Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина
Тем временем на площади появились двое полицейских, они направились к месту швартовки шведского парохода; это были обыкновенные полицейские в зеленой форме и до блеска начищенных черных сапогах. Грегор сразу увидел выражение страха на лице Юдит, заметившей полицейских. Она медленно и неуверенно попятилась в тень, из круга, освещенного фонарями. Совсем наивная, подумал Грегор, она даже не знает, что зеленые не опасны, опасны те, другие. Опасны и собравшиеся здесь люди, которые делают вид, что не замечают незнакомку, чужую, но они прекрасно видят ее и наблюдают за ней, хотя и не пялятся на нее открыто, как это делают в каком-нибудь южном порту. Позднее опасными могут стать и их разговоры, когда они останутся среди своих, у себя дома, случайные отрывки фраз, отдельные слова: «Ты видел эту, чужую?», неясное выражение удивления и неодобрения, темные, смутные слухи, которые, возникнув из ничего, поплывут над башнями Рерика, пока не достигнут ушей тех, других. Грегор огляделся, тщательно и осторожно наблюдая за стоящими на набережной людьми — нет ли среди них агента гестапо. Одна из его способностей, за которую его всегда хвалили товарищи, заключалась в том, что из сотни людей он со стопроцентной точностью мог вычислить шпика. Ему достаточно было один раз взглянуть, чтобы распознать эту нечисть. Здесь, на набережной Рерика, воздух пока был чистым — к такому выводу он пришел. Они пренебрегают Рериком, подумал он, но пренебрегают только потому, что отсюда за границу не убежишь. Больше всего ему хотелось бы подойти сейчас к девушке, стоявшей на краю освещенного круга, и объяснить ей, что Рерик — плохое место, не то, откуда можно выбраться из Германии. Швед, этот жалкий, старый пароходишко, не возьмет ее, ведь он пугливый старенький кораблик, который строго придерживается законов, это было видно за версту. Что-то безнадежное исходило от этого судна, оно уже не решится на приключение ради молоденькой черноволосой девушки в светлом плаще, ради чужой с красивым, нежным, выдающим другую расу лицом, ради отторгнутой с развевающимися прядями волос, падающих на ее светлый, элегантный плащ.
Кнудсен уже не мог внимательно следить за Грегором, потому что на набережной было столько людей, что они закрывали его; он то появлялся, то исчезал снова. Впрочем, сам Грегор не стоял на месте, а все время передвигался, Кнудсен замечал его серый костюм с велосипедными зажимами на брюках то здесь, то там, однако он не выходил за пределы светового круга, очерченного прожектором, освещавшим стоянку шведского корабля. И что ему там надо, подумал Кнудсен, неужели он такой сумасшедший, чтобы сразу попытаться поладить со шведами? Он пытался внушить себе: мне нет дела до этого парня из ЦК который хочет улизнуть за границу, меня все это не касается. Мне вообще нет ни до чего больше дела. Он увидел, как из дома вышла Берта и направилась к катеру; в обеих руках она несла большие корзины с провизией. Она взошла на палубу и поставила корзины. Кнудсен видел, что она позаботилась обо всем: термосы с горячим кофе, канистра с супом, свертки с бутербродами, все, что необходимо для морского путешествия на два дня, до вечера послезавтра, для двухдневной ловли трески, для работы одного взрослого мужчины и одного мальчишки. Он погладил ее по руке, посмотрел на ее блестящие светлые волосы и заметил, как ей зябко под порывами холодного ветра.
— Иди домой, — сказал Кнудсен, — я сейчас отплываю.
Она взглянула на него, как всегда дружелюбно улыбаясь, и сказала:
— Но я должна еще рассказать тебе анекдот.
— Нет, не сейчас, — ответил Кнудсен и слегка подтолкнул ее к набережной.
Какое-то время она стояла наверху и приветливо смотрела на него, но в глазах ее появилась печаль, какое-то беспомощное выражение, и все ее тело словно охватило судорожное напряжение.
