Мартина Моно - Туча
«Ты дрожишь от страха за Патрицию, а этот юноша будит в тебе трепет любви. Да, Венсан – это моя туча, это мой дождь из пепла, второе солнце, новый восход. Моя вселенная рассыпается на кусочки. Сама я лечу куда-то, как падающая звезда… Патриция, Патриция, Патриция! Я сжигаю себя».
– Кэтрин, – говорит Венсан, – снова пошел дождь… Ваши губы свежи, как родник.
– Венсан, знаете ли вы, что я на девять лет старше вас и что никакие романтические сравнения ничего не могут в этом изменить?
– Вы – сама мудрость жизни. Хотите, чтобы я рассказал вам еще одну историю?
– Мы, кажется, похожи на Шехерезаду, которая отдаляла день смерти, рассказывая сказки.
– Какой смерти, Кэтрин?
Она затрепетала. Никогда она не чувствовала в себе столько жизни, как в этот вечер. И все же смерть пронизывала всю эту историю.
– Присядем на стену, и расскажите.
– Это из жизни небесных светил. Прядильщица, которую мы называем Вега, любит погонщика. Они знали друг друга на земле, они жили вместе, и то, что они стали звездами, ничего не изменило. Злые силы разъединили их Млечным путем. Они не могут его пересечь и смотрят друг на друга с разных берегов. И только один раз в году, единственный раз, ночью, прядильщица соединяется с погонщиком. Это бывает на седьмой день седьмого месяца. В этот день все птицы мира собираются вокруг Млечного пути. Крыло к крылу они образуют мост, по которому переходит прядильщица. Соединившиеся влюбленные придают небу ослепительный свет бриллиантов. Сегодня наша ночь, Кэтрин.
Позади ждал сад. «Это первый и последний раз, – думала она, – первая и последняя ночь. Я не хочу лгать, я не хочу двойной жизни, я не создана для тайной любви. Сейчас я переживаю прекрасный момент, завтра это будет обман, затем алиби, и кончится тем, что я буду оправдана. Мне кажется, я люблю этого человека, но наша встреча – случайность времени и пространства. Чтобы сохранить друг друга, надо остаться совершенно неподвижными, остановить жизнь – свою, других, движение мира. Так пусть эта ночь будет нашей ночью. И чтобы „завтра“ никогда не наступило. „Отдай мне эту ночь, Патриция. И уже завтра я буду принадлежать только тебе“.
Он был уже по ту сторону стены. Когда она прыгнула туда же, он принял ее в свои объятия.
V. Патриция уходит
Врачи сделали все, что могли. Светила медицины выложили около постели Патриции все свои бесполезные знания. Болезнь неумолимо прогрессировала. Впрочем, это была уже не болезнь, а смерть, которая пришла обследовать свои будущие трофеи и овладеть остатками человеческого существа. Смерть Патриции Ван Ден Брандт не была тихой смертью, это была ужасная смерть, самое адское воображение не могло бы придумать худшего.
Атомная смерть была очень занята в те дни. Она посетила рыбака Кубояма, который разлагался почти с такой же быстротой, что и Патриция. У нее было много забот с теми, кого настигла туча. В разной степени, но все они носили в себе атомную смерть, смерть тех, кому суждено быть сожженными заживо. Диана, вернувшаяся в Америку, уже не поднималась больше со своего шезлонга. «У нее просто слабость», – говорила мать. Аллана лечили чрезвычайно сложно, надеясь по мере возможности восстановить его силы, которые быстро покидали его юное тело. Генерал Харлан Брент никогда не говорил о своем сыне Тедди. Было даже не известно, куда он его отослал и что с ним стало.
Патриция почти не разговаривала. Когда она очень страдала, то требовала морфий. Если ей отказывали, она прибегала к особому виду шантажа, который был ее собственным изобретением.
– Дайте мне зеркало, – говорила она, – я хочу посмотреться.
Она была неузнаваема не только физически. Ее красота нежной жемчужины превратилась в нечто отталкивающее. Она проводила часы, погруженная в мрачное раздумье. Глаза ее были открыты, но она ничего не видела. Ее окликали:
– Патриция!
Она не отвечала. Она была далеко, она полностью отсутствовала. Кэтрин смотрела на эту чужую девушку и страдала еще больше.
Когда доктор Максвелл делал свой ежедневный осмотр, Патриция молча наблюдала за ним. Лечение доктора Максвелла заключалось в подбадривании. Все его больные выглядели сегодня лучше, чем вчера, у них был прекрасный пульс, и они явно выздоравливали. Он пытался этот метод применить и к Патриции. Но ее тусклый, неподвижный взгляд замораживал его. Он бормотал свои оптимистические фразы, чувствовал их несостоятельность и убегал.
