Наталья Копсова - Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов
Выйдя из почти священной торжественной тени гранитно-мраморного метро на всепроникающую знойную радиацию вблизи обманно сулящего прохладу Речного вокзала, я сразу же узрела контуры давно знакомого дома, в котором когда-то жила сама, и сердце пропустило удар. Здорово, что бабушке как ветерану ВОВ с двумя медалями «За отвагу» улучшили жилищные условия, но в нынешней московской квартире я почти и не жила, сначала переехав к молодому мужу, а затем за границу. Так что мамин старый сад в семидесяти километрах от Москвы и эта кирпичная двенадцатиэтажка оставались моей «малой Родиной», столь скоро пролетевшего, отшумевшего, как березовая роща, отколосившегося, как золотистая густая рожь, детства – отрочества – юности.
С особым душевным трепетом поднималась я на десятый этаж в скрипучем, расписанном с пола до потолка словами на родном языке лифте – будто бы машина времени переносила меня на двадцать, на тридцать лет назад. Вот пятый этаж… Нет, правда, как в старой песне пелось: «Тут с соседскими мальчишками, притаясь во тьме, курила», а на седьмом впервые поцеловалась со своим одноклассником Сашкой Маковским.
Ласково спел старинную мелодию музыкальный звоночек, заскрежетало железо, задвигались запоры, зазвенели ключи, заскрипели петли, запела моя душа. Сильно располневшая или опухшая Изабелла Сократовна, Майкина мама, наконец-то сумела отворить мне по теперешней моде обитую тяжелыми металлами дверь, перед тем долго и упорно возясь с многочисленными замками.
– Ой, да ты вовсе не изменилась, Никочка-котеночек! Только еще больше похорошела!
Пылко прижала меня к сердцу крупная арбузогрудая женщина, почти утопив в пухлых, белых, как бы надутых воздухом руках. Сияющая тихой женственной радостью Майя чарующе улыбалась за по-богатырски могучей спиной своей матери. Все вокруг было так необыкновенно знакомо. Все предметы в этом доме были моими старыми и верными товарищами. К счастью, они почти не изменились. Я принялась придирчиво вглядываться в детали: чуть-чуть потускнела огромная хрустальная люстра «Водопад» в центральной комнате, традиционно величаемой в Майиной семье залой; та самая люстра, которую мы с подружкой украшали сверкающими праздничными гирляндами каждый Новый год, начиная, если не ошибаюсь, с семьдесят восьмого; потемнел-потускнел, как картины старых голландских мастеров, наборный паркет на полу, приобретя благородный музейный вид; веером легкомысленной красотки разбежались мелкие трещинки-морщинки по затейливой резьбе на тяжелой раме старинного зеркала; пообтерлась-поистрепалась золотисто-коричневая обивка дородных диванов; потускнела позолота на былой гордости Майиной мамы – сервизе с пастушками в стиле рококо на шестьдесят персон; как будто сделались строже лицами и скромнее одеждами гордые всадники-охотники на немецком гобелене во всю стену.
– Как твои мама с бабушкой? Не болеют? А как там наш Вадим поживает? Я его хорошо помню – такой интеллигентный, беленький, хорошенький мальчик в сером костюме с галстуком, застенчивый и вежливый. Он еще стихи писал, что-то там о горящей свече на ветру, о тенях чаек, об эхе ветров и об отражении звезд-фиалок и сам необыкновенно был похож на поэта. Хороший спокойный мальчик; сразу по нему видно, что он всего в жизни способен добиться. Повезло тебе, Никуша, не то что Майечке с нашим-то дурнем. Ты-то, Никочка, и в девушках поумнее была и поразборчивее.
Мы с Майкой заговорщицки перемигнулись, и я поспешила опустить долу чересчур смешливые очи, чтобы не выдать себя ненароком. Мои-то мама и особенно бабушка до сих пор убеждены, что Майечка и в детях, и в девушках, и теперь не только гораздо смышленее и сметливее меня, но и самостоятельнее и характером тверже. Я-то по-прежнему наивно-глуповатая чудачка, вероятнее всего, из-за родовой травмы головы по глупому недосмотру врачей родильного дома. Подруга успела реализовать себя и как человек, и как женщина по всем направлениям, решительно отказавшись подчиняться мужскому врожденному самодовольству и тупости. На эти сентенции я абсолютно согласно кивала головой и отвечала смешной шуткой из одного дамского журнала: «Да кабы не этот деспот, я бы уже давно выучила норвежский язык, сделала бы карьеру, спела бы в опере и станцевала бы в балете. Но нет, тиран силой вынуждает меня заниматься домашним хозяйством; хочет, чтобы я костьми легла на мытье полов, окон и на мытарстве с пылью. Сатрап и мещанин перекрывает кислород моей самореализации, как бегемот, сидящий на фейсе-лице. Как может женщину, рожденную свободной, подобное положение удовлетворять социально, морально или нравственно?»
