Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Знаю, — вздохнул Мак-Грегор, пропуская сквозь пальцы ее стриженые волосы, а мыслью уходя куда-то далеко. — Жаль все-таки, что ты остриглась. Стала похожа на своего брата.
Он с удивлением увидел, что глаза ее наполнились слезами. Она отстранилась, сказала:
— Оставь свои нежности. Ты просто хочешь уклониться от неприятной темы.
— Ты права, — сказал он, отходя.
Днем у Джамаля Джанаба он постарался обойтись без лжи. Джамаль — толстый, пухлощекий, встревоженного вида перс — своим обостренно-нервным чутьем тотчас угадал, что Мак-Грегор хочет и не решается сказать что-то важное. Выйдя из «геологоразведочной», где Мак-Грегор показывал Джамалю схемы четырех скважин из намеченных к бурению в курдских районах, они поднялись на верх стеклянной коробки — здания ИННК, в кабинет Джамаля. Сели с краю длинного стола, за которым вот уже пять лет проводили свои еженедельные совещания, и Мак-Грегор, сняв очки, сказал просто:
— Хочу на время уехать в Европу, Джамаль.
От удивления у Джамаля отвисла мясистая челюсть.
— Дорогой мой, — произнес он. — Прямо сейчас и уехать?
— Я знаю, следовало предупредить заблаговременно, — продолжал Мак-Грегор, — но решение я принял только после приезда Кэти.
— А-а, дети… — с надеждой в голосе сказал Джамаль. — Детям потребовалось твое присутствие.
Сам Джамаль был нежный семьянин. У него было двое упитанных сынишек и пухлая дочурка с голубыми — от дурного глаза — перстеньками на пальцах, кудрявая, с пухлыми ножками. Джамалю приятно было обнаруживать ту же семейную нежную струнку у своих друзей. Ведь в этом же и радость дружбы!
— Нет, дело не в детях, — сказал Мак-Грегор. — Просто хочу на время уехать.
— Надолго?
— На полгода. Быть может, на дольше.
— Неужели!.. — Джамаль встал, подошел к окну за спиной у Мак-Грегора, бросил нервный взгляд на улицу сквозь пластиковые рейки жалюзи. Затем уставился на рисунки дочери, изображающие женщин в чадрах и прикрепленные к листьям большого каучуконоса в кадке. — Полгода, — повторил он. — Значит, дело серьезное.
Мак-Грегор сидел, не оглядываясь на Джамаля.
— Возможно, будет даже лучше, если я уволюсь, — сказал он.
— Но зачем? — воздел обе руки Джамаль. — Зачем, во имя аллаха, тебе увольняться? По какой причине?
— Ну скажем, по причине конфликта убеждений, — сказал Мак-Грегор помедлив.
— Опять политика? — проговорил Джамаль упавшим голосом. — О господи…
В тот раз, когда Мак-Грегора вторично подвергли домашнему аресту, Джамаль был на год брошен в тюрьму. Иранские нефтепромыслы были тогда денационализированы, возвращены иностранцам, и те позаботились о том, чтобы все ярые поборники национализации были упрятаны за решетку. И теперь прежний пыл и неподдельное мужество Джамаля были укрыты глубоко под панцирем презрения к политике, и, зная это, Мак-Грегор не пытался взломать защитный панцирь. Но он понимал, что без объяснений не обойтись.
— Чего мы, собственно, хотели в молодости, Джамаль? — спросил он.
— К чему напоминать! — Джамаль сжал руки в мусульманском жесте омовения, похрустел толстыми пальцами. — Хотели революции, освобождения, социализма, национальных прав. Зачем спрашиваешь?
— Затем, что, мне кажется, слишком рано мы ослабли духом.
— Ну зачем такое говорить? — воскликнул Джамаль. — Как-никак мы отстояли кое-что. Отстояли вот это… (Они отстояли Иранскую национальную нефтяную компанию — менее трети иранских нефтяных ресурсов.)
— Но ты взгляни. — И уже Мак-Грегор вскинул руки, указал на стеклянные стены, окружавшие их. — Разве в этом была суть наших устремлений?
— Борьба еще не кончена, — не уступал Джамаль.
— Вот именно, не кончена.
Джамаль понял.
— В таком случае я не хочу и знать, зачем ты едешь в Европу. И не говори мне.
— Не сердись, Джамаль.
Джамаль подошел к своему тикового дерева столу, выдвинул ящик и взял оттуда листок бумаги, покрытый машинописной вязью.
— Вот послушай-ка, — сказал он и прочел по-персидски: — «Сообщите, соответствует ли действительности, что один из ваших старших сотрудников, доктор Мак-Грегор, находился вместе с шеркийским курдом Затко Джелалем Заибом в момент, когда тот убил двух турецких солдат вблизи пограничной заставы Синдой. Сохраняя в тайне цель данного расследования, выясните по возможности точнее, где был и что делал доктор Мак-Грегор четырнадцатого и пятнадцатого сего месяца».
