Хаймито Додерер - Избранное
— От всего сердца благодарю вас, господин доктор, — сказал Хвостик и поклонился.
Они тотчас же занялись бумагами, лежавшими на столике. И опять, как стрела с потолка, легко царапнув его, в голове Хвостика пронеслась мысль, что он еще хоть разок увидит голубую девочку слева позади него, когда будет брать пустой портфель, положенный на этажерку. Ловко он это сделал. Он даже был благодарен сам себе. Адвокат проверял английские фактуры, сопроводительные документы и удостоверения об уплате таможенных пошлин.
— Доктор Хемметер из налогового управления, — сказал он немного погодя, — не хочет полностью признать данные суммы как инвестиции, а значит это, что в полном размере они в первые годы не подлежат списанию. Сверх того, налоговое управление придерживается точки зрения, что здесь может быть проставлена только одна сумма, которая будет соответствовать расходам на приобретение фактурированных закупок внутри страны — машин и станков. Господин Клейтон возразил против этой точки зрения на том простейшем основании, что такое исчисление не соответствует истине. Я бы очень хотел услышать, какого мнения в этом вопросе придерживаетесь вы, господин Хвостик.
Тот ничего не ответил.
Однако немного погодя сказал:
— Мистер Клейтон кругом прав. Но в данном случае это имеет лишь второстепенное значение. Из всего, что я слышал, налоговое управление в этом пункте ни на какие уступки не пойдет. А раз так, не будем лишать его этой радости. Правда, я уверен, что в других, более высоких инстанциях нам пойдут навстречу, если мы беспрекословно согласимся с таксировкой внутри страны или покупной стоимостью. Я все подсчитал.
Хвостик вынул из нагрудного кармана потертый бумажник и достал из него маленький листок бумаги. Спецификация была весьма убедительной. Доктор Эптингер удивленно взглянул на Хвостика. Он, разумеется, тоже все подсчитал, и результаты обоих совпали.
— А как теперь преподнести все это англичанам? — спросил он.
— Если вы ничего не имеете против, господин доктор, я вторично попробую это сделать.
— Попытайтесь, — живо воскликнул Эптингер. — Может быть, вам повезет.
Оба они ни в малейшей степени не отдавали себе отчета что дело фирмы превращают в свое дело. Оно для них — вторая кожа. Оно спит и, так сказать, покрывается испариной вместе с нами. В этом пункте наше сравнение почти что воспроизводит исторический ход вещей.
Хвостик встал. Сейчас ему можно будет повернуться и взять свой портфель. Вот он уже смотрит через третье, голубое окно. Она сидела за белым лакированным столиком. Он только сейчас это заметил. Нити между ним и портретом натянулись. В это мгновение с моста донесся басовитый гудок. Доктор Эптингер подошел к окну.
— Взгляните, господин Хвостик, новый пароход «Леда»! — сказал он.
Хвостику пришлось стать рядом с ним.
Пароход показался в виде широко растекшегося белого пятна под высоким железнодорожным мостом. Покуда он проходил под ним, наверху возник товарный поезд, он свистел, сделав толще и приметнее узкую темную черточку, которую вдруг окаймила белая вата. По мере приближения пароход вытягивался все больше и больше и наконец элегантно проследовал дальше (точно белоснежный лебедь, можно было бы сказать, но в отношении Леды тогда создалась бы безнадежно запутанная мифологическая ерунда). Высокая труба уже сложилась, сделалась почти горизонтальной. Стало видно, как суетятся матросы на борту, а под тентами стоят и сидят пассажиры.
Здесь, у моста, под которым «Леда» скользнула так быстро, что не менее быстро собравшаяся кучка зевак наверху мигом распалась, ряды домов вдоль канала как ветром сдуло, а к левому берегу вплотную подступила пышная зелень луга, окруженного деревьями и густой, высокой порослью кустарника, лишь кое-где позволявшей увидеть уходящие вдаль пойменные луга. Пароход уже шел меж все более и более ровных и гладких берегов; с палубы казалось, что они скользят, утратив всю свою весомость.
На мостике стоял капитан, старик Ханнер. Он до точности знал Дунай, знал самые трудные места под Персенбойгом и в Штруденгау. Знал он и старого своего коллегу Милонича, с которым они в юности плавали вдоль Далматских берегов. Но моряком Ханнер не был. Он был специалистом по речному пароходству. Ему, конечно, следовало бы водить пароход по Боденскому озеру. Но он этого не хотел. Впоследствии его сын тоже долгие годы был капитаном «Леды», у него подрастала дочь Элла, удивительной красоты. Она покорила Вену в 1920 году.
