Джон Гришем - Покрашенный дом
Спруилы, зализав полученные раны, соберут свое дырявое барахло и отправятся по дороге на какую-нибудь другую ферму, где их услуги необходимы и будут должным образом оценены, а мы останемся без рабочих рук.
И от меня потребуется собирать больше хлопка.
Так что я не обмолвился ни словом.
Мы медленно тащились по шоссе 135, разгоняя в стороны пучки хлопка, валявшиеся на правой обочине, и глядя на поля, где еще работали отдельные группы мексиканцев, стараясь побольше собрать до темноты.
Я решил, что просто буду избегать Хэнка и остальных Спруилов до тех пор, пока не закончится сбор и они не уберутся обратно в свои горы, к своим роскошным покрашенным домам, к своему самогону и своей привычке жениться на собственных сестрах. А уж потом, зимой, когда мы соберемся у камина в общей комнате и будем вспоминать уборку урожая, я наконец представлю на всеобщее обсуждение все гадости Хэнка. У меня будет куча времени, чтобы должным образом подготовить свой рассказ, я непременно разукрашу его, где следует. Это вполне в традициях Чандлеров.
Надо будет, однако, соблюдать осторожность, рассказывая об их покрашенном доме.
Приближаясь к Блэк-Оуку, мы проехали мимо фермы семейства Кленч. Там жили Фой и Лаверл Кленч и восемь их детей. И все они, я уверен, сейчас все еще были в поле. Никто, даже мексиканцы, не вкалывали так усердно, как Кленчи. Родители были известны как безжалостные погонщики рабочей силы, а их дети как будто даже получали удовольствие от сбора хлопка и от самых прозаических и грязных работ на ферме. Живая изгородь вокруг их переднего двора была тщательнейшим образом подстрижена. Колья ограды стояли совершенно прямо и не нуждались в починке. Огород у них был огромный, а об урожаях с него ходили легенды. Даже их старый грузовик был очень чисто вымыт. Один из детей мыл его каждое воскресенье.
И дом у них был покрашен, первый покрашенный дом на шоссе при подъезде к городу. Краска была белая, а по краям и углам пущена серая полоса. Веранда и крыльцо — темно-зеленые.
После их дома на пути к городу уже все дома были крашеные.
Наш дом был построен еще перед Первой мировой войной, в те времена, когда о водопроводе, канализации и электричестве еще и не слыхали. Снаружи он был обшит досками толщиной в дюйм и шириной шесть дюймов. Доски были дубовые, по всей вероятности, напиленные из дубов, когда-то росших на земле, что мы теперь обрабатывали. Со временем они приобрели светло-коричневый оттенок и стали примерно такого же цвета, как и остальные дома фермеров вокруг Блэк-Оука. Красить их не было необходимости. Вся обшивка содержалась в чистоте и порядке, а кроме того, краска стоит денег.
Но вскоре после того, как мои родители поженились, мама решила, что в доме требуются некоторые улучшения. И начала обрабатывать отца, который стремился угодить молодой жене. Его родители, правда, были против. Паппи и Бабка со страшным упрямством, которое дает только возня с землей, категорически отказались даже обсуждать вопрос о покраске дома. Официальной версией отказа была цена. Это и было передано маме через отца. Никаких ссор не было. И слов тоже. Просто имел место период некоторой напряженности. Четверо взрослых людей продолжали жить в одном доме и старались сохранить сердечность в отношениях.
Мама же поклялась себе, что не допустит, чтобы ее дети выросли на ферме. В один прекрасный день у нее будет дом в городе, может, даже в большом городе. Большой дом со всеми удобствами, с водопроводом и канализацией, с красивыми кустами у крыльца, обшитый крашеными досками, а может, даже и кирпичный.
А слово «краска» вызывало на ферме Чандлеров самую острую реакцию.
* * *Когда мы добрались до хлопкоочистительного джина, я насчитал одиннадцать прицепов впереди нас. Еще двадцать или около того уже были пусты и стояли сбоку. Они принадлежали тем фермерам, у кого были деньги, чтобы купить два прицепа. Они оставляли один на разгрузке, а второй стоял у них в поле. Мой отец отчаянно хотел заиметь второй прицеп.
Паппи припарковался в конце очереди и пошел к группе фермеров, столпившихся возле одного из прицепов. По тому, как они там сгрудились, я догадался, что они чем-то обеспокоены.
Девять месяцев в году джин простаивал. Это было высокое длинное здание, похожее на коробку из-под обуви, самое большое здание во всем графстве. Но в начале сентября, когда начинался сбор урожая, он оживал. А в самый разгар уборочной страды он работал весь день и всю ночь, останавливаясь только вечером по субботам и утром по воскресеньям. Его компрессоры и хлопкоочистительные машины ревели и гремели так сильно, что их было слышно по всему Блэк-Оуку.
