Наталья Нестерова - «Конкурс комплиментов» и другие рассказы от первого лица (сборник)
Я и потом не плакала. Действовала, как заводная кукла. Оставался маленький, но крепкий поплавок, держащий меня на поверхности, – дочь, Татьянка. Не умом, не разумом, а каким-то инстинктом я понимала, что обязана идти до последнего, все перенести, только не оставить ее сиротой. В то же время дочь вызывала у меня странное чувство, далеко не материнское. Мне было досадно, что ребенок есть, существует. Не было бы ее, и я бы легко отдалась тому, чего более всего желала: из живого трупа превратиться своей волей в натуральный неживой.
Татьянку я отвезла к своей маме во Льгов. Сказала, что мне нужно сделать небольшую операцию – так, мелочь, киста. Не хотела волновать маму, она тоже не богатырского здоровья. Вернулась в Москву и легла в клинику. В приемном покое у меня спросили телефоны ближайших родственников. Я дала рабочий телефон мужа. Операция всяко могла кончиться, и уж похоронить меня он не откажется.
Не буду описывать свои ощущения до операции и после – они из того опыта, который лучше не приобретать. Лечащий врач позвонила Игорю, когда меня из реанимации перевели в палату. Он пришел на беседу и только тогда узнал правду. Врач сказала ему, что дело со мной обстоит плохо, потому что я – в глубокой депрессии и не борюсь с болезнью. Наука не может объяснить, но рак часто побеждают те, кто собирает волю в кулак и сражается с недугом. Опустившие руки даже при очень хороших терапевтических результатах оказываются проигравшими. Я находилась во второй категории. Антидепрессанты – лекарства, которые мне давали, – заменить волю не могли.
Игорь пришел с цветами, фруктами и потешной мягкой игрушкой – розовым крокодилом. Присел на табурет у кровати и заговорил как ни в чем не бывало. Я отвернулась, на вопросы не отвечала и больше не взглянула на него. Он так и вел три часа беседу сам с собой, а вроде бы со мной.
В больнице, где я лежала, были прекрасные врачи, но, как и повсюду, недоставало младшего медперсонала. Пациентов после операции выхаживали родные и близкие, у кого они были, конечно. Игорь приходил каждый день, торчал в палате с утра до вечера. Кажется, взял отпуск. Он умывал меня, чистил зубы, обтирал незабинтованную часть тела, переодевал, менял постельное белье, кормил с ложечки, читал книги и газеты. Я была абсолютно беспомощна. Могла шевелить пальцами, но локти оторвать от туловища даже на пять сантиметров было мучительно – возникала резкая боль в том месте, где прежде была грудь, а теперь сплошной болезненный рубец, заплата – кожу пересадили со спины. И двигать ногами было больно из-за исполосованного живота. И трубки из меня торчат, по ним лимфа сбегает в груши-приемники…
Игорь совершал действия, освоил умения, которые прежде от него, брезгливого и привередливого, никак нельзя было ожидать. Например, он подавал судно моим соседкам, таким же беспомощным, как и я. Его перестали стесняться, он превратился в своего парня, с шутками и прибаутками обсуждающего проблемы со стулом у женщин, чей срок жизни измерялся месяцами. Анекдоты рассказывал, женщины хохотали, держась за животы, и махали руками: ой, швы разойдутся!
Я понимала, что Игорь ухаживает за мной не из любви, – любил-то он другую. Просто, кроме него, никто не мог мне помочь. И я принимала его участие по той же причине – более некого просить. Многие люди испытывают естественный, хотя и необоснованный страх перед раковыми больными. Сестра Игоря, например, добрый и славный человек, боялась прийти в клинику, подхватить ужасный недуг. Умом понимала, что раком нельзя заразиться, общаясь с больным, терзалась, но в больницу – ни ногой. Игорь ничего не боялся. Он обращался со мной как с раненым ребенком, скажем, после автокатастрофы. Угораздило, случилось, главное – выжила, до свадьбы заживет.
Когда меня выписали из больницы, я уже передвигалась, отлипнув от стенки, и могла слегка шевелить руками. Татьянка пошла в первый класс. Утром ее Игорь отводил, в свой обеденный перерыв мчался забрать из школы и привести домой. У дочери обнаружились способности к балету – вывороченность коленок и отличная растяжка. Танцевать Татьянка любила всегда. Ей года еще не было, стояла в манежике, завороженно смотрела на «Лебединое озеро» на экране телевизора и дрыгала ножками. Чуть подросла – и целыми днями кружила под музыку. Танцы, балет были ее мечтой и страстью, недетски прочными. Чтобы поступить в балетное училище при Большом театре, требовалось много заниматься. Три раза в неделю Игорь возил дочь в студию. Я делать этого не могла, после операции и курсов химиотерапии не только по документам, но и натурально превратилась в инвалида.
