Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх
— Складывать самой?
— Именно. — Пауза. — Особенно в твоем случае. Бери, лучше всего глотать сразу.
— Я, пожалуй, перемешаю.
— У тебя пустой желудок?
— Гммм. — Гноссос осторожно разделил капсулу и высыпал белый порошок в сакэ, где тот сначала сбился в комки и упал на дно, однако скоро растворился. Гноссос поболтал в чашке мизинцем и опрокинул в рот, как бурбон. — И все же, как вы тут?
Бет поискала глазами Ким и Калвина, потом взяла в руки лягушонка и керамический поднос.
— Слегка запутались, раз уж ты спрашиваешь. Но разговоры подождут. Ты полежи, а я посмотрю, как там карри. Ким будет рядом, если тебе вдруг станет плохо. — Улыбается, другой рукой гладит кота, пару секунд смотрит прямо в глаза, словно на фотографию, потом уходит на кухню. Куда лечь? На эти подушки. В дверях Ким, поговори с ней.
— Досталось тебе за последние дни, а, малявка?
— Не знаю. Что досталось?
— Ну, хоть что-нибудь. Снеговик, запоздавшие подарки к Рождеству?
— Ты все такой же глупый.
— Глупый-тупый, ты же меня понимаешь.
— И имя у тебя смешное.
— У тебя тоже.
— Ким — красивое имя.
— Почему ж ты тогда такая тощая?
— Я не тощая.
— Костлявые коленки и косички торчком.
— Мама!
Хе-хе. Бет кричит из кухни:
— Что, Ким?
— Мама, Гноссос обзывается.
— Пусть, не обращай внимания.
— Подумаешь, обзывалки. — Он дотронулся сквозь сари до ее коленки. — Чего ты так волнуешься?
— Опять дразнишься?
— Ты посмотри на свои коленки.
— Я тебя больше не люблю. Даже если ты опять уедешь.
— Нет, ты посмотри.
— Зачем?
— Увидешь, что они костлявые.
— Маам…
— Шшш, — остановил ее Гноссос. — Не надо. Они у всех костлявые, только это секрет.
— У тебя тоже?
— Смотри. — Задирая вельветовые штанины.
— У тебя волосатые.
— Когда вырастешь, у тебя, может, тоже будут волосатые коленки.
— Нет, не будут, волосатые бывают только у мужчин, так что вот.
— Может у тебя и усы вырастут, как тебе это? Ага! — Неожиданно первые признаки оцепенения сковали конечности. Кончики пальцев. Обязательно нужно их потереть друг о друга. Нос, виски. Виски.
— У девочек вообще не бывает усов, им не положено, это все знают.
Смутная тошнота, может, опустить голову?
— Я знаю одну такую в Чикаго.
— Врешь.
— А может, в Сент-Луисе.
— Как дела? — окликнула Бет. — Все в порядке?
— Кумар, сестрица.
— Чего? — Ким смотрит прямо на него.
— Кумар — это такой снеговик. Ты за эту зиму хоть одного снеговика слепила?
— Я не люблю зиму.
Уставилась на меня, как лампа. Дети всегда включены, всегда на взводе. Дети и котята.
— Почему?
— Холодно. И нельзя разговаривать с грибами.
Вууууууу. Ей нельзя разговаривать с грибами.
— А еще?
— Еще из-за черепахи у ручья Гарпий, я тебе когда-то рассказывала. Кажется. Большая и хватается.
— Что ты ей говоришь?
— Я не разговариваю с черепахой, глупый.
Еще бы.
— Мне хочется ее убить.
Вууу-хууу.
— Зачем?
— Не знаю.
Дзиииньг. Цвет у этих подушек. Даже боковым зрением. Почему так холодно? Мерзкая тошнота. Держись, только не сблевни. О чем мы говорили? Черепахи.
— Не знаешь почему?
— Не-а. Проткну ее копьем. Когда снег растает.
Клещи и кислота. Рыболовные крюки. Сколько в этом пульмане? В большом пятьсот, тут — примерно треть, если половина, то двести пятьдесят, отнимаем немного, ну, скажем, сто восемьдесят миллиграмм. Часа два, может, три.
— Три часа.
— А?
— Ничего, ничего, это я твоему отцу.
— Глупый, папа сейчас думает. В рисовальной комнате.
Медитация. Сама по себе — бесполезна, он говорит. Если соединить с дисциплиной, тогда. Соединить. Единить. Единственный. Единый. Единица.
Что это мокрое? Мой лоб, да, Бет.
— Бет?
— Все в порядке. — За ее спиной Калвин — смотрит сверху вниз. Боже, какой он длинный. Я опять на полу. Охх-хо-хоооо, осторожно, сынок, ты летииииишь…
Голос Калвина:
— Ким сказала, что ты бледный и весь дрожишь. Как сейчас?
Бет вытирает лоб салфеткой. Тиииише.
— А, давно — ты знаешь, о чем я, ее тут нет, да? Хе-хе. Давно, э-э, Ким ушла?
— О чем ты, Гноссос?
— О Ким, старик, ну ты же понимаешь. Она только что была здесь, сечешь, говорили про черепах.
— Час назад, может, больше.
— Неужели? Ты серьезно?
— Попробуй сесть. — Это Бет.
Хорошо. Это запросто, это нетрудно. Только осторожнее с позвоночником. А то хрустнет. Медленно, вверх. Вот. Что это? Да вот же, идиот. ЧТО ЭТО?
— ААААА! — Тьма.
— Это просто картина. Ты ее уже видел, можешь открыть глаза.
— Нет. Я знаю. Он отрубил себе голову. Сам себе.
— Это просто картина.
— Не ври.
— Ты ее уже видел, когда пришел. На стене.
