Синтаро Исихара - Соль жизни
Сгущались сумерки, через несколько минут совсем стемнеет.
В продуваемом холодным зимним ветром эллинге он ошкуривал наждачной бумагой днище яхты. Тело Кристиансена вибрировало от работы. Похоже, что он не заметил меня и увлеченно продолжал свое дело.
Он обернулся, когда я окликнул его, приветливо улыбнулся, кивнул, а потом — будто кто подгонял его — снова принялся энергично орудовать наждачной бумагой.
Сезон уже закончился, зимой соревнований не предвиделось, начинать подготовку к весне было слишком рано… Чтобы заставить человека в одиночку в это позднее время заниматься такой работой, одного энтузиазма было мало.
Он работал, словно одержимый. Ощупав выпуклости отполированного днища, он без всякой остановки продолжал полировать его.
Делать мне было нечего, я стоял рядом и наблюдал за тем, как он работает.
Все наши товарищи знали его как фанатика яхт-спорта. Он был технарем и страшным спорщиком относительно всего, включая яхты. Поэтому с ним бывало трудно иметь дело.
В яхт-клубе он был членом комитета по безопасности, и его инспекции были самыми суровыми. После того как в 1962 году во время регаты Хацусима произошло ужасное крушение, было принято решение инспектировать яхты непосредственно перед стартом и в случае малейших недоделок по части безопасности ни под каким видом не выпускать в море.
В Кристиансене было шесть футов и девяносто килограммов. Так вот, однажды в качестве проверки он стал прыгать по расположенной на корме неважно сделанной из тонких досок рубке. Одна из досок отвалилась, и яхту лишили права участвовать в соревнованиях.
А в 1958 году на регате Тоба, пересекши финишную черту в Иокогаме и узнав, что победил, он пришел в такое волнение, что покраснел до ушей и заплакал в голос.
Кристиансен не обращал на меня ни малейшего внимания: в вечерних сумерках он продолжал полировать днище своей яхты с таким рвением, будто хотел забыть что-то.
Тут я вспомнил: начальник порта в начале осени сказал, что будто бы жена Кристиансена, японка, заболела раком. Я спросил его, правда ли это.
Он как будто ждал этого вопроса — обернулся, испуганно сощурился и произнес с сильным акцентом, от которого он так и не избавился: «Она умерла». Потом он бросил под ноги наждачную бумагу и сказал: «Маn loses much as he loves much». Потом, желая донести до меня смысл сказанного, он, широко раскрыв глаза, повторил по-японски: «Если человек любит сильно, он теряет много. Это печально». В этот момент в подкравшейся темноте в его глазах что-то слабо сверкнуло. Я оторопело взглянул на него и попытался восстановить в своей памяти бледное — наверное, из-за точившей ее болезни — лицо его жены. Я видел ее два или три раза, и она не показалась мне ни красивой, ни очаровательной.
— Извините, я не хотел…
Огромный золотоволосый Кристиансен, будто желая отгородиться от меня, отвернулся к морю.
— Hum, smells good!
Я ответил ему молчаливым кивком. Потом, как и он, вдохнул полной грудью сумеречный холодный воздух.
Зимний ветер, как ему и положено, пах чем-то горелым.
Что я понял в этом человеке? Кроме того, что нужно встать рядом с ним, повернуться к темному морю и сделать глубокий вдох?
Штурман
В первый раз я заблудился и испытал чувство потерянности в тот день, когда пошел в школу. После окончания торжественной церемонии в актовом зале нас развели по классам, где мы ожидали своего учителя. Не спрашивая разрешения, я выбежал из класса в коридор и побежал. Мать, к моей радости, не заметила меня. Но когда я пришел в себя и захотел вернуться, обратной дороги я найти не смог.
Для ребятишек, которые попали сюда впервые, здание начальной школы представлялось чудовищно огромным. Было совершенно непонятно, куда идти, — ты чувствовал себя буквально парализованным. До сих пор помню: когда я остановился, меня охватило чувство потерянности — оно было похоже на головокружение. Набравшись решимости, я стал припоминать, что я видел по пути сюда. Моим последним ориентиром была какая-то больничного вида комната с открытой дверью, я заглянул туда — там находилась какая-то женщина в белом халате. В общем, мне удалось вернуться в свой класс.
Не знаю уж, сколько времени я плутал, но только у матери после столь долгой разлуки сделалось озабоченное лицо, и она строго спросила меня, где я шлялся. Я же ощущал себя путешественником, которому чудесным образом удалось вернуться из своего похода. Я самодовольно ответил: «Да так, прогуляться ходил».
Я вырос, но с тех самых пор не то чтобы испытываю сочувствие, но во всяком случае вполне понимаю ребенка, который рыдает оттого, что потерял из виду своих родителей.
