Геннадий Лазарев - Боль
— А это молоко будет! Советую отведать сразу, пока парное. К утру сквасится. Можно, конечно, мокрыми тряпками обложить да на ветерок. А еще лучше лягушку бросить. Тогда ему совсем ничего не станется. Дак где ее теперича поймаешь, лягушку-то?
Захарка продолжал говорить, жестикулируя, но его не слушали. Смотрели то на симпатично поблескивающую в пламени костра флягу, то на белые-пребелые, как береста молодых берез, яйца, то на такой многообещающий куль. Смотрели и думали… Думали, наверное, не об этом, будто с неба свалившемся достатке, а о дяденьке Дементий, строгом председателе, который днем стегал двоих на картофельном поле лозиной, а вечером — вот, пожалуйста…
— …с молоком у нас туго, — говорил Захарка, — сдаем все для госпиталя. Дяденька Дементий сказал, что через денек еще чуток выкроит… Я покуда у вас побуду… Подмогнем вам маленько. Я дак думаю, успею перевезти возиков… пять…
Шарахнулся в оглоблях задремавший было бык.
— Пять! Пять! Знай наших! — заорали ребята. — Даешь пятерку — и никаких гвоздей!
— Слушай, Захарка, а я тебя знаю! — протиснувшись поближе, сообщил Венка. — Ты на мельницу зерно привозил?
— А то-о! — обрадовался Захарка. — Я тогда на Орлике работал. Его в армию взяли, а меня вот — к быку… А чего заржали-то опять как ненормальные?
— Да так… Ты не обижайся. Потом сам поймешь.
Темнота и спешка сделали-таки свое дело: тяжелое комлевое полено выскользнуло из рук и будто молотом обрушилось Венке на ногу. Венка крутанулся волчком, но виду не подал: чего уж там — не впервой ходить с синяком. Однако на рассвете после бессонной ночи, когда глянул на ногу, испугался: большой палец безобразно распух и в сплошном кровоподтеке был лиловым. «Этого еще не хватало!» — подумал он об осложнениях, которые возникнут в бригаде, когда в ней станет на работника меньше.
Подошел военрук. Выражение его лица осталось непроницаемым, и Венка немного успокоился.
— Главное — без паники! — Военрук одобряюще улыбнулся. — Сегодня отдыхать… весь день. До свадьбы заживет!
Венка лежал на спине, подложив под ногу фуфайку, в которую были завернуты нагретые в костре булыжники. Их тепло приятно щекотало кожу, и боль понемногу утихла. Измученный за ночь и болью, и старанием не стонать, Венка незаметно уснул. Если бы за стенкой барака стали палить из пушек, то и тогда он вряд ли бы проснулся. Но чуть различимый звук от скрипнувшей в коридоре половицы заставил вздрогнуть и разбудил. Венка подумал, что вернулась одна из бригад, сейчас кто-то из ребят заменит остывшие булыжники. Но никто не входил.
И снова чуть слышно скрипнула половица.
Венка решил, что пришла за продуктами тетя Поля, но тут же отверг и это предположение, вспомнив: продукты военрук выдает по утрам. Делать ей здесь нечего, да и остерегаться бы она не стала, потому что в отряде была своим человеком..
И вдруг его осенило: это же пес, тот лопоухий, приблудный, который прибегает из деревни, чтобы чем-нибудь поживиться. И вот сейчас он хрумкает яички! Ведь собаки обожают яйца, тем более такие бедолаги, как этот. Не хотелось тревожить ногу, но встал и, осторожно ступая, вышел в коридор.
Дверь в каморку, где хранились продукты, была приоткрыта. Венка глянул в щель, прикидывая, чем спугнуть пса, и — остолбенел. Перед кулем стоял на коленях… Маркин. Он торопливо загребал горстью картофелины и совал их в карманы своих широченных штанов. Потом бережно, по одному стал засовывать за пазуху яйца.
Венку затрясло. Все было бы проще, если бы в эту минуту его разразил гром. Он готов был провалиться сквозь землю от мерзостного стыда перед всем белым светом.
Но грома не было и земля не разверзлась. И время будто остановилось, до того размеренно двигалась рука Маркина от корзины к рубахе, от рубахи к корзине…
С силой Венка толкнул дверь, чтобы отгородиться.
Или запаздывал поезд, или рано поужинали — Маркин не знал, только ребятишки, отужинав, не кинулись к своим дровам и не стали подносить их к путям, а расселись около костра. Маркин решил, что говорят о нем.
Он весь день крутился на поляне и около подъема, где застревают телеги, и все ожидал, что кто-нибудь подойдет к нему и плюнет. Но никто так и не подошел, и он стал думать, что, может, ничего и не было. Может, просто от нечеловеческого желания поесть все привиделось ему?
