Натали Саррот - Вы слышите их?
Правда? Да. Великолепная вещь… Один. Без нас, без родных, обманывая нас, прячась, отправляясь туда вот так, средь бела дня, делая вид, что пошел работать… озираясь, не следят ли за ним, почти бегом, подстегиваемый нетерпеливым желаньем поскорее предаться этому, этому пороку… бросая по выходе тревожные взгляды по сторонам и возвращаясь домой как ни в чем не бывало, словно честный гражданин, добропорядочный отец семейства, который, как и все, трудится в поте лица, как все окружающие — в конторах, на заводах, в шахтах, на полях… меж тем как он пытался уклониться, бежал украдкой… и там, шито-крыто, в одиночку… для себя одного… ио время идет, время торопит, надо оторваться, оставить запретный плод, прервать наслаждение… и это средь бела дня, в рабочее время, и не стыдно? взбредет же на ум… растрачивая силы, выходя оттуда изнуренным, одуревшим, ни иа что не способным, вынужденным рухнуть подле старикашек пенсионеров, домашних хозяек, которые прохлаждаются на садовых скамейках… И разумеется, пи слова нам, когда он, наконец, возвращается домой с озабоченным видом… Кто-нибудь мне звонил? Где почта?..
Зато потом в своем углу, с себе подобными, сделанными из того же теста, со старыми жуирами, старыми распутниками… Позволить себе отвести душу, разоткровенничаться… слюнявые губы старых гурманов… Да, я ее знаю… Совершенство. Великолепна. Но помните, в Прадо, в Риме, в Базеле, в Берлине… обратили ли вы внимание… приподымая тяжелое грузное тело, выходя на середину комнаты, выставив вперед ногу, ну прямо манекенщик, демонстрирующий новую модель костюма… Если бы вы только знали… вот тут, в этой округлости, в этой линии… рука скользит вверх по ляжке, по бедру… вот здесь, видите, в этой правой ноге, выставленной вперед, вот тут, вот так… Губы издают отвратительный звук, громко чмокают, целуя копчики пальцев… Не буду распространяться. Настоящее чудо. Я стоял перед нею часами. Не мог глаз отвести. Египетская, да, крайняя слева у самого окна. Из-за нее одной стоит поехать.
Но кажется, что мало-помалу голос его хрипнет, садится… Заметил, вспомнил, наконец, что мы здесь… Но нет, на это нельзя рассчитывать, он сейчас чересчур возбужден, ничего не поделаешь, чтобы заставить его прийти в себя, к нам, остается пустить в ход сильные средства… Потихоньку отворить дверь, молча спуститься гуськом по лестнице… И тотчас… это нужно видеть, зрелище, радующее сердце, — пойманный с поличным, на месте преступления, застегиваясь, не успев еще даже остыть, выпрямляясь, оборачиваясь к нам, прокашливаясь, чтобы выиграть время, прийти в себя… — Ну что, решили вернуться?.. Не хотите спать? И правда, еще рановато… несмотря на усталость… Кстати, как рыбалка?.. А прогулка? Хорошо прошвырнулись?.. Как прошел день?.. Мгновенно все вспомнил, код снова найден, все, только нам одним известные, знаки налицо, — в голосе, в интонациях… даже и не в них… волны, которые улавливаем мы одни, передаются нам напрямую незаметно для других… — Да, неплохо провели время. Хороший денек. Очень хороший… В добрый час… Приятно отметить, что он образумился так быстро, ничего не забыл, можно отметить даже явный прогресс. На этот раз — капитуляция немедленная и безоговорочная. Никаких попыток ограничить себя, довериться только незримым волнам или даже интонациям. Вы слышали?.. Конечно. Что за вопрос!.. «Прошвырнулись». Ни больше ни меньше. Поразительно, какую живость, изобретательность порождает подчас страх, во мгновение ока отвергая «прогулялись» и хватаясь за «прошвырнулись». Даже слегка растягивая — проошвырнуулись… Выбрасывая белый флаг. Очень хорошо. Заслуживает поощрения. Похлопывания по склоненной спине. Браво. Отлично схвачено… Прекрасно проошвырнуулись. Здорово. Потрясно…
Теперь все в полном порядке. Можно не свирепствовать, не терять время, как приходилось прежде, когда он был еще настолько неосмотрителен, что продолжал, словно не ощущая нашего присутствия, изливаться без стыда и совести, возбужденный, неспособный сдержаться, как того требует скромность, просто приличие… когда нам, чтобы добиться, наконец, капитуляции, приходилось присесть где-нибудь в сторонке, в уголке, и оставаться там, не двигаясь, главное, не вмешиваясь, ничего не говоря, ни единого слова, как бы слушая вполуха, одновременно перелистывая, а то даже и читая журнал или книгу…