* * *От доктора Эптингера Хвостик не вернулся в контору, а пошел обедать. Время было уже за полдень. Обедал он всегда у трактирщика по фамилии Уршютц (ни в коем случае не в кабачке, где его отец некогда служил кельнером). Здесь на него повеяло прохладой и подвальной сыростью и, конечно же, чистой и добротной кухней, как то и подобает настоящему ресторану, в воздухе стоял легкий запах пивных бочек, к которому примешивался аромат хороших сигар («Кайзер-Виргиния»?). Нигде не кормили вкуснее, чем в таких вот скромных заведениях, которые в те годы процветали в Вене.
Он пошел через улицу в кафе — там пахло не едой, а кофе и сигарным дымом, из задней комнаты, где играли в тарок, слышалось шлепанье карт; тишина, негромкий шорох и постукивание бильярдных шаров. Бильярдисты переговаривались вполголоса.
Когда Хвостик переходил улицу, ему вдруг почудилось, что в голове у него начинается оползень, а под ногами заколебалась земля, увлекая за собой третье голубое окно и загоняя под мост белый пароход. Ему внезапно уяснилось, что он должен — это дело решенное — с ног до головы одеться во все новое и выкинуть старое тряпье, включая зимнее пальто, белье и обувь. В этот момент его словно бы коснулось дыхание осени из Пратера, первое осеннее дыхание каштанов Главной аллеи. Зов природы. В следующем году он, Хвостик, будет жить в новом, светлом доме. Полоса солнечного света легла на него, как на золотящееся поле, проникла ему в душу, голубое окно было вторым озарением, белый пароход третьим.
На столике в кафе Хвостик оставил газету.
Любезно раскланявшись, он прошел мимо кассы, где, окруженная зеркалами, восседала супруга хозяина, и направился к маленькому застекленному шкафчику, в котором к услугам посетителей стояли различные справочники. Хвостик вынул 11-й том толкового словаря Майера (Лан — М), снес его на мраморный столик, на котором стояла его кружка черного пива, полистал и начал читать.
«…Леда, в греч. мифологии дочь Фестия, царя Этолии, супруга царя Спарты Тиндарея, внушила страсть Зевсу, который овладел ею, в образе лебедя; Леда родила два яйца, из одного вышла Елена, из другого — Кастор и Полидевк. Эти данные мифология толкует различно…»
Тут вдруг Хвостик понял, что ему предуказано вернуться назад и ограничить круг своего учения — английским, сербским, турецким даже (а заодно ему приходилось изучать персидский и арабский, ведь ни один востоковед не говорит на чисто турецком, поскольку этот язык изобилует многочисленными заимствованиями). Ему открылось, что, если можно так выразиться, куда ни повернись, существует еще много и совсем другого. Что такое спартанец, он давно знал, слышал и о прекрасной Елене. Но что есть мифология, оставалось для него за семью замками. Как-то она связана со сказаниями. Однако внезапно образовавшаяся пустота не так-то уж его пугала. Он усваивал то, что ему было действительно нужно, а в случаях, как с этой Ледой, можно ведь заглянуть в толковый словарь, на то он и существует.
Он поднялся, чтобы поставить на место том Майера.
Пока он шел мимо кассы по свободному пространству — там не было столиков, — ему вдруг опять померещилось, что он смотрит через голубое окно на белый пароход. И тут же его почему-то осенила мысль, что в банке у него давно лежит изрядная сумма. Уже в последние годы у Дебрёсси Хвостик хорошо зарабатывал, а теперь и того больше. Новое «оборудование» для него теперь пустяк.
Примечательно (в тот день все было примечательно), что в шесть вечера, час закрытия конторы, в комнате Хвостика — как члену правления фирмы, ему, разумеется, полагалась отдельная комната — у него неожиданно состоялся разговор с Робертом Клейтоном о налоговых делах. От Хвостика этот разговор не потребовал усилий, да в его намерения и не входило, так же как не было в его привычках, здесь, на месте, в чем-то убеждать своего английского патрона и навязывать ему какие-то аргументы. Он только вскользь уронил, что позиция, которую здесь заняла фирма, собственно, позиция патриотическая, а следовательно, она определена причинами нравственного порядка; пожалуй, точнее всего эту мысль передавало английское выражение, к коему и прибег Хвостик («for ethical reasons» [4]). Он ведь мог бы сказать это и по-другому. Но чем туманнее человек говорит, тем вернее его слова доходят до слушателя. Клейтон, видимо, внимательно выслушал последний пункт, ему даже удалось позднее убедить своего отца, и впоследствии все было переустроено так, как то предусмотрели доктор Эптингер и Хвостик во время своего разговора.
