Михаил Мамаев - Месть негодяя
Ночью знобит. Петляю в горячих сырых подземельях, стараясь по наклону почвы определить вниз двигаюсь или вверх. Земля под ногами не дает ответ, но на сердце безотчетная радость. Как будто вскрыли нарыв и удалили инфекцию. Зреет предчувствие силы, что вот-вот вернется в мой измученный организм и быстро одолеет хворь. Представляя, как это произойдет, проваливаюсь в глубокий богатырский сон.
Рано утром звонит Настя.
— Ну, что, Лешенька, как ты? Сможешь сегодня работать?
Кокаиновая фантазия
На репетиции чувствую, сколько во мне таблеток и микстуры. Голова кружится. Реплики встают поперек мозга. Язык еле ворочается и едва помещается во рту — так и хочется перекинуть через плечо. Три дня я провел дома, в постели и, вот, снова работаю.
Паша отдолбил свой крупный план и теперь за камерой, как назло, как будто проваливается в вату. Подкидывает реплики вяло, пропускает фразы. То ли не выспался, то ли, наоборот, переспал…
— Слушай, Паша, говори свой текст, не пропускай, — прошу, наконец. — Я понимаю, что текста много. Но мне нужны твои реплики целиком. Иначе я как будто не там, а здесь, с тобой, усталым и с собой, напичканным лекарствами… Помоги, будь добр, брат!
До конца смены три часа, а у нас не сняты еще две дневных сцены. «Может, перенесут?» — тешусь надеждой. Очень хочется домой!
— Эти сцены могут быть и вечерними, — командует Володя. — Продолжаем!
Целый час ставят свет, высвечивают кладбище.
— Ничего, что хороним в темноте? — спрашивает кто-то из съемочной группы. — Вообще-то в темноте не хоронят.
«Если только это не твои надежды! — едко отвечаю мысленно. — Или мечты какие-нибудь сумасшедшие, родившиеся еще в детстве и протянувшие, как ни в чем не бывало, пару десятков лет, несмотря на перестройки, дефолты, инфляции, стагнации, мастурбации и прочую дребедень. — Хоронить мечты лучше всего получается как раз за полночь, когда демоны темноты, охотно засучивают рукава, и, поплевав на ладони и взявшись за кирки и лопаты, встают у тебя за спиной в ожидании отмашки, что можно начинать зарывать…»
— Будем считать это рассветом, — тут же придумывает Вознесенский. — За вами гонятся бандиты. Нет времени ждать — надо скорее похоронить отца Натальи и убраться ко всем чертям в Москву.
«Гениальная идея — считать ночь началом рассвета! — мысленно аплодирую. — Отныне я буду считать рассветом любую сколько-нибудь подходящую для этого темноту, темноту с признаками света в конце туннеля… А что, так ведь оно и есть, по большому счету — рассвет начинается в темноте… Как небо начинается с земли, а в небе — березы…»
Смотрим с Пашей на подсвеченные голубым светом кресты, на мрачные холмики под ногами.
— «Возвращение живых мертвецов», блин! — говорю.
— Трех живых мертвецов в Москву, — кивает Глазков.
В руках у Паши сверток с бандитским кокаином. И тут нас с ним пробивает на смех. Мы на ходу сочиняем:
«Филипп и Родион перед похоронами нанюхались, и теперь их штырит. Вместо холмика земли им видится холмик кокаину. Стоящие вокруг солдаты с автоматами миротворческих сил одеты не в зеленые, а в белые комбинезоны. Вместо автоматов гигантские трубочки, чтобы нюхать. Церковные свечки, воткнутые в свежий холмик — как свечки в торте на день рождения.
— Давай загадаем желание? — предлагает Родион.
— Давай! — отвечает Филипп.
Встаем на колени, чтобы задуть свечки.
— С днем рожденья, друг!
— И тебя!
Обнимаемся.
Наталья, заплаканная, уходит в темноту.
— Слушай, тебе не кажется, что нас было трое? — спрашивает Родион.
— Или четверо? — говорит Филипп.
— Ребята, нам пора! — зовет из темноты Наталья.
— Ой, кто здесь! — вскрикивают в один голос Родион и Филипп, вскакивают, шарахаются в кусты. Унают Наталью, но думают, что она — парень.
— Ты спас нам жизнь, брат, — говорит Родион, по-мужски похлопывая Наталью по спине. — Я никогда этого не забуду.
— И я, — Филипп тоже хлопает. — Можешь всегда на нас рассчитывать, брат.
Их похлопыванья настоящие, мужские…»
Некоторые режиссеры напрягаются, когда актеры на площадке высмеивают серьезную сцену. Вернее, только кажется, что высмеивают. На самом деле для актера это профилактика его подвижной нервной системы. Невозможно все время быть на взводе, на пределе, на грани эмоционального взрыва. Нужна разрядка, чтобы снова нормально играть. Отсюда и такие, вот, «кокаиновые фантазии». Володя сам актер — понимает и не сердится. Только снисходительно поторапливает. Все устали и хотят по домам.