Гобелен. Но тогда он не двигался. У него лезвия. Осторожнее с лезвиями. Бритвы. Следи за ними, следи за каждым, иначе они убьют себя, пока ты здесь. Лезвия бритв.
— В туалет.
— Ты хочешь в туалет? — Калвин меня поднимает. Только бы не узнал. Кивай. Правильно, детка, правильно, надо пи-пи, ля-ля. Бет ушла. Я не заметил. С ней надо осторожно. Надо очень осторожно. Сцапают когда-нибудь, если не следить. Шаг из комнаты и звонок по телефону. Тук-тук-тук в дверь. Здоровенная тетка в халате, безглазое, безносое, безротое лицо, парализует одним касанием. Не теряй бдительности. Запирай все двери. А. Б. В.
— Вот туалет, Гноссос. Сам справишься?
— Обязательно. Конечно. — Плотно закрыть, задвинуть старую щеколду. Ну вот. Что? А, лезвия. Вот, одно валяется на раковине. Подберем все, в аптечке? Да, о, да, отлично, целая пачка. И еще в станке. На нем волосы. Фу. Еще? Должны быть еще, думай. Ванна, аптечка, раковина, вешалка, весы, подоконник, ха — вот еще. Унитаз, нет, там откуда? Обрезание. Кастрация. Вжик, и нету. Белые, я где-то читал. А у цветных? Комплекс кастрации. Этот миссисипский кочан хапнул мои пять баксов. Вендетта. О, еще одно на подоконнике. Еще? Ищи как следует, нужно собрать все, теперь — куда можно спрятать. Нет, не сюда, слишком очевидно. Скормим их вот этому цветку, только по одному. Эээ, нет, перережет кишки. Под ванну. Ну вот. Готово. Ой, подожди, спусти воду, пусть думают. Слоссшшш. Слоссшшш. Теперь осторожно открываем… Когда-нибудь скажут спасибо, что уберег их от самоубийства.
Что это? Хе-хе, рыжий кот. Смотрит на меня, как его зовут? Абрикос. Кот Абрикос.
— Тебе чего, Абрикос?
— Рррннмау.
— Ты что-то знаешь, да?
— Рнмау.
Идет за мной, сумасшедшая тварь. Мы, люди, оставляем за собой какой-то запах, невидимые железы у нас на копытах удерживают животных от вопросов.
— Есть сможешь, как ты считаешь? — спросил Калвин. — Скажем, минут через десять. — Боже, он сидит рядом. А когда я успел сесть? Есть — конечно, старик.
— Да, я это, как бы, проголодался. — Все на меня таращатся. Тииихо. Шшшш.
— Когда Ким вышла из комнаты — тогда, в первый раз…
— Да, и что?
— …ты что-нибудь видел?
— Видел? — Женское лицо без глаз, носа и рта. Нет, это было позже, и не видел на самом деле. Подожди. Перья на — нет, что-то другое, какой-то примат, шишковатый, надо ему сказать:
— Такой шишковатый, короткий…
— Пачу…
— Нененене. — Подожди. У меня за спиной кот, сейчас он… — Прыг.
Гноссос крутанулся назад и ткнул пальцем туда, где Абрикос, только что оттолкнувшись напряженными лапами, поднялся над полом, взлетел в воздух и — вниз на шафранную подушку, сцапав передними лапами паука, мгновение назад удиравшего от него по стене.
— Видишь? Ты видел? Я знал, что он прыгнет. Я чувствовал…
— Что шишковатое, Гноссос?
— Нет. Ничего. Ничего не было. — Отобрать у кота паука. Потихоньку. Еще живой, видишь: лапками дрыгает. Черная вдова, ты меня укусишь? Не та форма. Мужеубийца. Жук-богомол, самка отъедает ему голову, пока он ее трахает. Вот, росянке. Стручок ждет. Надо бы его покормить.
— Пинцет.
— Минутку. — Бет вырастает рядом. Как она узнала? Эта музыка.
— Я слышу звуки, Калвин.
— Я только что включил, Гноссос.
— Рага? — Ситар гоняется за гаммой. Я на тамбурине, гулко, провода на ветру, легкими волнами. Мягко.
— Вот.
— Что?
— Пинцет. — Бет прямо перед ним, протягивает пинцет. Зачем? Паук. Правильно. ладно. За одну ногу. Легонько. Интересно, цветок чует запахи? Ого, волынка разговаривает. Сконцентрироваться. Точнее. Вот так. Вот так. Закрывается. Абрикос тоже смотрит. Боишься? Скормить ему кота? Здоровый слишком, вони будет. Другие коты возжаждут мщения, придут в ночи на запах моих козлоногих копыт. Ты убил нашего брата. Умри, неверный.
— Пошли, — сказала Ким, — ужин готов.
Ким. Отцовские замыслы. А ее тело — чье? Нельзя об этом думать. О, смотри. Еда, какая великолепная еда. Синие груши.
— Синие груши?
— Папа их красит.
— Эй, я хочу синюю грушу.
Стол уже накрыт: ужин разложен в антропоморфные блюда, разлит в пустые утробы черноглазых керамических созданий и готов выплеснуться сквозь их кривые глиняные пасти. Горы дымящегося шелушеного риса, неотшлифованного, пахнущего крахмалом; лоханки желтого карри, куски баранины мягко распадаются; жареный миндаль, посыпанный кунжутом; натуральная окра; палочки глазированного ананаса; флаконы с розовой водой; чашки топленого масла; манговый чатни; ароматный дал; графины темного вина; кисло-сладкие перцы; синие груши в мятном сиропе; Гноссосу хочется всего сразу, он предвкушает любой экзотический вкус, любой неведомый аромат.
