Лора Белоиван - Чемоданный роман
Говорят, в хозяйстве сгодится все, но генератор на 1,2 киловатта — он стоял в самом углу моего подвала — не пригодился. И какие-то железочки, назначения которых я даже не усвоила, мне тем более нужны не были. А пять веников? Нафига мне пять веников? Я не знала. Ну, пять не пять — три я распределила между Верой, Надеждой и Любовью, а вот двумя еще долго питались подвальные крысы. А четыре килограмма серебрянки? Таким количеством краски можно было бы дважды выкрасить Морское кладбище, но мне ни разу не захотелось красить кладбище.
Еще был ящик с голубым советским кафелем. Это остатки. Основную часть я подарила дальним друзьям, они обклеили им дачную уборную, и она превратилась в иллюзию автовокзального туалета времен СССР.
Еще были гвозди. Три ящика гвоздей. Во что мне их забивать? Еще была какая-то проволока. А если бы я консервировала огурцы? Куда бы я их ставила? Некуда, некуда мне было бы ставить огурцы. Так почему же я не взяла и не выбросила все эти неведомые железки, уродский кафель и все остальное, которое только занимало подвальное место? Не могла. Потому что весь перечисленный хлам и еще две полки справа — все это было моей Родиной. А снести Родину на помойку — это же какой нужно быть сволочью.
Отечество я начала скупать почти сразу, как поселилась с видом на море. Дом малоквартирный, с одним подъездом. Рядом стоят еще три таких же трехэтажных манюни, отделенные от остального мира казенной громадиной Охранного Пункта Родины (ОКПП города В.). По ночам оттуда лают друзья пограничников.
Прямая выгода от соседства — в прожекторах на запретной территории. Они освещают весь наш квартал, и ночью не боязно лететь домой.
О второй пользе даже и говорить не надо. Топографическая близость к Охранному Пункту Родины создает ощущение полной к ней сопричастности. Что ни закат, Родина звонила мне в дверь и предлагалась обменяться на деньги. Расценки у нее были смешные. Моя Родина застряла в эпохе, запомнившейся тем, что ничего не было, но все было задарма. И, все такую же непрактичную, ее стали приводить ко мне поводыри, одетые в зеленую форму погранвойск. Как правило, Родина стояла на лестничной площадке за их спинами, конфузливо переминалась с ноги на ногу и ждала, когда стражи закончат торг. Если сделка не срывалась, Родина шагала ко мне в квартиру, материализуясь в виде мешка с цементом, или трех кг горбуши, или ящика собачьих консервов, или коробки пряников, или досок, или тюка стекловаты, или бог знает чего еще, всего и не упомнишь.
Трагизм моей ситуации заключался в том, что в большинстве случаев, несмотря на всю ее дешевизну, Родина была мне не нужна. Мне ее просто некуда было складывать. Если ее нельзя было съесть сразу, она пропадала, а если она изначально была несъедобной, то ее ждала подвальная судьба (или в лучшем случае — отдача в добрые руки). Что с нею делать, я не знала и, тем не менее, почти каждый раз лезла в кошелек за десяткой, полтинником или сотней — это смотря в каком объеме ее мне привели и смотря какая у меня на тот момент была платежеспособность.
Я боялась, что еще немного, и Родина займет всю мою жилплощадь, но не лазать в кошелек не могла. Невозможно было оставаться безучастной к Родине. Всякий раз, когда она сиротски мялась на лестнице, я была не в состоянии ее не удочерить: ведь если я откажусь, она достанется кому-то другому, кто, может быть, в сто раз хуже меня. Так что пусть уж я. Невозможно было оставаться безучастной к гололобым стражам-поводырям, томимым перманентным желанием нажраться с тоски, присущей всем охранникам, а уж охранникам самой Родины — тем более: это же какие масштабы и какая безысходность.
И находили сочувствие охранники. И почуявшая ласку Родина постепенно сужала ареал моего обитания.
А потом как-то враз все прекратилось. Видимо, остатки Родины сели под домашний арест. А я осталась с полным подвалом барахла.
Можно было раздать барахло бедным. Но на кой ляд бедному три ящика гвоздей? Я и сама всю дорогу довольно бедная, но гвозди мне не требуются.
Можно было бы сбыть генератор и стекловату за деньги. Но я не могла пойти на это никогда и ни при каких обстоятельствах. Я не могла продавать Родину. У меня, в отличие от ее стражей, была тоска совсем другого уровня и свойства и, стало быть, не имелось объективной мотивации, извиняющей подобного рода торговлю.
Да и не мешала мне стекловата, если честно. Я же не в подвале жила, в конце концов. Я жила в хорошей двухкомнатной квартире с окнами на Босфор. По соседству с Веркой, Надькой, Любкой и Родиной.
