Анатолий Агарков - Три напрасных года
Давал ему возможность исправить свой образ в моих глазах, но он ею не воспользовался. Подхожу как-то, говорю:
— Товарищ командир, научите с картой работать, девиацию считать, курс прокладывать.
А он:
— Зачем тебе?
— Хочу всё знать — все специальности на катере освоить.
— Ишь, чего захотел! Иди маслопупь (то есть масло под пайолами брюхом…).
И это отец-командир! Да таракан он стопроцентный — без скидок и поправок!
Теперь об экипаже.
Мой старшина Сосненко Николай Николаевич — замечательным хохол, родом из-под Симферополя. Самая главная его черта — разумность. Действительно, к чему напрягаться, бежать выполнять приказ командира, если он дурацкий. Хохол повернётся на другой бок, улыбнётся и промолчит. Таракан рукой машет:
— Ты, Сосненко, ленив до безобразия.
Но это была неправда. Просто он знал цену нашему командиру и всей его суете.
Работал в машинном отделении исключительно в белой галанке. Говорил:
— Мастер рук не замарает.
Но до мастера ему было далеко — дальше, чем до Китая пешком. Он имел второй класс по специальности, и, чтобы получить первоклассный значок, надо было гнуться перед командиром. А это, говорил Коля, ему врачами противопоказано. Вот и рисковал своей парадной формой № 2, намекая кому-то не очень умному, что давно созрел для присвоения высокой квалификации.
Был такой случай. Заловил меня командир в рубке и ракетницу суёт — почистить! Сел на комингс, чищу. Сосненко подходит, берёт у меня оружие:
— Гнёшься, собака. Сейчас выкину за борт, и пойдёшь ты в дисбат.
Махнул над леерами, а ракетница, как ружьишко охотничье переламывается и разбирается. Ствол от рукоятки отцепился и бултых в воду. Сосненко отдал, что осталось, руки в карманы, прочь пошёл, и не расстроился.
Беспалов летит:
— Где ракетница?
Я заикаюсь — так, мол, и так, обранил ствол в воду, товарищ командир.
Таракан брови сдвинул, усы ощетинил:
— Да ты… да ты, — говорит, — боевое оружие утерял. Тебя под трибунал следует отдать, и в дисбат на Русский остров отправить.
Я, конечно, расстроился — шибко в дисбат не хотелось. А Сосненко за ужином, как бы между прочим, говорит:
— Особист придёт, про сети спросит — что говорить?
Таракан аж подпрыгнул:
— А как он узнает?
Коля:
— Кто-нибудь скажет — кому нечего терять….
О чём это они? Вымотавшись после известной бури, ткнулись мы в платоновский пляж. Тут и 68-ой пришлёпал с правого фланга. Ребятам тоже досталось ночью. Командиры спелись и пошли куда-то, сказав, что за почтой — за газетами для политзанятий. Годки с обоих катеров сгоношились и с тушёнкой к известной старухе. Командиры раньше вернулись. Смотрят — нет годков. В кустах в засаду залегли. Боцман на мостик флажками жестикулировать — опасность, мол, осторожно! Трое годков возвращались с добычей, но не было среди них ни сигнальщика, ни выпускника одиннадцатой роты — ничего прочесть не смогли. Впрочем, в последний момент, почуяв опасность, припрятали преступный груз. Подходят.
Командиры:
— Где были?
— За сигаретами ходили.
Смотрят сундуки — в руках ничего предосудительного. Но Герасименко стреляный воробей, которого на мякине не проведёшь — пошёл и нашёл в песке трёхлитровую банку самогона. Сели на спардек — разбирать полёты. Так, мол, и так, говорят командиры, в базу придём — годков на губу, лычки с медалями к чёртовой матери…. Те пожимают плечами — на всё воля господня.
Вечером на линейку вместе пошли. Где-то на середине Ханки пришвартовались бортами и легли в дрейф. Командиры у Герасименко уединились. Первая смена картошку жареную в нашей рубке поглощает. Командиры соловые вылазят на палубу — где экипаж? Нашли. Герасименко метриста с баночки гонит:
— Ну-ка, поглядим, где мы сейчас?
Взял ориентиры по берегам, прикинул расстояние и испугался: давно мы в Китае — до Пекина рукой подать. Расцепились срочно и во все лопатки каждый на свой участок бегом. Только нам не повезло — сеть китайскую на винт намотали и ход потеряли. За похищенную в чужих водах снасть командира очень даже могли взять за шкварник.
Герасименко прискакал следующим днём на наш фланг и научил Таракана, как задницу спасти от наказанья. Вот мы подогнали ПСКа кормой к берегу и давай балласт на бак таскать. Тяжкий труд — расплата за известную глупость. Ладно, перетаскали — опустился бак, задралась корма. Винт показался — на нём обрывки шелковой сети, которая и к гребному валу припаялась. Надо в воду лезть, чтобы срезать. Но в мае на Ханке никто не купается.
Таракан мне:
— Включи душ.
Запускаю дизель-генератор. Его охлаждает забортная вода, которую и направляю по шлангу в гальюн. Нет желающих лезть в ледяную воду. Герасименко выносит вчерашнюю банку самогона — далеко уже неполную. Первый пошёл!