Быть может, он не понимает… Ну и потеха наблюдать, как он старается приподняться, вытянуть повыше шею, держать голову над идущей от нас, вырабатываемой нами, испускаемой самим нашим присутствием, самим нашим молчанием пеленой ядовитого газа… который все уплотняется, растекаясь по комнате, мало-помалу заполняя ее доверху и захлестывая его… он храбрится, хорохорится, задира-петушок, маркизик на высоких каблуках, привскакивает, чтобы глотнуть свежего воздуха, делает вид, что ничем не отличается от другого, от своего простодушного друга, увлеченно разглагольствует, как и тот, смеется, протягивает руку, сейчас он ласково погладит шершавые бока зверюги… глянцевитые страницы художественного альбома… ничем не отличается от того, другого, на том жег уровне… это так трогательно… поглядите только, и он тоже, совсем как тот, в полной безопасности среди крахмального перкаля, душистого горошка, газонов, пони… оба они далеко-далеко от нас, от сырых и темных задних дворов, где некогда он играл с нами…
Он покачивает головой, раздумывает, отвечает… — Да, полагаю, вы правы. Пожалуй. Запотекская цивилизация. Да, правда, под этим углом… Но ему приходится тратить все больше сил, чтобы протолкнуть слова сквозь постепенно уплотняющуюся толщу… слова выбираются из нее искаженными, обмякшими, дрожащими, они плавают, не достигая цели, утратив свой блеск, тусклые, серые, убогие, замаранные, пропыленные, точно облепленные гипсом, цементом… Другой протягивает руку к зверюге… сейчас ее поставит… удержать, остановить его, не закричать… осторожно, не трогайте, это опасно, разве вы не чувствуете?.. Меж тем как наивный… глухой… бесчувственный… совершенно спокойно кладет на нее руку, легонько поворачивает, чтобы разглядеть получше… — Вот здесь, взгляните, как божественно выглядит на свету эта линия… она прекрасна… Это мне напоминает…
Его слова, будто вокруг них нет ничего, кроме чистейшего воздуха, устремляются, не встречая ни малейшего сопротивления… ни отклонения, ни искажения, ни дрожи, ни осквернения… блистая чистотой, его слова устремляются прямо к цели: Ну а вы, там, вы ничего не сказали. Как она вам? Что вы о ней думаете?
Я? Что я о ней думаю? Бедняжка, ослепленная светом, внезапно заливающим клетушку, где она сидит взаперти, с трудом приподымается… еле-еле ворочает языком: Я? Вы меня спрашиваете?.. Да, вас. Разумеется. Вы ничего не сказали. Мне хотелось бы знать, что думаете об этом вы… Меня, как равную?.. Да, как человеческое существо, подобное другим. Столь же достойное уважения…
Ее палач, весь красный, с выпученными глазами, пытается изобразить на своем лице сладенькую улыбку.,* В самом деле, ты ничего не говоришь… Давай, детка, если у тебя на это хватит храбрости… попробуй…
А почему бы мне и не попробовать? Мы ведь уже не одни, мой милый, у меня есть защита… Добрые люди, как видишь, приняли участие… Это нежданное вмешательство, внезапное избавление — поистине чудо… голова кружится от свежего воздуха… Что об этом думаю я? Я? Ты извинишь меня, по не могу же я, в самом деле, упустить подобный случай?.. И вдруг, совершенно переменившись. С уверенностью. Спокойно… Что ж, я полагаю… есть, возможно, в тоне что-то чересчур твердое, непререкаемое… печать многолетних одергиваний, унижений… Что ж, я должна сказать, меня это, скорее, наводит на мысль о Крите. О критской скульптуре… И встает, непринужденно прощается, в то время как тиран, вцепясь руками в подлокотники кресла, чтобы не броситься на дерзкую, не ударить ее… весь красный, задыхаясь, дергается вперед, словно хочет укусить: Что, что?
Неплохо. Спектакль удался. Они все оценили по достоинству. Ему уже никогда не оправиться. «Это напоминает мне критскую скульптуру». Вот так. С маху. Откуда ты взяла?.. Какая разница, это именно то, что было нужно. Теперь, после этого усилия, — ведь, чтобы выжать из себя такое, все же понадобилось немалое напряжение, — не грех и поразвлечься немного… Ты совсем бледная… хватит, расслабься… Погляди… Ой, что это? Вот здорово, классная штука, дай-ка мне… Ну, умора.
Смех… без цели, без мишени вольно раскатывается в пустоте вокруг них… невинные всплески, детский хохот… еще и еще… И вдруг тишина… Добрый наивный взгляд поверх стола встречается с его глазами… Не понимаю* почему… — Почему что? — Не понимаю, почему критская скульптура… большая рука медленно вертит зверюгу,* критская скульптура… как странно…
— Странно. Да. Правда. Странно… Хрупкая внутренняя переборка шатается под давлением, вот-вот рухнет.
Странно, вы правы, мне тоже кажется… Странно, что возникает такая мысль… В самом деле, почему критская? Почему пе китайская? халдейская? греческая? византийская? египетская? африканская? Почему?.. Напор усиливается, сейчас все будет сметено… нет сил это сдержать… Почему? Да потому, что они всегда несут околесицу, только бы доказать… только бы опровергнуть то, что я, как им известно, думаю о их неискоренимой лени, о их невежестве… Это подымается в нем, клокочет, голос его крепнет… Чтобы эпатировать меня… Он задыхается… чтоб… чтоб… им же в высшей степени наплевать на все это… Он обводит стены широким жестом вытянутой руки, хлопает ее тыльной стороной по морде зверюги… на все, все это, слышите… и вообще иа все… все, все, все… они систематически рушат, сжигают, взрывают…
