Иэн Макьюэн - Меж сбитых простыней
Но все это смутные второстепенные мелочи. Главное же в том, что как человек я распадался, разваливался на куски. Я засыпал у телефона. У меня стали выпадать волосы. Изо рта, где образовались язвы, несло вонью разлагающегося трупа. Я заметил, что в разговоре со мной деловые партнеры делают шаг назад. В заднице вскочили жуткие фурункулы. Я терпел поражение. Я начал понимать тщетность моей игры в молчанку. По правде, мы были уже не в той ситуации, чтобы играть. Если я был дома, Хелен целый день сидела в кресле. Иногда оставалась в нем и на всю ночь. Часто я уходил из дома рано утром, и она сидела в кресле, уставившись на узор ковра; я возвращался поздним вечером и заставал ее в том же положении. Бог свидетель, я хотел ей помочь. Я любил ее. Но без ее помощи я не мог ничего сделать. Я был заперт в убогой темнице рассудка, и положение казалось совершенно безнадежным. Некогда я был торопливым прохожим, который походя бросает взгляд в витрину, а теперь я стал человеком, у которого дурно пахнет изо рта, фурункулы и язвы. Я распадался.
На третьей неделе этого кошмара, когда казалось, что уже ничего не поделаешь, я нарушил молчание. Вопрос стоял так: все или ничего.
Весь день я бродил в Гайд-парке, собирая в себе ошметки здравомыслия, воли и учтивости для противоборства, которое я решил учинить тем вечером. Я выпил почти треть бутылки виски и около семи часов на цыпочках направился в спальню, где Хелен провела последние два дня. Я постучал в дверь и, не получив ответа, вошел. Одетая в блеклую холщовую сорочку, она лежала на кровати, вытянув руки вдоль тела. Ноги ее были широко раздвинуты, голова откинута на подушку. Когда я встал перед ней, в глазах ее мелькнул огонек узнавания. Сердце мое бешено колотилось, зловоние моего дыхания заполнило комнату, точно ядовитый дым. «Хелен… — начал я и, поперхнувшись, откашлялся, — Больше так продолжаться не может. Надо поговорить». И тотчас, не дав ей возможности ответить, я высказал все. Я говорил, что мне известно о ее романе. Я говорил о своих фурункулах. Я встал перед ней на колени. «Хелен! — воскликнул я, — Для нас обоих наше чувство так много значило! Мы должны бороться, чтобы сохранить его!» Молчание. Глаза мои были закрыты; казалось, будто я вижу, как душа меня покидает и уносится в черную пустоту, превращаясь в красную светящуюся точку. Потом я взглянул на Хелен и увидел в ее глазах спокойное неприкрытое презрение. Все было кончено, и в тот безумный миг я ощутил два диких родственных желания. Овладеть и уничтожить. Внезапным резким движением я сорвал с нее сорочку. Под ней ничего не было. Хелен не успела и вздохнуть, как я очутился сверху и воткнул ей под корень. Правой рукой я сдавил ее нежное горло. Левой притиснул подушку к ее лицу.
Я кончил, когда она умерла. Только это и могу с гордостью сказать. Я знаю, что смерть стала для нее мигом высшего наслаждения. Сквозь подушку я слышал ее вскрики. Не стану утомлять вас описанием собственного восторга. Это было преображение. И вот теперь она лежала у меня на руках мертвая. Я не сразу осознал чудовищность своего поступка. Моя дорогая, любимая, нежная Хелен лежала у меня на руках, мертвая и постыдно голая. Я грохнулся в обморок. Казалось, прошла уйма времени, прежде чем я очнулся; я увидел труп и, не успев отвернуться, сблевал на него. Точно лунатик, я поплыл в кухню, где в лоскуты разодрал картину Утрилло. Роденовскую подделку швырнул в мусорное ведро. Точно голый безумец, я метался по комнатам и крушил все, до чего мог дотянуться. Я остановился лишь для того, чтобы прикончить виски. Вермеер, Блейк, Ричард Дадд, Пол Нэш, Ротко[9] — я их рвал, топтал, калечил, пинал, я плевал и мочился… на свои сокровища… о, мое сокровище… Я плясал, пел, смеялся… Я прорыдал всю ночь.
Меж сбитых простыней
Той ночью Стивен Кук кончил во сне, чего уже давно не бывало. Закинув руки за голову, он пялился во тьму, вспоминая последние кадры сна и чувствуя, как остывает его сперма, почему-то оказавшаяся на копчике. Когда темнота разбавилась в голубоватую серость, он перебрался в ванну, где снова долго лежал, сонно разглядывая свое белевшее под водой тело.
Накануне в кафе с красными пластиковыми столешницами, залитыми люминесцентным светом, Стивен встречался с женой. Разумеется, он пришел первым. Взгляд официантки, девочки — итальянки лет девяти-десяти, был тяжел и пасмурен от недетских забот. В блокноте она дважды старательно вывела слово «кофе», оторвала половину странички и лицом вниз аккуратно положила ее на стол. Затем, волоча ноги, пошла к огромной сверкающей кофеварке. Стивен был единственным посетителем.
