Эрнесто Сабато - Аваддон-Губитель

Когда могущество гитлеризма пало, члены тайного общества рассеялись по всему свету. Не только секта Хаусхофера, но и другие, вроде возглавляемой полковником Сьевесом. Секты эти между собой связаны некой суперсекретной иерархией, но также возможно, что они меж собой воюют. Почему силы Зла должны придерживаться монистических взглядов? Рассеявшись после войны, многие сектанты прибыли на подводных лодках к патагонским берегам, как Эйхман и Менгеле, но мы ничего не знаем о других более таинственных личностях. Итак, вполне возможно, что Шнайдер один из них, в таком случае графиня может быть его медиумом. Хотя его отец также был казнен нацистами, не будем забывать, что даже сын Хаусхофера был нацистом. Как я вам только что сказал, нечего искать последовательности в дьявольской силе, последовательность присуща светлому знанию и, в особенности, его высшему проявлению — математике. Демоническая сила, как я полагаю, плюралистична и двусмысленна.

И это, Бруно, самое страшное.

Марсело видел только имя своего отца, хотя оно было напечатано не такими броскими буквами, как другие разоблаченные адвокаты треста — например, Кригер Васена; фамилия отца терялась среди них. Но он видел только одно: «Д-р Хуан Баутиста Карранса Пас».

Марсело направился домой, но идти было трудно: приходилось брести по грязи с тяжелым и мерзостным грузом — фотоснимками первого причастия и обрывками аргентинского флага. Он пытался думать, однако и мысли словно блуждали в темноте среди свалки и мусорных баков. Ему все же удалось сформулировать одну мысль: возможно, это труднейшее задание — всего лишь задание жить. (Позже он спросит себя — «всего лишь?»)

Вблизи площади Гранд-Бург он сделал передышку. Прилег на газон, поглядел на дом генерала Сан-Мартина и вспомнил школьную гравюру: генерал во Франции, седой, старый, сидит, задумавшись, над его головой дымка, а в ней Андский перевал, сражение.

За Автомобильным клубом и над ним темнело. День близился к своей гибели — в воздухе словно бы витало ожидание конца света, но не катастрофического, а мирного. Зато всеобъемлющего, планетарного. Сонм неизбежных трупов, жаждущие спасения люди в клинике знаменитого онколога застыли в молчании, без особых надежд, но еще живые, пусть дыхание жизни едва заметно.

Потом он возобновил свой трудный путь. Придя домой, поднялся в лифте и вошел в свою комнату с черного хода. Сел на кровать, прислушался к голосам собравшихся гостей. Сколько исполнилось его матери? Внезапно, сам не зная почему, подумал о ней с нежностью, о ее кроссвордах, о ее головушке, заполненной реками Малой Азии, кишечнополостными из четырех букв и любовью к своим детям, пусть неразумной и рассеянной: она ласкает Бебу, принимая ее за Сильвину, а Сильвину, принимая за Мабель. И путаница имен, фамилий, профессий…

Почему он подумал о матери, а не об отце?

В комнате почти совсем стемнело. На стене были едва видны фотографии Мигеля Эрнандеса[62] анфас, маска Рильке, Тракль[63] в военной форме, портрет Мачадо[64], полуголый Гевара с откинутой назад головой, созерцающий человечество открытыми глазами, «Пьета» Микеланджело с телом Христа на коленях Матери, и у него голова откинута назад.

Взгляд Марсело остановился на маске Рильке, этого реакционера, презрительно говорил Араухо. Верно ли это? Рильке всегда был в смятении. По крайней мере за это его упрекал Араухо. Можно ли восхищаться и Мигелем Эрнандесом, и Рильке?

Рассеянным взором окинул он свою детскую библиотеку: Жюль Верн, «Путешествие к центру Земли», «Двадцать тысяч лье под водой». Внезапная боль пронзила грудь, пришлось лечь.

Доктор Карранса все смотрел на дверь, с тревогой и грустью ждал Марсело. Беба тем временем увлеченно говорила о брильянте «Надежда».

— Два миллиона!

— И как звали эту женщину?

— Мак-Лин, Эвелин Мак-Лин. Вы что, глухие?

— Значит, ее нашли в ванной, уже разложившейся?

— Да, соседи. Встревожились, что она не выезжает на машине.

— Вполне по-североамерикански — умереть в ванной.

— И ни единого следа насилия, ни таблетки снотворного, ни мартини. Жила размеренной, спокойной жизнью, пока не заимела брильянт. А приехав в Соединенные Штаты, устроила так, что его благословили.