3
«Автор книги более 20 лет посвятил службе в уголовном розыске. Сюжеты его произведений взяты из жизни криминального города В. и работы уголовного розыска. Детективы написаны с присущим автору юмором. Автор ушел из жизни в возрасте 41 года», — так местное информагентство накалякало о Менте, приглашая на презентуху его книжки, изданной post mortem.
С Ментом мы пили шампанское по ночам на кладбище. С Ментом было уютно бояться: он был огромный и совершенно бесстрашный. Он приезжал ко мне на раздолбанном темносинем «цивике» и говорил: «Ну, куда поедем шампанское пить — на кладбище или в аэропорт?»
Мы садились в его «цивик» и ехали по моему выбору в одно из этих двух страшных мест. Чаще все-таки на кладбище, потому что ночных рейсов у нас тут практически нет, а самым любимым аэропортовским страхом у меня всегда было смотреть на взлетающие самолеты со стороны. Мы ехали на Артемовское кладбище, и я просила Мента остановить машину метрах в двадцати от, чтобы самой пройти эти сорок шагов до ближайшей оградки. Свет дальних «цибиковых» фар выхватывал из темноты встревоженные, заспанные портреты мертвецов, я, дрожа хвостом, шла к ним навстречу, а сзади, выдерживая ритуальные десять метров, чтоб дать мне возможность как следует набояться, шел Мент с двумя бутылками шампанского в руках.
Я прочитала анонс презентации и решила на нее не лететь. А если честно, то я опоздала: летала над местами, которые у меня связаны с Ментом, и забыла следить за временем.
Дело в том, что я до сих пор не знаю, бзик это был или что другое, но в той первой своей квартире балконом на асфальт и с дядей Борей за стеной я ужасно боялась жить. Окна выходили на разные стороны, и по ночам я скакала по квартире с охранными мыслями. Мне всю дорогу казалось, что ко мне лезут. Дом стоял сильно на отшибе, а рядом был овраг, в котором как-то раз нашли два трупа (один расчлененный). В конце концов Мент подарил мне обрез двустволки, заряжавшейся шестнадцатикалиберными патронами с дробью. На пленэре я как-то пробовала из этой штуки стрельнуть: по бутылкам не попала ни разу, зато фанерный лист 2x2 — в сито. Но, что примечательно, спокойней мне не стало. С обрезом я стала бояться, что он мне пригодится.
Мент учил меня, как затягивать труп убитого мною преступника ногами в квартиру, чтоб меня не посадили в тюрьму за превышение обороны. Попутно он наставлял, как вообще избавляться от трупов (яма с известью — самый доступный вариант). А еще мне надо было каждый день писать новое заявление в милицию, что я нашла на улице ружье и несу его добровольно сдавать, дата-подпись. Жизнь с обрезом оказалась очень хлопотной.
В итоге я отдала его назад Менту. Потому что однажды не ночевала дома, а, приехав утром, обнаружила выбитое окно и три каменюки на полу. Мент приехал, собственноручно вставил стекло и провел расследование. Оказалось, что накануне вечером две какие-то пьяные дуры перепутали окна: хотели разбить окно дяде Боре, а насвинячили мне. Я представила, что было бы, окажись я дома. И я, конечно, разоружилась, а вскоре переехала в другую квартиру — которую расхерачил утюгом мичман Гриша, — в квартиру почти в центре, но тоже балконом на асфальт.
Этот сказочный обмен устроил мне Мент. В квартире-почти-в-центре до меня жили воры, и он их поймал. Воры согласились на обмен со мной, потому что накануне украли в порту контейнер с кухонными плитами. Плиты Мент вернул на место, а воры переехали подальше от контролируемой им территории.
В новой квартире у меня была очень хлипкая дверь, двухмесячный щенок и — спасибо Менту — карабин «Сайга». Преступники обрезали мне кабельное телевидение, подумав, что это телефон (не было там никакого телефона), залепили глазок конфетной бумажкой, а сами стали взламывать соседскую квартиру.
Именно в тот день мне поставили решетки на окна и балкон, а дверь должны были поменять завтра. Время от времени преступники бились жопами о мою дрищёвую дверь, от чего она вгибалась внутрь.
Убрать с балкона за правоохраной я не могла. Я с «Сайгой» в руках тряслась от воров, но первая решила не нападать. Я вообще решила сделать вид, что меня нет дома и выключила везде свет. В довершение ко всему мой двухмесячный щенок внезапно захворал животом, и я до утра просидела в темноте среди говен, не выпуская оружия из рук. Утром Мент сказал, что надо было рывком открыть дверь, бабахнуть из «Сайги» по ногам преступников и спокойно ложиться спать.
