Алек Стюарт - Жизнь — это судьба
Эти мысли, вероятно, отразились на моем лице, потому что я увидела, как Рейн вспыхнула. Она долго молчала, бесцельно вертя в руках кофейную чашку.
Медсестры, с которыми я перед этим разговаривала, поднялись из-за стола и, проходя мимо нас, холодно пожелали нам спокойной ночи. Рейн не ответила; когда же девушки вышли, она — визгливо и сердито — взорвалась:
— Сидишь такая довольная собой и уверенная в своей правоте! Ее посылают в Австралию с определенным заданием, а она там, видите ли, как бы между прочим выходит замуж. Вернувшись, не торопится, как положено, доложить, но через какие-то две недели успевает разбить сердце несчастного Алана Роуана. И у тебя еще однажды хватило нахальства заявить мне, что я не имею права развлекаться с другими мужчинами, так как у меня есть муж Родди. Если ты помнишь, мы тогда вдрызг разругались.
— Да, помню, — сказала я, — но это было давно. Нужно ли нам теперь снова ссориться? В конце концов, нам вместе лететь в Рангун завтра.
— Знаю, — ответила Рейн. — Именно поэтому... — Она замолчала, затягиваясь сигаретой. — Именно поэтому я собираюсь рассказать только тебе, и больше никому, кое о чем. Рассказать правду о Родди, но ты должна пообещать мне, что сохранишь услышанное в тайне.
— Ну, разумеется... — начала я в изумлении, с полуоткрытым ртом таращась на нее. — Все, что ты захочешь мне сообщить, естественно, останется при мне, но с какой стати ты должна со мной откровенничать? Ведь мы никогда... то есть...
Я замолчала, опасаясь сказать лишнее и тем самым вызвать ссору, которой старалась избежать.
— Мы никогда не были подругами, хочешь ты сказать? — заметила Рейн резким тоном. — Да, мы не особенно-то любили друг друга. — Плотно сжав губы, она не совсем твердой рукой налила себе кофе. — Однако у меня есть свои причины, почему я решила поделиться с тобой, и не все они — можешь верить или не верить — такие уж корыстные. Я не забыла твоих слов, которые ты мне бросила в лицо при нашей последней встрече. Они с тех пор постоянно терзали мою душу: я просто не могла примириться с тем, что ты осудила меня, не зная истинного положения вещей. А ты ведь не имела ни малейшего представления.
— Нет, не имела, — призналась я, ощущая некоторую неловкость. — Откуда я могла знать, Рейн; редко, кто знает всю правду. Но тогда я многое наговорила со зла, во время ссоры. Тебе хорошо известно, что в таких случаях часто говорят больше, чем нужно и чем хотелось бы.
— Например, — гнула Рейн свое, не слушая меня, — ты не знала, что в тот момент, когда ты отняла у меня Алана, я горячо любила его. Тебе ведь и в голову не пришло, что такое возможно?
Потрясенная, я подтвердила, что подобная мысль у меня даже не возникала. Правда, оглядываясь назад, я припомнила, как Алан однажды сказал, что встречался с Рейн и ее мужем в 1942 году в Сингапуре, незадолго до вступления в город японцев. Короткий период времени Алан служил там, но, к счастью, за несколько недель до последнего неспокойного Рождества в Сингапуре под владычеством англичан его перевели в другую часть, дислоцированную в Калькутте. Однако он никогда не утверждал, что они с Рейн что-то значили друг для друга или, если уж на то пошло, были просто хорошими друзьями. Выслушав меня, Рейн пожала плечами.
— Хорошо, верю тебе на слово. Не думаю, чтобы ты знала, потому что Алан тоже ни о чем не догадывался. Я от него скрывала. Была, понимаешь, замужем.
— Да, но...
— Взгляды Алана на интимную связь с замужней женщиной, возможно, теперь изменились, — добавила быстро с горечью Рейн. — Быть может, ты помогла ему их изменить. Кто знает. Мне известно только, что, когда ты впервые появилась, представления Алана на этот счет были весьма консервативными. Вот почему тебе удалось отбить его у меня, забрать ту небольшую частицу его сердца, которая принадлежала мне. Это, а также тот факт, что мой муж находился в плену, сделали меня в глазах Алана неприкасаемой. Самое смешное — то, что он познакомился с тобой через меня. Я пригласила его в нашу компанию в тот вечер, когда он встретил тебя, хотя, я думаю, тебе сегодня удобнее тот эпизод забыть.
— Да, — призналась я, — совсем забыла.
— Как это похоже на тебя, Вики. Но все случилось именно так. — Рейн вздохнула. — Алан и я отплыли из Сингапура на одном пароходе, и Родди попросил его позаботиться обо мне. Некоторое время — из доброты и зная, что я совершенно одна, — он возил меня с собой, а потом я вступила в наш отряд. Я не собираюсь делать вид, что между нами было что-то большее, чем дружба, но друзьями мы были очень близкими и поддерживали постоянную связь друг с другом, которая много значила для меня, хотя мы не могли часто встречаться. Алан знал все о Родди и был единственным человеком, с которым я могла откровенно говорить и которому — помимо нашей начальницы — я могла все рассказывать. Потом, — голос Рейн сделался жестким, — мы случайно снова встретились в Шиллонге, и я, как последняя дура, познакомила его с тобой.