— Кого благословили, Беба? — с обычным априорным скептицизмом спросил доктор Аррамбиде, накладывая себе тройную порцию ветчины с салатом.

— Да брильянт, говорю.

— Благословили брильянт? Они там все сумасшедшие, что ли?

— Почему — сумасшедшие? Вы разве не знаете, что брильянт этот прославился тем, что приносит несчастье?

— Зачем же тогда эта малоумная его купила?

— Кто может знать? Техасская причуда.

— Техасская? Разве она не была из высшего общества Вашингтона?

— Ну и что? Жительница Вашингтона может иметь ранчо в Техасе. Да или нет? Или тебе надо все повторять дважды, как в программах ТВ?

— Ладно, пусть так, благословили брильянт. А священники-то хороши!

— Ах, я забыла — она купила его потому, что, по словам самой Мак-Лин, вещи, которые другим приносят нечастое, ей приносят удачу. Как тем людям, которые нарочно селятся на тринадцатом этаже.

— Но в таком случае, — заметил неумолимый Аррамбите, не переставая уплетать сандвичи, — зачем трудиться благословлять его?

Вот дотошный!

Заговорили о благословениях и проклятиях, об изгнании злых духов.

— Допустим, что так, — гнул свое доктор Аррамбиде с застывшим на лице выражением удивления, будто ему на каждом шагу встречаются диковинные явления. — Но что же такого особенного произошло с этой североамериканской истеричкой?

— Как? Тебе мало? Такая смерть!

— Подумаешь! Все мы умрем и без проклятых брильянтов.

— Да нет же, вот непонятливый. Она умерла загадочной смертью.

— Загадочной? — удивился доктор Аррамбиде, беря еще один сандвич.

— Разве я не сказала, что ее нашли голой, в ванной? И без следов отравления.

— По-твоему, люди должны умирать одетые и отравленные?

— Да перестань в конце концов острить, история эта нашумевшая и очень странная. Разве не странно здесь все?

— Все? Что значит «все»?

— Не было ни яда, ни следов алкоголя, ни снотворных таблеток, ни следов насилия. Тебе этого мало? Вдобавок, после покупки брильянта ее сын погиб в автомобильной аварии.

— Через какое время? — холодно осведомился доктор.

— Какое? Через восемь лет.

— Черт возьми, проклятие, похоже, действовало не слишком проворно. И зачем же приписывать аварию брильянту? Здесь, в Буэнос-Айресе, каждый год погибают в авариях тысячи людей, не владевших брильянтом «Надежда». Уж не говоря о бедняках, у которых и машины-то нет. О тех, кто смиренно погибает под колесами чужих автомобилей.

Глаза Бебы метали молнии ярости. Это еще не все!

— Что еще там случилось?

— Ее мужа поместили в санаторий для душевнобольных.

— Видишь ли, Беба, если бы моя жена потратила два миллиона долларов на брильянт, да еще проклятый, я бы тоже угодил в психушку. К тому же, если тебе когда-нибудь доведется побывать в лечебнице в Виейтесе, ты там увидишь семь тысяч бедняг, у которых никогда не было брильянта «Надежда». Кстати, довольно занятное название для камня, причинявшего только аварии да приступы шизофрении.

— Нет, ты слушай дальше. Дочь ее отравилась снотворными таблетками.

— Так ведь такая смерть в Соединенных Штатах — почти естественная смерть. Столь же распространенная, как бейсбол.

Беба вся прямо искрилась, как лейденская банка, заряженная сверх нормы. Она перечисляла бедствия, еще прежде причиненные брильянтом: князь Канитовицкий был убит, султан Абдул Хамид потерял трон и фаворитку.

— Абдул который? — спросил Аррамбиде, словно недослышав порядкового номера, — одна из его хохм.

— Хамид, Абдул Хамид.

— Потерял что?

— Трон и фаворитку.

— Полно тебе перечислять беды, они ничего не доказывают.

Достаточно того, что он потерял трон.

Потому его и бросила турчанка.

Но Беба продолжала список: Зубаяба была убита, Симон Монтаридес с женой и сыном погибли, когда понесли лошади…

— Где ты все это вычитала? И почему так уверена, что это правда?

— Свидетели — очень известные люди. Да еще он принес беду Тавернье[65].

— Тавернье? Кто этот господин?

— Господи, все о нем знают. Этот человек в 1672 году вытащил брильянт из глаза индийского идола. Всему миру известно. Да или нет?

Он, Аррамбиде, был частью этих «всех», но понятия об этом не имел. Вот так создаются легенды. О Тавернье он слыхом не слыхал. Почему она так уверена в существовании этого господина?