Мак-Грегора так и обдало горячим ветром погони, но он знал, что скрытничать с Джамалем не годится.
— Ты обязан ответить на это? — спросил он Джамаля.
— Что скажешь, то я им и напишу. Но зачем ты впутался? Зачем тебе курды, хабиби?
— Курды ли, другие ли… — сказал Мак-Грегор. — Последние лет десять мы все ждем, что вот случится некое таинственное и своевременное чудо и все переменит. Но чуда не произошло. Ничего не случилось.
— А что может случиться? — вскинул плечами Джамаль.
— Не знаю, но должно же где-то начаться снова.
— Пусть так, пусть так. Но я перс, и для меня всякий курд, где бы он ни был, — это бич и наказание. Пусть получают все. Все, что хотят. Но, ради бога, не связывай себя с ними.
— Не тревожься, — сказал Мак-Грегор. — Я буду осторожен.
— Ты говоришь успокоительные слова, — возразил разгоряченно Джамаль, — и вид при этом у тебя такой английский. Но ты пугаешь меня своей примитивной решимостью.
— Вот и уволил бы меня, Джамаль, — сказал Мак-Грегор, усмехнувшись.
— Я не допущу, чтоб ты уволился, — сказал Джамаль. — У тебя есть шесть месяцев отпуска, мы тебе их задолжали. Как ты проведешь время отпуска — дело не мое, а твое личное.
— Это подход неразумный, — предостерег Мак-Грегор.
— Тебе следует меня уволить. Я как будто дал тебе достаточные основания.
— Нет. Нет. Категорически отказываюсь. Да и Кэти — как она ко всему этому относится?
— Отрицательно.
— И слава богу. Она совершенно права. Как и мне, ей это причиняет страдания — я знаю. Она никогда не согласится. Но я не допущу, чтобы ты уволился. Твое место здесь, со мной. Нас много лет морочили, обманывали, игнорировали, ущемляли, но в нынешнем году состоится большая конференция по нефтяным ресурсам, и, думаю, наконец-то мы займем подобающее нам положение.
— Кэти хочет, чтобы я навсегда уехал из Ирана.
— Э-э… это она просто так. Вот я поговорю с ней. Ты не можешь покинуть нас сейчас. Как раз когда нас начинают хвалить и признавать. Теперь тебя у нас ждет нечто значительное, я уверен. Да и что ты станешь делать в другом месте?
— Не знаю. Собственно, не знаю даже, что будет по приезде в Европу.
— Тогда не надо больше об этом. Поезжай. Бери отпуск, и пусть будет, что будет. А затем возвращайся. Но только будь поосторожней — я ведь знаю курдские повадки.
Мак-Грегор хотел сказать что-то, замялся.
— Нет. Нет, — произнес Джамаль, вертя рубиновый перстень на мизинце. — Пожалуйста, не объясняй мне ничего. Не вынуждай к поспешным действиям, прошу тебя. Просто оставим все как есть. — И он горячо взмахнул обеими руками, рубя воздух.
— Хорошо, — сказал Мак-Грегор и встал.
Джамаль поскорей проводил его к дверям, чтобы ничего больше не было ни сказано, ни решено.
— И когда же ты в путь? — спросил на прощанье Джамаль.
— Откладывать не буду.
Джамаль махнул толстыми пальцами, прикрыл веками черные глаза, сказал: «Пусть так. Пусть так. Я все устрою» — и затворил за Мак-Грегором дверь.
Мак-Грегор вернулся в свой кабинет. Там ждала его Кэти, чтобы ехать с ним домой. Он запер новый немецкий сейф с документами, сунул свернутые трубкой карты в отведенные им длинные черные пластиковые гнезда, выключил свет, закрыл дверь на ключ и вслед за Кэти пошел коридорами к выходу, к автомобильной стоянке.
Была предвечерняя тегеранская пора, час «пик», и Кэти молча вела машину в потоке транспорта. Мак-Грегор смотрел, как стертый в пыль конский навоз сухой поземкой метет, завихряясь, по мостовой. Впереди то и дело такси «пежо» (персы называют их «сосущие время») круто сворачивали из заторов, чтобы попасть в новые заторы.
— Ненавижу этих дураков таксистов с их петляньем — сердито проговорила Кэти. Затем спросила, что он сказал Джамалю.
— Я сообщил, что уезжаю, и мы поговорили о политике. Но я не лгал Джамалю, — поспешил он прибавить.
— Но сказал же ты ему что-нибудь?
— Очень мало. Об остальном он догадался.
Еще одно такси свернуло перед самым носом у машины, и Кэти зло сказала:
— И догадался, что ты убил двух турок? — И тут же, шумно вздохнув, произнесла: — О, черт! Не то сказала. Извини.
Мак-Грегор промолчал.
Кэти нажала на клаксон.
— Не сжимай ты зубы, не отмалчивайся, — сказала она. — Ну, сорвалась у меня с языка глупость. Что он тебе все же сказал?