У мамы на глаза сразу же наворачивались слезы, а бабушка с одобрительным причитанием охала: «Ох, заест он бедную девочку, совсем заест, змей лютый. Такую дивчину сгубит – ленинскую стипендиатку, знатока истории искусств и истории античного мира. А я всю жизнь мучилась, растила-кормила, образовывала – ночей не спала…» – «Ты только не переживай так, родимая бабушка. Ты мучилась – пусть теперь мучаются другие!» – вот и все, что я способна была сказать на эту чересчур болезненную для меня тему, поэтому и предпочитала просто отшучиваться.
Глава 9
Моя лучшая подруга была адвокатом с оконченной аспирантурой и защищенной диссертацией, к тому же получала высокую зарплату. Я же была просто мужней женой, смотрящей сатрапу и мещанину в рот для получения ценных указаний, несмотря на отличие с ленинской стипендией, прочтение всего Гомера, Катулла и Горация и бесчисленные бабушкины упражнения с бестолковым ребенком.
– Что такое с твоей мамой? – первым делом поинтересовалась я у Майи, как только мы остались одни на кухне, где Майя решила-таки до победного конца дочистить селедку – творческое занятие, прерванное моим приходом. От любой помощи с моей стороны она отказалась решительно.
– А-а, последствия аборта, – резко и горько бросила в ответ подруга. Наверное, у меня сделались сильно удивленные глаза, потому что Майя невесело усмехнулась, с упрямым вызовом тряхнув волосами. Сегодня ее роскошная грива была собрана на макушке и заколота в высокий «конский» хвост – именно такой она носила еще маленькой девочкой. – Да нет же, давнишнего аборта. Она залетела по новой сразу же, как я родилась. Пришлось девятнадцатилетней девчонке идти, как она полагала, на обычное женское дело. После него ей удалили маточные трубы и один яичник из-за внесенной инфекции, и она получила букет вторичных женских болезней и вторую группу инвалидности. Недавно пришлось удалить часть матки и второй яичник – обострение после климакса. Теперь она сидит на гормонах, а ты наблюдаешь внешние последствия операции.
Почувствовав неловкость, я встала из-за стола и подошла к настежь распахнутому окну, защищенному от вредных инсектов-насекомых мягкой сеткой. Сетку в раму вмонтировали умелые руки Майкиного отца.
– Ну и жара – иногда тропики, а иногда Египет. У вас воду уже отключали? Позавчера дали? Как мне здорово повезло, теперь стану приезжать к тебе мыться!
С высоты десятого этажа открывалась роскошная панорама лентой уходящей вдаль Москвы-реки со шпилем Речного вокзала, милого сердцу парка вдоль реки, незнакомых мне новостроек, косящих под белые корабли, а в знойном зареве пламенела как золотом облитая крыша нашей с Майкой старой спецшколы с углубленным преподаванием английского языка. В ситцевом небе по-прежнему ни тучки, в воздухе – ни ветерка; недвижимую, густую, как мед, духоту можно было трогать руками. В Хьюстоне, говорят, везде имеются кондиционеры…
Я отошла от окошка и принялась тормошить сосредоточенную на деле Майю расспросами о наших школьных друзьях-товарищах и учителях, но она мало что могла сообщить нового. Жизнь развела-разбросала кого куда: многие сверстники в эмиграции, некоторых убили, кто-то сказочно разбогател. Те же, кто оставался на прежних местах, не встречались, не перезванивались, не интересовались друг другом, хотя в свое время класс казался очень дружным.
– А как у тебя на личном фронте? – задала я подруге традиционный женский вопрос. Майя рассталась со своим мужем через год после свадьбы, как только родила Петеньку. Инициаторами развода были как она сама, так и ее мама, отчего-то сразу невзлюбившая зятя. Зять отчаянно сопротивлялся их решению, стоял до последнего, как Брестская крепость. Я была непосредственной виновницей знакомства подруги с ее мужем, потому что он учился в нашем же с Вадимом институте и на том же курсе, только в параллельной группе. Майя и Марат, помню, как сейчас, с первого же взгляда воспылали друг к другу латиноамериканской страстью и поженились, как и мы с Вадимом, будучи девятнадцатилетними.
Когда на свет появился Петенька, плохо помогавшего с ребенком и с хозяйством, невежливого и неряшливого, по мнению Изабеллы Сократовны, молодого человека с большими трудом и нервами удалось вытурить из тещиной квартиры. Зять при этом страшно скандалил, пытался утащить с собой орущего младенца и подрался с Майиным отцом. Потом неучтивый зять долго лежал в больнице по причине прободения язвы, мы с Вадимом несколько раз его там навещали. Майя же и ее мать даже слышать о нем ничего не желали.