Кэтрин ни с кем не виделась и фактически не покидала клиники. Каждое утро появлялся доктор Том. Он справлялся о состоянии внучки, не делал никаких замечаний и садился в углу. Через час он уходил. Она узнала, что остаток дня он проводил в одном и том же парке, на одной и той же скамейке, перед одним и тем же бассейном, созерцая одних и тех же уток. Бодрого, крепкого старика, успешно боровшегося со своим возрастем, уже не было. Остался лишь старый, грустный господин, который спрашивал себя, почему он не умер раньше.
Брандт приезжал регулярно. Было горько сознавать, как мало утешения находила Патриция в обществе отца. Она больше не разговаривала с ним. Это началось с того дня, когда Брандт, думая, что она спит, заговорил с Кэтрин о делах. Дела шли успешно, его положение в Ираке укреплялось, он получил интересное предложение во Франции – эти болваны купались в нефти и, кажется, не понимали этого. Сбыт был прекрасным. Оставалось только одно темное пятно, вечное темное пятно – Баку и другие нефтяные месторождения СССР. Но это не было трагично. Нельзя держать в секрете кладезь нефти. Но Баку – это такая прекрасная мишень…
– А что, одной атомной бомбы будет достаточно, чтобы уничтожить Баку? – спросила Патриция.
Они подскочили. Брандт увидел, как Кэтрин побледнела.
– Я думал, ты спишь, – объяснил он.
– Атомная бомба очень удобна, папа! Ты очень рад, что она существует, не так ли?
Голос Патриции был полон ненависти. Опираясь на локти, она посмотрела на отца долгим взглядом. Затем упала на подушки и закрыла глаза. Больше Патриция ни разу не сказала отцу ни слова, даже не улыбнулась. Всю жизнь перед его глазами будет картина: обезображенная дочь, которая его ненавидит.
Это было невыносимо. В свой следующий приезд он привез огромный бриллиант.
– Для тебя, Патриция.
Она ничего не ответила. Когда он захотел одеть кольцо ей на палец, она сжала руку в кулак. Брандт посмотрел на эту крепко сжатую руку, сунул бриллиант в карман и больше о нем не говорил.
Кэтрин жила как-то странно. Ей казалось, что она находится в полубессознательном состоянии. Две противоречивые мысли бились в ее голове, разделяли с ней бессоницу, ставили вопросы, на которые не находилось ответа.
Начиналось с Патриции. Часто, сидя ночами на постели, опершись локтями на колени и машинально следя за дыханием дочери, она размышляла о событиях, случившихся за последнее время. Она была счастлива. Она относилась к тем немногим женщинам, которые считали себя счастливыми. Все было просто, все было в порядке, даже Бронсон и Моника. Трагедия на «Мэри-Анне» разрушила этот маленький тихий мир. Что-то треснуло, и сквозь образовавшуюся щель Патриция проникла в больницу, на эту постель.
Все ночи Кэтрин проводила без сна. В ночном молчании она ждала, когда пробьют часы, находящиеся на расстоянии нескольких километров, над крышами Токио. Каким образом оказалась Патриция в этом отчаянном положении? Почему она не могла уберечь ее от горя, ужаса и смерти? Почему материнская любовь оказалась такой беспомощной?
Она всегда делала для Патриции все необходимое. Напрягая свою память, она не могла себя ни в чем упрекнуть. Патриция имела в детстве все, что было лучшего. Лучшие школы, лучшие врачи. Она ее растила, надеясь уберечь, дать ей ключи ко всем дверям, шиты против всякого оружия, но этого она не могла предвидеть.
И по мере того, как монотонно текли минуты ночи, она начинала думать о крушении своей жизни. Была и другая мысль, нехорошая, роковая мечта, лишавшая ее сна. Как она сможет существовать без Венсана Мальверна?
Вот о чем она без конца думала.
С того дня, когда Кэтрин ему отдалась, она его не видела. Когда Венсан по озаренным рассветом улицам медленно вел ее к больнице, она сказала ему о своем решении. Венсан выслушал ее спокойно, подумав, – решила она, – что он ей не поверил. Они пили бесцветный кофе в баре, который открывался для рабочих очень рано. Он положил на ее руку свою – как она накануне. Но в нем было столько страсти, что одно его прикосновение заставило ее задрожать. Кэтрин попросила еще кофе. Ожидая, когда его подадут, она протянула ему свою ладонь. Она думала, что он протянет ей свою руку и их руки соединятся. Но Венсан нагнулся, и она почувствовала его губы в том месте, где линия сердца соединяется с линией ума. Линия счастья пересекает руку, а линия жизни спускается к запястью. Не было ничего, кроме этих всепожирающих уст. Ей казалось, что его волосы пахнут теплым хлебом; свободной рукой она ласкала его склоненную голову.