Мишка Терехов штык-нож в зубы и — бултых! С винта сопли размотал, выскочил — зуб мимо зуба. Герасименко ему полкружки самогона, шеф (кок) бутерброд с тушёнкой и луком. Мишка тяпнул и в душ. Вышел развесёлый такой. А уж коротышка Цындраков по грудь в воде, режет с валолинии прикипевшую сеть. Потом Сосненко, потом радист Оленчук.
Валолинию мы очистили, но экипаж перепился. Балласт таскать, а их мотает из стороны в сторону. Я сказал «их», потому что в воду не прыгал и самогон не пил. И боцман тоже. Кто-то ж должен быть на ногах и в трезвой памяти. Всю эту ночь втроём и бдели на линейке — командир за РЛС, боцман на мостике и я в машинном.
Вот о чём речь завёл Коля Сосненко за столом. Таракан чуть не на колени — родненькие не выдайте, миленькие не погубите. Простилась мне ракетница.
Вот какой головастый у меня старшина!
Вторым годком на катере был радиометрист старший матрос Цындраков, по кличке Цилиндрик. Это как раз тот случай, когда говорят: лучше иметь дочь проститутку, чем сына старшего матроса. Сергей призывался из Свердловской области. Наград имел скудно. Каким ветром ему соплю на плечо занесло, никто не знал. Потом узнали — стукачком оказался наш Цилиндрик. Клал особисту всех и вся. Сундуки — командиры катеров — его насмерть боялись. Особливо наш. Цилиндрик был комсоргом катера — отчаялся в связи с этим съездить в отпуск, но в партию вступить ещё надеялся. Поначалу мы с ним дружили, и он обучил меня работе на РЛС.
Теперь о второгодниках.
Леонид Петрович Теслик — боцман, первостатейный старшина. Родом из-под Симферополя, Колин земляк. Гонял на велике по асфальтовым дорогам Крыма и накачал мускулистые ноги. Был такой случай. У Вани Богданова движок на «Аисте» забарахлил — надо разбирать. Приладил он «крокодил» (ключ на 46) на гайку, рычаг из трубы присобачил — тянет-потянет, сдвинуть не может. Теслика зовёт. Упёрся Леонид ибн Петрович спиной в борт, ногой в трубу, даванул — и «крокодил» глистой свернулся. Рассказать — так вряд ли кто поверит, чтобы ванадиевый ключ спиралью…. Богданов его ветошью обтёр и сказал: «Экспонатом будет».
С Тесликом у нас было много общего во взглядах на жизнь. Например, напрочь отсутствовал стадный инстинкт. Каждый месяц приходили боцману посылки из дома — фрукты, сладости. Петрович ящик на стол — угощайтесь, а сгущёнку присланную (обычно две-три банки) — в карман. Имел грешный страсть — бдя на вахте, пробить две дырки и сосать сгущёнку из банки. Я в этом не видел криминала. А Мишка Терехов возмущался — ах, как это ни по-товарищески, ах, как это по-кулацки. И Цилиндрик ему вторил.
Мне отец прислал посылку с сигаретами, я угостил курящих — попробуйте наших, челябинских. Ну и всё. Мне и в голову не пришло разделить все пачки поровну на экипаж. Мы с боцманом были против такой коммуны. А Курносый — ах-ах-ах, ой-ой-ой. Ты, говорит, хохол уральский. Да пусть себе. Мне наши хохлы по душе. Хотя всякое бывало.
Вот скажите, что самое трудное в морской службе? Думаю, не догадаетесь. А это контрасты. Стоим десять суток в базе — по утрам зарядка, вечером — футбол (для меня, а остальные больше к волейболу тянулись). И днём работы хватает. То есть день в трудах, заботах, движении. На границу вышел — тоска смертельная — нечем себя занять. Ну, пару дней отсыпались. Потом от безделья ажна мышцы болели, и душу воротило от одних и тех же тупых небритых харь. Зрел конфликт и выплёскивался — обязательно кто-нибудь кому-нибудь по сопатке съездит. А потом, выпустив пар, всё утрясалось — мы привыкали к малоподвижной жизни. Десять шагов до боевого поста, семь до стола, восемь до гальюна, а в остальное время постель, постель, постель…
Однажды, лишь однажды, судьба свела нас с боцманом на ринг разрядки напряжённости. Спор возник ночью на вахте. Уж не помню, по какому поводу — очень может быть на межнациональной основе. Может боцман мне сказал — кацап ты долбанный, может, я ему ответил — а ты хохол дрюченный. Только срывается он с места и летит на меня с протянутыми ручонками. Он длинный, и руки у него подстать. Видел однажды, как он Мишку Терехова чуть на тот свет не отправил — схватил за горло, тот ручонками сучит, да коротковаты оказались. Так бы и удушил комендора, если бы не разняли. Теперь, путаясь в полах дурацкого тулупа, который всегда на вахту одевал, летит на меня. Руки вперёд, а пальчонки так и сучат от вожделения вцепиться мне в горло. Ну, уж дудки! Подсел под его руки и — бац! — боцманяре в челюсть. Он с копыт. Запутался в своём тулупе и упал между фальшбортом и спардеком. Я на спардек и навис над ним.