В это время из барака вышел парень, коренастый, не шумливый, тот, который всегда здоровался. За ним — совсем еще мальчишка, белобрысенький, худущий. И зачем только привезли такого? Какой от него прок, здесь, на этой каторге?
Не спеша, потому что коренастый прихрамывал, они дошли до угла и скрылись в кустарнике.
Маркин забеспокоился: за бараком, на хорошо удобренном лесным перегноем пятачке дозревала у него редиска. Кто его знает, тихоню: что у него на уме? И вспомнил, что не видел его сегодня, обычно заметного в работе. И стало ему от смутной догадки не по себе.
Встал. На виду у сидевших около костра ребят, углубился в чащу, а потом трусцой сделал большой крюк. Вышел к бараку с другой, примыкающей к лесу стороны. Таясь, пошел на голоса.
Его насторожил периодически возникающий, короткий и гулкий звук, будто чем-то увесистым забивали сваю.
Когда голоса стали различимы, Маркин, пригибаясь, уже не шел, а будто переливался от куста к кусту. Наконец, увидел.
— Показываю еще! — сказал коренастый и взмахнул топором. — Раскручиваю. Чуть наклоняюсь вперед. Пусть скользнет по ладони… Смотри! Ы-ы-ах! — Топор молнией мелькнул над кустами.
Белобрысый скрылся и тут же вернулся, протягивая топор.
— Дай попробую разик…
— Подожди, отведу душу…
— За что ты его так, а? Скажи, Венка…
— Он знает за что, псина лопоухая! Ы-ы-ах!
Маркин вздрогнул. «Вот злючий!» — подумал. Приподнялся — и увидел в просвете между кустами дверь, выкрашенную половой краской. На двери углем нарисована фигурка толстого человечка в широченных штанах, с круглой головой, в куцей фуражке.
— Дай попробую…
— Погоди… Ы-ы-ах!
Топор носиком впился в то место, где была нарисована голова. Искоркой выстрельнулась золотистая щепочка.
— Ы-ы-ах!
Глава девятая
МУЖИКИ
Завершающий рейс выполнили, как на параде, колонной. Радовались: вот, наконец, та минута, когда лежи себе на травке и не вздрагивай от ненавистной команды «Запря-а-гайсь!»
Мурзилка ликовал: завтра — домой! Мать, поохай над его худобой, оттяпает ножницами выгоревшие космы, оберет вшей, затопит баню и обязательно напоит брусничной водой.
Соорудили из отборных поленьев куб. Как свидетельство своего пребывания здесь. А потом решили: костер в честь окончания работ разжечь именно из них. Не грех разок пожертвовать настоящие дрова вместо трухлявого валежника, за которым военрук посылал отлынивающих от физзарядки. Вот будет иллюминация!
До ужина оставалось время, и военрук приказал собрать вещи, чтобы ночью не пороть горячку.
Подошел Маркин, в свежей рубахе-косоворотке и на удивление чисто выбрит.
— Закончили, товарищ командир, — подытожил негромко, — отмаялись… Завтра жди других — заводу остановиться не позволят. В прошлом году так же — до самых снегов. И так же, как нонче, — одни пацаны, будто мужики перевелись вовсе… — Он перешел на шепот, опасливо оглянулся; потом вдруг заторопился: — Надо бы сенцо вынести из помещения: пообветрит — снова в дело. Это я прошлым летом заготовил. Козочка у нас была… Звонкая такая, как колокольчик! И молоко давала. Мы с ней горя не знали! Да недоглядели… Вон на той лужайке… Ножичком — чик… Поля уж больно убивалась. У нас ведь — никого! Сынок был, убили под Москвой… — Вопрошающе поднял глаза, как бы ища защиты. — На узловой станции я служил. Сход у нас случился… Три вагона воинского! Представляете? Специалисты заключили: лопнула рельса. Иначе бы вышка мне! Да-а… Вы уж распорядитесь, товарищ командир!
Военрук понимающе кивнул.
Маркин в нерешительности переступил с ноги на ногу, потом словно кидаясь в омут, выпалил.
— Не судите меня, товарищ командир!
— За что судить вас? — военрук удивленно вскинул брови.
— Как?! — оживился Маркин. — Неужто не жаловались?
Шаркая галошами, пересек поляну. Отыскал Венку, отвел в сторонку. Радуясь возможному концу своих мучений, скомкал фуражку.
— Прости, сынок…
В сумерках пришел поезд. Пантелей Петрович отцепил платформы, и, вытирая ветошью руки, направился к военруку. Всякий раз, покуда помощник — вечно перепачканный маслом паренек из ремесленного — загружает в тендер дрова, он заводил разговор о войне. Ему хотелось получить от очевидца, узнавшего, видать, почем фунт лиха, внятный ответ на мучившие вопросы.