Лида Колесник
— Мы деятели, Филя, понимаешь! — убеждает сильно выпивший Родин. — А деятель без дела — это, извини меня, пшик… Не вовремя у тебя сдали нервы! Ладно, хватит об этом. Смотри, какие девочки там, у стойки бара! Ну, что, тряхнем стариной, или по домам спать?
— У тебя же Наталья? — напоминает Филипп.
— А причем здесь Наталья? — резонно удивляется Родион. — Знаешь, что бы было, если бы все мужчины любили одну женщину и хранили ей верность всю жизнь? Война, дружище, война! Мужская верность привела бы к тому, что число неудовлетворенных женщин выросло в сотни тысяч раз! Началась бы третья мировая война — полчища неудовлетворенных кровожадных мегер заполнили бы улицы Нью-Йорка, Праги, Токио, Торонто, Москвы… Обезображенные мужские трупы болтались бы на фонарных столбах с фанерками на груди: «Предатель сексуальной свободы!», «Верная сволочь!», «Удовлетворял только одну!», «Моногамный извращенец!»… В небе парили бы дирижабли с надписями: «Долой брак и супружескую верность!» «Смерть мужьям, не ходящим налево!», «Да здравствует свободная любовь!» «Любовники все стран, объединяйтесь!»… Короче, я пошел спасать мир от войны, Филя.
Вообще-то такого текста в сценарии нет. Там только: «А причем здесь Наталья!». Но никто не может запретить мне фантазировать. Станиславский называл это, кажется, «мечтать над ролью» или что-то в этом роде. Вот я и мечтаю. Иногда мне и не такое приходит в голову в работе над моими ролями! Но не все напишешь литературным языком…
Пошатываясь, пробираюсь через толпу к двум девицам у стойки бара, приглашаю за наш стол, заказываю Шампанское и мартини… Одну играет местная актриса Лидия Колесник. Она похожа на Скарлетт Йоханссон — вроде бы и ничего особо выдающегося, а в то же время хочется сразу положить ей палец в рот и затащить в тихое место, чтобы рассказать сказку про царя Колбаску… К слову, типаж Скарлетт Йоханссон — моя давняя слабость, поэтому стараюсь быть настороже. Мой личный опыт показывает — после «ничего особо выдающегося» потом как раз и остаются самые глубокие зарубки в местах, где предпочитают гостить любовь и страсть…
У Лиды не большая, но важная роль на протяжении всех 16-ти серий.
— Я на машине, могу подвести, — предлагает после съемок. — Только там целый день пролежали груши. Наверное, салон пропах грушами.
Открывает бордовый Ягуар.
— А, нет, ничего… С грушами все в порядке. Хочешь? Только они не мытые.
Лида везет огородами. «Может, она не поняла и отвозит меня в Москву? — думаю, устало улыбаясь, пряча улыбку в кровожадный надкус очередной груши. — Ну, и пусть. Я никуда не тороплюсь. Был отличный день, сыграна огромная сцена. Судя по приятному послевкусию и по довольной физиономии Вознесенского, все получилось. Я еду в машине со Скарлетт Йоханссон, украдкой поглядываю на ее изящный славянский профиль, в отрытое окно туго втягивается наполненная радостью жизнь… О таком я мечтал. За такое шел ва-банк и порой проигрывал. Самый главный талант — уметь быть счастливым сейчас, сию минуту. И чтобы счастье не зависело ни от каких „если бы“. „Сейчас“ — это далеко не все, что у меня есть, но именно сейчас я могу что-то изменить и сам измениться. Например, снова научиться любить людей. Я знаю, после определенного возраста любить кого-то противоестественно. Люди злы, эгоистичны, порой, жестоки и многие не считают нужным это скрывать. Полюбить в сорок так же трудно, как в шестнадцать разлюбить…
Ночь размокнет любой порочный круг,но холодно и пусто на рассвете.Я все еще мечтаю о Джульетте,хотя давно Офелии вкруг…
Ничего, у меня получится…»
Не спится. Продолжаю играть дневную сцену. Играю, играю, и конца этому нет…
Не знаю, во сколько вырубаюсь. В робком, как прогулка по мутному мелководью, сне снится, что не сплю — не могу уснуть. Как будто мне по домофону звонит Лида Колесник, просит спуститься вниз. Спускаюсь и вижу, что ее машина завалена грушами.
— Что случилось? — спрашиваю. — Кто это сделал?
— Грузовик… — Лида всхлипывает.
— Ты только не волнуйся, — обнимаю ее, глажу по голове. — Ничего не случится с твоим Ягуаром. Я сейчас…