«Терапия» в переводе означает «лечение», но химиотерапия – это убийство. Убиваются раковые клетки, а заодно и многие полезные. У меня клоками полезли волосы. Пришлось побриться наголо. Я редко подходила к зеркалу. Потому что отражение демонстрировало мне какое-то жуткое существо. Не женщина, не мужчина – лысый равноплоский спереди и сзади скелет, обтянутый кожей землистого цвета.
Впервые я расплакалась на свой день рождения. Из-за подарка, который сделал Игорь. Наверное, даже определенно, он хотел как лучше, а я забилась в истерике. Игорь подарил деталь женского туалета, сшитую в специальной, для таких, как я, мастерской. Бюстгальтер, чашечки которого заполнены мягким поролоном, – муляж.
Невыплаканные слезы, невысказанные проклятия судьбе – все хлынуло из меня прорвавшейся плотиной. Игорь укачивал меня, гладил по голове и обзывал себя идиотом. Я ни на секунду не забывала, что где-то у него есть любимая женщина. Наверное, хороший человек, если довольствуется редкими свиданиями, терпит его подвижничество в первой семье. Нам без него не справиться. Игорь – настоящий товарищ, друг, жертвует собой. У меня выбора нет – только принимать его жертву. Вслух мы об этом никогда не говорили. И даже в свой день рождения, когда я истошно рыдала, ни упреков, ни благодарностей на него не выплеснула.
Прошло больше года. Жизнь стала выправляться. Врачи осторожно говорили о хороших прогнозах. Похоже, болезнь победили. Я немного поправилась, начали отрастать волосы и ногти. Благодаря лечебной физкультуре и, главным образом, настырному инструктору – Игорю я, наконец, смогла выполнять упражнение «руки почти вверх».
Забавно, но окончательно я убедилась, что страшный период позади, в магазине. Покупала вино к какому-то празднику. Продавщица внимательно на меня посмотрела и спрашивает:
– А сколько тебе лет, голубушка?
– Тридцать три, – честно ответила я.
– Маша! Иди сюда! – продавщица вдруг стала звать свою коллегу. – Ты веришь, что она – моя ровесница? – ткнула в меня пальцем.
– От силы бы двадцать дала, – сказала Маша. – Девушка, а как вам удалось сохраниться?
Что я могла им ответить, если врагу не пожелаю такого омоложения?
– Диета и лечебная физкультура, – с умным видом проговорила я.
Худенькую и стройную (под футболкой и джинсами шрамов не видать), с тифозной стрижкой и без макияжа, меня принимали за подростка! Как ни нелепа была эта ошибка, она меня согревала и веселила. Я почувствовала, что снова могу жить. Пусть не так, как прежде, пусть другим человеком, но жить! Смеяться и думать о нарядах, водить дочку в балетную студию и найти работу на полставки. И тогда же я решила – все, хватит нянек, пора Игоря отпускать, дальше сами справимся.
Мы сидели на кухне. После ужина Татьянка показала нам новые «па» и отправилась спать. Я вымыла посуду, Игорь рассуждал о том, что в детской нужно убрать мебель от одной стены и построить балетный станок.
– Станок – это хорошо, – сказала я. – Но ты можешь больше не беспокоиться. Ты мне очень помог, я тебе страшно благодарна. А теперь можешь уходить.
– Куда уходить? – удивился Игорь.
– К своей… к той, – заикалась я, – куда ты собирался, пока со мной не случилось. Теперь ты свободен, мы сами выдюжим.
Говорить на запретную тему мне было очень тяжело. И не только мне. Игорь ответил резко, отсекая дальнейшие обсуждения:
– Я об этом давно забыл. И ты забудь!
– Нет, не хочу, чтобы ты жил со мной из жалости.
– Жалость, между прочим, – не самое плохое чувство. Я, например, жалею только двух человек. Странным образом обе – женщины, и обеих зовут Татьянками.
– Игорь! Ты больше года заботился обо мне! Теперь моя очередь. Впереди у тебя интересная жизнь. Ты не обязан сосуществовать с… – Он перебил меня, и слово «калека» я не произнесла.
– Ага! Значит, ты оставляешь за мной право жить так, как я хочу?
– Конечно!
– Тогда марш в койку! – Он схватил меня за руку и потащил в комнату. – Доктор сказал, нам давно можно! А ты меня на голодном пайке держишь. Не подступись к ней! По морде огреет, чего доброго. Ходит, понимаешь, недотрога, а я мучайся!
Говорят, раньше в деревнях употребляли не глагол «любит», а глагол «жалеет». И в некоторых губерниях его произносили «жалает». Любовь-жалость-«жалание» имеет такое же право на существование, как и любая другая. И она нисколько не унизительна и не менее прекрасна. Утверждаю со знанием дела.
