Патрисия Вастведт - Немецкий мальчик
— Ну вот, сэр, ваш поезд. От имени Восточных Кентских железных дорог приношу извинения за задержку, — проговорил Эдди. Поезд остановился, пассажиры вышли. Эдди открыл дверь вагона. — Из-за опоздания машинист отсюда быстрее молнии умчится.
Мэндер достал бумажник.
— Спасибо, сэр, но, пожалуйста, не надо! — попросил Эдди. Он ведь не по обязанности разговаривал с этим молчуном. Выговорился, хоть ненадолго сбросил с сердца камень, такой тяжелый, что прежде сам не представлял.
По платформе уже шагал проводник и закрывал двери вагонов.
Джордж Мэндер замешкался.
— Надеюсь, я не обижу вас… — начал он, не убирая раскрытый бумажник.
«Может, развернуться и уйти, чтобы снова не оконфузиться?» — подумал Эдди.
— Все по местам! — крикнул проводник. — Сэр, побыстрее, пожалуйста.
Мэндер словно прирос к платформе. Неужели ехать расхотел?
— Только не обижайтесь… — снова начал он. — У меня есть участок, которым я не пользуюсь. Он пустует с семнадцатого года: арендатор от него отказался.
— Посторонитесь! — закричал проводник, перекрывая свист пара и лязг сцепления.
— Это не бог весть что, — громче заговорил Мэндер, — коттедж и пастбище в несколько акров в Ромни-Марш. Арендную плату, конечно, не возьму: такая земля сейчас ничего не стоит. Буду счастлив, если она кому-то пригодится.
Вагоны дернулись, раздался свисток дежурного.
— Будет время — обязательно приезжайте посмотреть. — Мэндер достал из бумажника визитку и протянул Эдди. — Всего хорошего! — Взяв чемодан, он поднялся в вагон.
7
Майкл не видел Элизабет уже три месяца, но постоянно о ней думал, что очень его тревожило. Его подруги — женщины вроде Фрэнки и Оливии, а любовницы — девушки вроде официантки из «Эйфелевой башни». Зачем ему молодая нескладная Элизабет?
Майкл вышел за красками и долго брел по Тоттнем-корт-роуд, гадая, где сейчас Элизабет и чем занимается. Вдруг — вот чудо! — девушка возникла перед ним, словно сотканная его воображением. Элизабет была в тяжелой юбке, фетровом берете, шерстяных перчатках и накидке с лентами на груди. Серые глаза слезились от холода. Она почти прошла мимо, когда Майкл протянул руку и коснулся ее локтя.
Девушка как будто испугалась, однако сразу его узнала.
— Вот так встреча! — проговорил он, ломая голову, как бы задержать ее на минутку. — Ты в гости приехала? Одна?
Элизабет показала сверток:
— Вот, приехала за книгой.
— И что за книга? Интересная? — спросил Майкл и прикусил язык: такие вопросы малым детям задают.
— Учебник по анатомии и физиологии. Я устроилась в больницу Святого Павла. А учебник для подготовки. Хочу стать медсестрой.
— Медсестрой, — тупо повторил Майкл.
— Я же заканчиваю школу. И Рейчел тоже, разве ты не знал? И моя сестра Карен. — Девушка говорила уверенно, но глаз теперь не поднимала. — А ты в гости приехал?
— У меня студия на Фицрой-стрит.
Они так и стояли на тротуаре, а поток людей, спешащих по магазинам, подтолкнул их ближе друг к другу. Часы показывали половину четвертого, сгустились сумерки, и в витринах зажглись рождественские свечи.
— Ну, до свидания, — сказала Элизабет. — Мне пора на автобус.
— Надеюсь, мы встретимся на Нит-стрит?
Элизабет смутилась, и Майкл почувствовал, как нелепо звучит его вопрос. Решение-то за ним — они встретятся, если он перестанет сбегать из дома по воскресеньям.
— А где твоя студия? — спросила Элизабет. Она смотрела куда угодно, только не на Майкла.
— Здесь неподалеку. На Фицрой-стрит.
Элизабет судорожно сжимала книгу, дрожала, но не уходила. Волосы у нее были перевязаны лентой в тон школьной блузке.
— Может, заглянешь ко мне на чашку чая? — предложил Майкл. — А потом сразу на автобус. У меня есть камин и чайник.
До студии шли минут пять, и все пять минут Майкл думал о том, что напрасно пригласил Элизабет.
Майкл распахнул дверь и повел Элизабет по каменным плитам подъезда, вверх по лестнице и в конец коридора с гудящим металлическим полом. Пока растапливал камин, девушка стояла у порога. Майкл придвинул стул поближе к гаснущему пламени, которое окрашивало белые стены в нежно-розовый.
Элизабет не села, а принялась разглядывать картины у стен. Их было немного.