— Ну хорошо, расскажи, — сказал Кнудсен, и она рассказала свой анекдот и пошла к дому, и у двери еще раз помахала Кнудсену рукой. Нет, не могу я уехать, подумал Кнудсен, глядя ей вслед, что они с ней сделают, если я не вернусь?
Грегор сунул руку в карман и удостоверился, что ключи от церкви Св. Георга на месте. Он вспомнил про свой велосипед, который все еще стоял прислоненным к стене пасторского дома. Я мог бы уже быть далеко отсюда, если бы не взял ключ, подумал он; однако он не жалел, что взял его. Перебраться отсюда на другие берега все равно не было возможности, так что, прежде чем покинуть Рерик, он еще может устроить это дело с деревянной фигурой. В кармане у него были безупречно изготовленные фальшивые документы и достаточно денег, чтобы еще какое-то время продержаться. Он знал, что выглядит неприметно: худощавый молодой человек, чуть ниже среднего роста, в сером костюме, с темными волосами — человек, каких встретишь повсюду. Завтра или, может быть, еще сегодня он снова сядет на свой велосипед и направится па запад.
В Эмсланде есть несколько абсолютно надежных переходов, уж он их отыщет наверняка. Он все еще ощущал нависшую над ним опасность, все еще хотел найти способ бежать, но почему-то все это на какое-то время отступило, даже опасность словно согласилась немного подождать; в плане его бегства возникло что-то вроде паузы. В полный угроз день, в этот холодный, бесцветный день позднего октября вдруг вторглись странные неожиданности, например, цветные эмалевые плоскости, красные башни Рерика, воспоминание о золотом щите моря в Тарасовке, фигура читающего юноши. И, наконец, эта девушка. Казавшийся пустым день вдруг заполнился глазами чудовищ, глядевших в вечность ледяной голубизны моря, золотом его первого предательства по отношению к догме, спокойствием выточенного из дерева недоверчивого читателя, развевающимися по ветру прядями черных волос, падающих на бледное лицо беглянки. Он вдруг понял, что забыл партию и что свободен, освобожден вещами, почти непостижимыми: башнями и спокойствием, чернотой волос на ветру и предательством. Все это было сильнее партии; именно эти почти непостижимые вещи и события остановили его стремительное продвижение к бегству, так что теперь он бесцельно, почти играючи топтался в гавани Рерика, делая круги вокруг девушки, словно внимательная серая птица, зажав в кулаке ключ, который приведет его к «Послушнику», и одновременно наблюдая, здесь ли еще Кнудсен или уже уплыл.
Сейчас уже ночь, подумала Юдит, отойдя в темноту, за край светлого круга, в темный сегмент между светом одного фонаря и следующего; к тому же стало так холодно, а я не могу вернуться в гостиницу, потому что должна предъявить паспорт. Но вместе с тем я не могу вот так просто оставить в комнате свой чемодан и исчезнуть, ведь в нем последнее, что у меня осталось, и кроме того, это вызове!’ подозрение, еще более сильное подозрение, чем если бы я сейчас пошла туда, взяла чемодан и просто ушла. Есть, конечно, другая возможность: позволить хозяину ночью постучать в мою дверь. Тогда он, наверняка, найдет способ помочь мне скрыться; он из тех, кто знает все ходы и выходы. Она поймала себя на том, что этот выход уже не кажется ей таким омерзительным, как днем, в гостиничном ресторане. Вернее, таю он казался ей столь же омерзительным, но уже не абсолютно абсурдным и немыслимым. Возможно, во время побега этого не избежишь: спасающаяся бегством девушка должна отдаться отвратительному чудовищу, подумала она с отчаянием и не без налета романтизма. Темная и холодная ночь, во всяком случае, была ужасна, море за гаванью стало совсем черным, и в резком свете фонарей его нельзя было отличить от неба; дома внизу выглядели кроваво-красными, а наверху, где они не были освещены, бурыми; передвигавшиеся люди казались вертикальными тенями своих лежащих теней, ночь опустилась на их лица, их глаза, и ледяные порывы ветра трепетали между ними как флаги, холодные флаги на кроваво-красных башнях, освещенных теперь лучами света — пронзительно яркие, яростно выпрямленные, ослепленные и кровоточащие чудовища.