— Послушай, — проговорила я в растерянности, — я всего этого не знала. Совершенно не представляла себе...
— А теперь ты знаешь и представляешь! — заметила Рейн насмешливо.
— Да, ты права, — ответила я, стараясь найти способ уйти от дальнейшего разговора, поскольку не желала ничего больше слушать. Но, будто почуяв мое стремление покончить с этой слишком интимной беседой, Рейн поспешно подозвала официанта:
— Принесите нам еще кофе, да побыстрее! Обслуживание здесь никуда не годится.
Лениво шаркая по паркету ногами, официант приблизился к нашему столику; на его сонном лице застыло укоризненное выражение, легкий тюрбан был в беспорядке, словно нахлобучивал он его второпях. Мы были одни в просторном, прохладном кафе, и он явно был недоволен нашим затянувшимся присутствием. Видимо, ему так же страстно, как и мне, хотелось, чтобы Рейн наконец отправилась спать и оставила его в покое.
— Рейн, тебе не кажется, что уже поздно? — сказала я, но она только отмахнулась.
— Ах, глупости, они обязаны обслуживать до полуночи, а до двенадцати еще далеко.
Заказывала она тоном, заранее исключающим всякие возражения. Официант поклонился и отправился выполнять заказ.
Я взглянула на часы. Еще не было и одиннадцати, то есть, по калькуттским меркам, довольно рано. Вероятно, добрая половина жителей гостиницы продолжала веселиться где-то на стороне. Как сказала Рейн, кафе должно оставаться открытым до полуночи, и, следовательно, при желании мы могли и дальше сидеть здесь. Вот только такого желания я не чувствовала.
Потушив сигарету в пепельнице, Рейн тут же закурила следующую. Взглянув на нее, я с удивлением увидела, что ее глаза полны слез, и почувствовала угрызения совести. Все эти годы — пока муж находился в плену — жизнь довольно немилосердно обходилась с ней, а я не понимала и не старалась понять ее чувства к Алану. И что у нее сейчас на душе.
Официант принес кофе и осторожно поставил на стол поднос. Я расплатилась, прибавив чаевые — более щедрые, чем обычно, — и, видя, что Рейн не шевелится, принялась разливать ароматный напиток.
— Леони говорила тебе, — спросила Рейн внезапно, — что я на прошлой неделе получила официальное извещение о смерти Родди? Теперь я вдова и свободна поступать, как мне заблагорассудится.
Холодный, безучастный тон ее поразил меня. Вероятно, в душе я принадлежу к тем старомодным людям, которые предпочитают упоминать мертвых с благопристойной сентиментальной сдержанностью.
— Да, говорила, — ответила я в замешательстве, слегка запинаясь. — Мне очень жаль, Рейн, невозможно высказать словами, как я сожалею. Понимаешь...
— О, ради Бога! — перебила меня Рейн. — Не разбрасывайся попусту своим сочувствием. Хорошо, что все так случилось. Родди не мог вернуться, и я не захотела бы его принять.
Крайнее изумление отчетливо отразилось на моем лице.
— Как ты можешь такое говорить? Он был в плену, на строительстве Таиландской железной дороги. Как бы ты к нему ни относилась, ты, конечно же, не могла желать ему смерти.
В глазах Рейн светилось презрение, но предназначалось она Родди или мне, трудно сказать.
— Я же говорила тебе, — сказала она с горечью, — что тебе неведомо истинное положение вещей. Все вы, даже не подозревая правды, осудили и вынесли мне приговор. Родди никогда не работал на Таиландской железной дороге, никогда не покидал Сингапур. Он оказался предателем, разве ты не понимаешь? Изменником! Всю войну он вещал по радио для японцев.
Со страхом и недоверием я смотрела на Рейн.
— Почему ты так уверена? — спросила я наконец, и она ответила коротким жестом, выражавшим одновременно и безнадежность и бесповоротность ее решения навсегда вырвать это воспоминание из сердца. Этот жест убедил меня сильнее любых слов.
— А знаю я, — добавила Рейн, — потому что сама слушала его — день за днем — до тех пор, пока не вступила в наш отряд, чтобы избавиться от его голоса. — Она зябко повела плечами, и я заметила, как судорога пробежала по ее лицу. — Однажды ты назвала меня бессердечной, вероятно, ты и теперь так думаешь. Но разве после всего этого сердце не обратится в камень? Зная, что делает мой муж, я не смела ни с кем поделиться. Никто из вас меня не понял бы; поэтому я всем говорила, что он в Таиланде, а меня в это время, когда я так ужасно страдала, обвиняли в бессердечности! Бросали упреки прямо в лицо или за моей спиной. По крайней мере, ты сделала это открыто, а я была не в состоянии оправдываться. Теперь я могу — Родди мертв. Если тебя интересует — он застрелился. Мне хотелось бы поверить, что он так поступил ради меня, желая избавить от позора, но, скорее всего, он предпочел самоубийство военному суду. Он был не один. По-моему, с ним работали на японцев еще несколько человек, которые арестованы и ожидают суда.
