительно красивые пальцы с ро­зовыми ногтями и просвечивавшей, точно атласной кожей.

—   Да как вы сюда-то попали?., а? — удивлялся Яша, не йыпуская маленькой теплой ручки.

—    Дело есть, Яша… Гуляла по саду и зашла проведать тебя. Ах, да, а где Ремянников? — спросила она серьезным тоном и, прищурив глаза, пытливо посмотрела прямо в глаза Яше, который все еще стоял перед ней на коленях.

—   Где Федька? Да он все время здесь был… мы вместе пили, а потом уж я не помню…

—    Врешь, подлец! — крикнула Матильда, и ее лицо покры­лось розовыми пятна-ми.— Ты меня обманываешь…

—   Ей-богу, вот сейчас провалиться, не вру… вместе пили, а потом все он ко мне приставал.

Кто он?

—   Известно, кто: черненький этот…

—    Да ты не заговаривай зубов-то, Яшка! — вспылила де­вушка и топнула ногой.— Не хочешь говорить правды, так я тебе сама скажу, где теперь Ремянников: он в Ключиках…

—    У попа Андрона?

—    Да у попа Андрона…

—   Что же? Может быть, и там… Да, действительно там… Вспомнил. Он еще третьего дня собирался туда…

Девушка все время смотрела на Яшу пристальным взглядом и с величайшим трудом сдерживала кипевшее в ее груди негодование: она с таким удовольствием впилась бы своими белыми пальцами вот в эту самую пьяную рожу, если бы она не была ей нужна, нужна сейчас же… Но Матильда пересили­ла себя и постаралась улыбнуться своей ласковой, чудной улыбкой, как умела смеяться в этом доме только она одна.