Если бы я знала здесь хоть одного человека, подумала Юдит, ведь не могу же я просто так бежать в эту черную ночь, мне надо было прислушаться к советам Хайзе. Печально и растерянно она смотрела на голубой флаг с желтым крестом, развевавшийся на ветру; он единственный отличался по цвету от всего остального — кроваво-красного, известково-белого или черного как ночь. Юдит смотрела, как сходили с корабля на берег люди: сначала команда, потом те двое, что стояли на мостике; пожилой, полный направился в город, молодой последовал за матросами, которые дружно двинулись в «Герб Вис-мара». На пароходе остались два человека, они смотрели, как расходятся люди, наблюдавшие за приближением судна, как многие из них двинулись в ту часть набережной, где как раз причаливали первые катера возвратившихся рыбаков. Юдит тоже сделала несколько шагов в том направлении, но при этом она не отрывала глаз от выкрашенного белой краской фасада «Герба Висмара». Шведские моряки протиснулись через зеленую дверь, которая закрылась за ними; над дверью горел фонарь с желтыми дымчатыми стеклами; гостиница снова превратилась в забегаловку для матросов. Может, мне удастся с ними поговорить, или хозяин поможет мне, злой хозяин за зеленой дверью, китаец в трактире с прекрасным старым названием, но лучше бы мне попытаться заговорить со шведскими матросами, подумала Юдит; она мерзла, и ноги сами несли ее к дому с белыми стенами. Значит, она все же хочет рискнуть, подумал Грегор. Она рассчитывает, что шведы начнут к ней приставать, и у нее возникнет шанс, что они возьмут ее с собой. Но этот шанс — один к девяноста девяти. Нет, поправился он мысленно, десять к девяноста. Может случиться, что швед, с которым ее сведет случай, окажется приличным человеком, разбирающимся в политике, или любителем рискнуть, сделать хоть раз большую ставку, сыграть по-крупному. Ведь не каждый день удается заполучить такую девушку; в общем, возможно все получится, если она наткнется на порядочного парня, такого, какой ей нужен. Если бы, например, она имела дело с ним, Грегором… Он вдруг осознал, как волнуется, какой энтузиазм его переполняет. Но связано это было с товарищем Послушником, тем молодым человеком, который читал. С тех пор, какой его увидел, Грегора не покидало состояние возбуждения, напряженное, полное ожиданий волнение; это было то самое чувство, которое он испытал семь или восемь лет назад, открыв для себя партию и революцию. Он чувствовал, как завязывается сеть отношений между парнишкой в церкви, девушкой и им, Грегором. Но забросить эту сеть может только один: Кнудсен. Если Кнудсен откажется ждать, все приключение распадется, превратится в пыль. Если он улизнет, вся сеть порвется, Может, пойти к нему и сказать все это? «Паулина» все еще была на своем месте, и Грегор видел, как Кнудсен разматывает стальной трос. Неужели это якорный трос? Нет, Грегор знал, что такие катера не стоят в гавани на якоре, они закрепляются у причала канатом. Нет, сейчас он не мог заниматься Кнудсеном. Кроме того, он понимал, что снова пытаться говорить с ним было бы ошибкой. Все должно получиться без лишних слов. Господи, начал он молиться, сделай так, чтобы Кнудсен остался! В определенные мгновения, когда решалась судьба, Грегор всегда молился. Он даже не очень это сознавал, получалось как-то само собой. Потом он наклонился и, прежде чем войти в гостиницу, снял велосипедные зажимы. Он сунул их в карман, где они легко звякнули о церковный ключ.