Я заметил двойняшек Монтгомери — они кидали камни в кусты около джина. Я присоединился к ним. И мы стали рассказывать друг другу о нанятых мексиканцах, сравнивая их, а потом стали напропалую врать о том, сколько хлопка собрал каждый. Было уже темно, очередь прицепов продвигалась медленно.
— Мой папаша говорит, что цены на хлопок падают, — сказал Дэн Монтгомери, швыряя камень в темноту. — Говорит, торговцы хлопком из Мемфиса занижают цены, потому что хлопка очень много.
— Да, урожай нынче богатый, — сказал я. Двойняшки Монтгомери собирались стать фермерами, когда вырастут. Мне было их жаль.
Когда шли дожди и водой смывало урожай, цены росли, потому что торговцы из Мемфиса не могли закупить достаточно хлопка. Но фермерам тогда и продавать было нечего. А когда дождей не было и урожай был высоким, цены падали, потому что у торговцев из Мемфиса было полно хлопка. И бедняги, трудившиеся на полях, не могли заработать достаточно, чтобы расплатиться с долгами.
Так что хороший был урожай или плохой, значения не имело.
Мы немного поболтали о бейсболе. У Монтгомери не было радио, так что о «Кардиналз» они знали немного. В связи с этим мне их тоже было жаль.
Когда мы выехали со стоянки у джина, Паппи опять не проронил ни слова. Морщины у него на лбу собрались в середину, челюсть была выставлена вперед, так что я понял, что он узнал какие-то скверные новости. И подумал, что это, наверное, связано с ценами на хлопок.
Я тоже молчал, когда мы выезжали из Блэк-Оука. Когда городские огни остались позади, я высунул голову в окно, чтобы ветер обдувал лицо. Воздух был горячий и висел неподвижно, и я хотел, чтобы Паппи ехал быстрее, чтобы хоть немного остыть.
В следующие дни я буду очень внимательно прислушиваться ко всем разговорам. Дам взрослым время пошептаться между собой, а потом спрошу у мамы, что стряслось.
Если эти скверные новости касались фермеров, она в конце концов непременно все мне расскажет.
Глава 7
Утро субботы. На восходе солнца мы уже были в прицепе — мексиканцы у одного борта, Спруилы у другого — и ехали в поле. Я держался поближе к отцу, опасаясь, что этот гад Хэнк опять начнет ко мне приставать. В то утро я прямо-таки ненавидел всех этих Спруилов, ну, может, только за исключением Трота, единственного, кто встал на мою защиту. А они меня просто не замечали. Я надеялся, что им было за себя стыдно.
Пока мы ехали через поля, я старался вообще не думать о Спруилах. Все-таки сегодня суббота. Чудесный день для всех бедолаг, что вкалывают на поле. На нашей ферме по субботам работали только полдня, а потом отправлялись в город, где вместе с другими фермерами и их семьями ходили по лавкам и магазинам, закупая продукты и прочие необходимые вещи, болтались в толпе на Мэйн-стрит, ловили последние слухи и сплетни — словом, делали все, чтобы хоть на несколько часов забыть о тяжкой работе на хлопковом поле. Мексиканцы и люди с гор тоже ездили в город. Мужчины собирались там группами перед «Ти шопп» и перед нашим кооперативом, болтали, обсуждая урожай и рассказывая разные истории о прошлых наводнениях. Женщины набивались в лавку Попа и Перл, вроде как чтобы закупить всякой бакалеи, и застревали там навек. Детям же разрешалось до четырех часов дня болтаться по тротуарам Мэйн-стрит и прилегающих переулков, а потом начинался дневной сеанс в кинотеатре «Дикси».
Прицеп остановился, и мы попрыгали на землю, держа в руках свои мешки для хлопка. Я был еще полусонный и ни на что не обращал особого внимания. И тут кто-то сказал мне очень-очень ласковым голосом: «Доброе утро, Люк!» Оказалось, это Тэлли. Стояла рядом и улыбалась. Видимо, таким образом она хотела дать мне понять, что ей стыдно за вчерашнее.
Но я все-таки был из Чандлеров и вполне мог продемонстрировать характер и собственное отношение к случившемуся. Я повернулся к ней спиной и пошел прочь, упрямо повторяя про себя, что ненавижу всех этих Спруилов. Я набросился на первый ряд хлопчатника, как будто еще до ленча собирался убрать урожай со всех сорока акров. Однако уже через несколько минут я почувствовал усталость. Я просто затерялся среди бесконечных стеблей хлопка в предрассветном полумраке. И в ушах у меня по-прежнему звучал ее голос, а перед глазами все стояла ее улыбка.