Как-то раз мы всей семьей отправились за город. Я выступал в качестве экскурсовода. Я отвез своих домашних к маяку в Иродзаки, откуда открывается потрясающий вид. Место это я знал, поскольку во время регаты часто проплывал мимо. Мы хотели отправиться на километровую прогулку в горы, но мой третий сын из какого-то каприза стал отказываться. Тогда я решил в наказание оставить его одного в гараже. Разумеется, я намеревался снова посадить его в машину после прогулки. Но тут я увидел в зеркале отражение его заплаканного личика и испугался, что он может потеряться. И тут я проявил слабость — подал машину назад и взял ребенка с собой.
Наученный своим первым горьким опытом, я в детстве уже больше не терялся. Но вот будучи взрослым, я два раза попадал в ситуации, когда моя жизнь висела на волоске.
Окончив второй курс, я во время летних каникул обосновался в школьном общежитии, которое было расположено в Мёко-Когэн. И вот с одним пловцом, который остановился там же, мы решили взобраться на гору Мёко. Этот спортсмен, против моих ожиданий, оказался слабаком: сломался, когда мы прошли восемьдесят процентов пути, в том месте, откуда уже открывался путь на вершину, и тут же стал спускаться вниз.
Погода была плохая, с вершины ничего не разглядеть. Я решил спускаться по другой дороге, которая вела на горячие источники Цубамэ. Мой полный маршрут — дорога в гору, спуск в Цубамэ, кружной путь у подножия в Мёко-Когэн — составлял около 40 километров. Я в то время занимался футболом, и потому у меня не было никаких сомнений в том, что я это расстояние одолею.
Однако когда я стал спускаться, сгустился туман, пошел дождь. Я не обращал внимания ни на что и продолжал свой путь. На развилке находился указатель со стрелкой на Цубамэ, но он был повален. Мне показалось, что нужно идти в одну сторону, но в результате оказалось, что в другую. Я уже успел пройти довольно много, пока окончательно не понял, что ошибся. Тогда я стал возвращаться, дошел до злополучной развилки, но снова пошел не туда. Хорошо еще, что эта дорога закончилась тупиком. Я снова стал возвращаться, в голове у меня немного мутилось, я пару раз крикнул, надеясь, что здесь кто-нибудь есть, но в результате занервничал еще сильнее и больше не кричал.
Словом, как мы говорили в детстве, бес водил меня за нос.
Раньше я только слышал о людях, попавших в беду, теперь впервые в жизни я на собственной шкуре почувствовал, что это такое.
Я больше боялся холода, чем усталости. Тогда я еще не знал, что такое горы, и отнесся к своему походу легкомысленно. К тому же было лето. В общем, одет я был несерьезно: на мне была рубашка с короткими рукавами и шорты. К счастью, туман сменился дождем, так что можно было кое-что разглядеть, но целиком я видел горы только когда находился на вершине; на всем своем пути я не встретил ни одного человека.
Я посмотрел на часы и немного успокоился: у меня еще оставалось время, чтобы снова подняться на вершину и уже оттуда спуститься в Мёко-Когэн. На развилке я взял себя в руки, выбрал правильную дорогу и в результате оказался в Цубамэ. Одет я был легко, моросил дождь, и, хотя прошел я немало, в пути даже не вспотел.
В деревне Цубамэ находилось несколько гостиниц, сезон еще не начался, посетителей, которые приехали сюда подлечиться, было немного. В первый и в последний раз в жизни я наблюдал на источниках такое малолюдье. Наслаждаясь спокойствием там, где никто меня не знал, я сумел почувствовать радость чудесного спасения.
Я присмотрел себе гостиницу, вошел, приценился, понял, что денег мне хватит, уселся на татами и приступил к раннему ужину. Впервые в жизни я попробовал гольца. Этот вкус мне не забыть. Он был так чудесен… А ведь совсем недавно я не знал, что мне делать, и ощущал на губах вкус голодной смерти. Пусть это и звучит тривиально, но еда — основа человеческой жизни. Поглощая деревенскую еду, я остро ощущал эту истину.
Поев, я снова надел брезентовые горные ботинки и продолжил свой путь. Я с удовольствием думал о том, как дойду до общежития, раскошелюсь на выпивку и еще раз поужинаю.
Но но дороге снова случилась неприятность.
Я пошел по той дороге, которую мне указали, и вышел к туннелю, прорытому в невысокой горе. Туннель был отделан изнутри самыми обычными бревнами. Этот туннель действительно вел сквозь гору, но внутри не было ни единого фонаря, потолок был так низок, что идти приходилось согнувшись. В общем, собрались местные «умельцы» и выкопали какую-то весьма сомнительную нору. Возле туннеля я встретил одного человека, и он сказал, что перед туннелем есть заросшая дорога, которая идет вдоль подножия горы. Длина туннеля — метров двести, дорога вдоль горы один раз спускается вниз, она длиннее самого туннеля раз в пять.