Жена разглядывала его, укрывшись в подворотне на другой стороне улицы. Она терпеть не могла дешевые кафе и хотела удостовериться, что Стивен уже на месте. Он заметил ее, когда повернулся принять от девочки кофе. Точно призрак, жена стояла за его отражением в стекле. Конечно, она была уверена, что из яркого кафе ее не видно. Стивен развернулся на стуле, давая хорошенько себя рассмотреть. Помешивая кофе, он наблюдал за официанткой, которая привалилась к стойке и сомнамбулически тянула из носа длинную серебристую нить. Добыча оборвалась и бесцветной жемчужиной свернулась на кончике ее пальца. После краткого осмотра девочка отерла палец о платье, и драгоценность исчезла.
Жена вошла в кафе, однако на Стивена даже не взглянула. Она сразу направилась к стойке и заказала кофе, который сама принесла на столик.
— Другого места ты, конечно, выбрать не мог, — прошипела жена, разворачивая сахар.
Стивен снисходительно улыбнулся и залпом осушил чашку. Жена пила глоточками, выпячивая губы. Закончив, она достала из сумочки зеркальце и салфетку, которой промокнула губы и стерла красное пятнышко с переднего зуба. Смятую салфетку бросила в блюдце и защелкнула сумочку. Намокнув в кофейной лужице, салфетка побурела.
— Не одолжишь штучку? — попросил Стивен.
Жена протянула ему пару салфеток:
— Надеюсь, плакать не собираешься?
На одной из таких встреч Стивен расплакался.
— Высморкаться надо, — улыбнулся он.
За соседним столиком девочка разложила какие-то бумаги. Просмотрев их, она стала заполнять колонки с цифрами, почти утыкаясь носом в листок.
— Ведет бухгалтерию, — прошептал Стивен.
— Недопустимо, чтобы в таком возрасте ребенок работал, — шепотом ответила жена.
Редкое согласие друг с другом заставило их отвести взгляды.
— Как Миранда? — помолчав, спросил Стивен.
— Нормально.
— В воскресенье я приду.
— Как хочешь.
— И вот еще что…
Стивен смотрел на девочку, которая, болтая ногами, о чем-то замечталась. Или прислушивалась к их разговору.
— Что?
— Пусть на каникулах пару дней Миранда поживет у меня.
— Она не захочет.
— Предпочел бы услышать это от нее.
— Сама она не скажет. Ты спросишь, и она будет чувствовать себя виноватой.
Стивен грохнул ладонью по столу.
— Слушай, ты! — Сорвавшись на крик, он поймал укоризненный взгляд девочки и заговорил тише: — В воскресенье я с ней поговорю и сам все решу.
— Она к тебе не поедет, — сказала жена и вновь щелкнула сумочкой, будто в ней лежала их дочь.
Они встали. Стивен рассчитался за кофе, девочка равнодушно приняла большие чаевые. На улице он повторил:
— Значит, в воскресенье.
Но жена была уже далеко и его не слышала.
А потом во сне он кончил. Снились кафе, девочка и кофеварка. Теперь помнилось только внезапное жгучее наслаждение, а подробности ушли. Его вдруг обдало жаром, закружилась голова, перед глазами поплыло. Присев на край ванны, Стивен ждал, когда морок отступит и рассеется марево. Потом он оделся и вышел в небольшой сад с чахлыми деревьями, принадлежавший жителям квартала. Было семь часов. Дрейк, добровольный садовник, уже ползал на коленях перед скамейкой. В руках он держал скребок и флакон с бесцветной жидкостью.
— Голуби засрали, — прокашлял Дрейк, — И не присядешь, растудыть его…
Засунув руки в карманы, Стивен смотрел, как старик возится с бело-серыми кляксами. Он уже успокоился. Вкруг сада бежала тропка, вытоптанная ежедневным моционом собачников с питомцами, писателей с блокнотами и супружеских пар в кризисе.
Шагая по ней, он привычно думал о Миранде. В воскресенье дочери исполнится четырнадцать, сегодня надо купить подарок. Два месяца назад она прислала письмо: «Дорогой папочка, ты за собой следишь? Пожалуйста, дай двадцать пять фунтов на проигрыватель. С любовью, Миранда». Он ответил и пожалел о том, едва отдал письмо дожидавшемуся почтальону. «Дорогая Миранда, я за собой слежу, однако не в той степени, чтобы идти на уступки…» По сути, он писал жене. В отделе сортировки Стивен обратился к симпатичному служащему, который взял его за локоток и отвел в сторонку. Вам угодно забрать письмо? Сюда, пожалуйста. Через стеклянную дверь они вышли на балкончик. Любезный чиновник жестом пригласил взглянуть на впечатляющее зрелище: два акра, забитые работниками, механизмами и движущимися конвейерами. Откуда желаете начать?