Три портрета для Кары Фейрхевен: бородатый Урбан в форме, нескладный подросток — племянник Фейрхевенов и жеманная Пикси на садовых качелях. («Зря я их к стене не повернул!» — досадливо подумал Майкл), абстракция для подруги Оливии, несколько картин, которые он допишет, и все. Он же вот-вот уедет из Лондона. Зачем захламлять студию работами, которые не удастся закончить?
На мольберте стоял портрет обнаженной девушки, над которым Майкл сегодня работал. Позировала ему официантка из «Эйфелевой башни». Она ушла полчаса назад, чтобы не опоздать на смену.
Элизабет склонилась над мольбертом, и вьющаяся прядь языком пламени скользнула на плечо, скрытое уродливой накидкой. От холода девушка раскраснелась, но Майкл знал: обычно кожа у нее белая, когда устает — бледная, полупрозрачная, такую трудно писать, голубой узор вен на груди, в нежной плоти рук, на подъемах ступней, в мягкой складке паха.
Она подняла голову и перехватила взгляд Майкла.
— Твоя подруга очень хороша без одежды, — сказала Элизабет. (Это невинное замечание или она догадалась, что у него на уме?) Она отступила на пару шагов и снова взглянула на картину. — Лицо такое умиротворенное, будто она вообще ни о чем не думает.
— А по-моему, мы всегда думаем, даже когда сами того не замечаем.
— Нет, я не говорю, что она спит на ходу. Просто, в отличие от нас, она ни о чем не тревожится, потому что… потому что знает.
— Что она знает?
— Ну, трудно объяснить… Все, что мы забываем за суетой.
— Видимо, этот портрет лучше, чем я думал.
— Ты хороший художник. — Элизабет не сводила глаз с обнаженной девушки. — Она как живая.
— Она и впрямь живая, — подначил Майкл, но по озадаченному лицу Элизабет догадался, что его не поняли. — Художники используют свет, вернее, то, как он падает. — Он подошел к мольберту и показал на лицо модели. — Вот, смотри, на щеках, на верхней губе, на подбородке.
— Да, теперь вижу. — Элизабет подняла голову и вгляделась в его лицо. — Свет здесь и здесь. — Она едва не коснулась его щеки и подбородка.
— Чай готов, — сказал Майкл и отвернулся.
Элизабет отложила свою книгу и села на стул, поставив чашку на колени.
— Будь я художницей, наверняка тоже видела бы четко.
— Художники видят то, что разрешают себе увидеть, и не четче остальных. Мы такие же слепцы, как и все. По сути, мы пишем свою слепоту, но, как правило, стараемся не лгать.
— А ты стараешься? Ну, быть честным?
— Трудно сказать. Когда работаю, порой кажется, что я вижу так, как видел бы, не будь я столь самоуверенным и… просто человеком. В такие моменты красиво все: и пыль на полке, и кусок угля — в них словно боги живут. А потом, допустим, на следующий день, я вижу на холсте самообман и не понимаю, чем восторгался накануне.
Майкл гадал, не лишилась ли Элизабет дара речи, услышав такой ответ. Она даже в лице изменилась: неужели размышляет над ерундой, которую он болтает?
— Но раз ты чувствуешь самообман, значит, правду о себе тоже чувствуешь, и это ведь хорошо? — произнесла она, тщательно подбирая слова.
— Элизабет, я надеюсь, что это правда.
— Я уверена. А ты так не думаешь?
— Нет, — ответил Майкл и расхохотался. — Все, больше думать не могу. — Он сел на пол по другую сторону от камина.
В углы комнаты наползли тени: зимний день догорал. От ветра дрожали окна.
Элизабет смотрела на огонь. При таком свете она была особенно красива, но Майкл чувствовал, что говорить ей об этом не стоит. Модель или женщина, которую ему хотелось соблазнить, догадались бы, что лесть — лишь ритуал, попытка пробить броню осторожности.
— Я хотел бы написать твой портрет. Не сейчас. Как-нибудь потом.
Он поднялся, чтобы подбросить угля в камин, а Элизабет наклонила голову и стала смотреть на свои колени. Ему захотелось коснуться ее теплых темно-рыжих волос.
Пламя разгорелось с новой силой и зашипело, временами вспыхивая синим и зеленым. За окнами стало тихо. Наверное, пошел снег. Теперь Майкл слышал, как шелестит дыхание Элизабет, как она глотает чай.
— Я должна тебе рассказать, — тихо начала она. Майкл молчал, зная: одно слово — и девушка замкнется. — Я всегда думала, что я вообще никто. Что я как будто из воздуха или… пустоты. А когда впервые увидела тебя, поняла, что это неправда. Ты был для меня началом — я начала понимать, что я — это я. — Элизабет потерла ладони, и Майклу захотелось их сжать, чтобы не мельтешили. — Видишь, я странная.
