Юкио Мисима - Жажда Любви
В свое время Сугимото продали телефон и пианино «Bechstein» и вместо телефона пользовались телеграфом. Если телеграмма приходила в полночь, то в семье никогда этому не удивлялись, потому что по всем неотложным делам в Осаке с ними сообщались по телеграфу.
Прочитав известие, Якити онемел от радости. Это было послание от Кэйсаку Мияхары, министра. Раньше он занимал пост президента судовой компании Кансай, был младшим преемником Якити, но после войны занялся политикой. Он сообщал, что по дороге на Кюсю, куда он отправляется с предвыборной кампанией, у него будет полдня свободного времени, поэтому хотел бы остановиться минут на тридцать-сорок, чтобы повидаться с Якити. Удивляло то, что визит намечался на сегодня.
Изредка в комнате Якити принимались посетители — сотрудники сельхозкооператива. Вот и теперь в комнату вошел неряшливо одетый мужчина — по вопросу налогов и государственных поставок зерна. Он был в джемпере, висевшем на нем, словно домашнее кимоно на вате, и это несмотря на полуденную жару. Группа молодых людей жаловалась на правление кооператива, большинство членов которого якобы погрязло в коррупции. Они требовали проведения новых выборов нынешним летом. Обязанности этого мужчины, недавно выбранного в правление, сводились к тому, чтобы почтительно выслушивать старых землевладельцев. Он полностью полагался на их житейскую мудрость. Провинция находилась в сфере влияния консервативной партии, политика которой, казалось ему, соответствует духу времени.
Он видел, как Якити, читая телеграмму, не мог сдержать радость. Правленца распирало любопытство. Якити колебался: он не хотел сразу расставаться с тайной радостью, которая пришла ему в руки прямо на глазах посетителя. Однако он был не в силах удержаться — для пожилого человека очень вредно сдерживать свои эмоции.
— Эта телеграмма от министра, господина Мияхары. Он сообщает, что заедет к нам в гости, чтобы немного отдохнуть с дороги. Это неофициальный визит, поэтому прошу вас ничего не говорить односельчанам. Было бы неловко беспокоить его в это время. Я учился с Мияхарой-куном в одной школе. Он был, кажется, на год младше меня. Потом он поступил в судовую компанию Кансай — через два года после моего ухода на пенсию.
* * *Мебель в гостиной комнате, давно забывшая, когда к ней прикасалась человеческая рука, своим унылым видом напоминала утомленную долгим ожиданием женщину. Покрытая белыми чехлами, она напоминала о необратимости течения времени. Однако именно в этой комнате Эцуко отдыхала душой. В ее обязанности входило открывать окна в девять часов утра в те дни, когда погода была ясной. Окна выходили на восток и сразу впускали в комнату лучи утреннего солнца, но сейчас они лишь слабо освещали бронзовый бюст Якити, блекло отражаясь на его щеках. Однажды утром, вскоре после приезда в Майдэн, Эцуко открыла окно нараспашку. Шумно хлопая крыльями, наружу выпорхнула стая бабочек. Эцуко была ошеломлена. Бабочки, очевидно, притаились внутри вазы с горчичными цветами и ждали момента, чтобы упорхнуть в окно.
Эцуко взяла в помощь Миё. Вдвоем они тщательно убирали комнаты, пуская в ход тряпку и щетку. Особенно тщательно был протерт от пыли стеклянный ящик, внутри которого находилось чучело райской птицы. Однако запах плесени, пропитавший мебель и деревянные стены, устранить было невозможно.
— Кажется, нам не вытравить этот запах! — сказала Эцуко, протирая полотенцем бюст. Миё ничего не сказала в ответ. Ни один мускул не дрогнул на лице этой деревенской девушки. Стоя на стуле, она протирала деревянную раму картины с каллиграфией.
— Какой ужасный запах! — вновь произнесла Эцуко, разговаривая сама с собой. И тут Миё повернулась к ней лицом.
— Да, и в самом деле ужасный! — сказала она. Эцуко рассердилась. Она размышляла о том,
почему по-деревенски одинаково бесчувственные Сабуро и Миё вызывают в ней противоположные эмоции: если Сабуро утешает ей сердце, то Миё, наоборот, раздражает. Причина была в том, что у Сабуро с Миё было больше сходства, чем с ней. Именно это обстоятельство и раздражало Эцуко. Она села на стул, который, вероятно, сегодня вечером будет великодушно предложен министру. Едва Эцуко устроилась на нем, как лицо ее приобрело снисходительное выражение, оттененное состраданием, приличествующим государственному мужу, и как бы его великодушным взором Эцуко окинула комнату старинного друга, забытого всем миром. Министр, день которого расписан по минутам и по секундам, словно они были распроданы на валютной бирже, казалось, торжественно одаривает хозяина своим визитом — единственным подарком, которым он располагал.
— Оставьте! Не надо готовиться! Пусть останется как есть! — все повторял и повторял сияющий Якити. Визит высокопоставленного чиновника неожиданно вернул его к жизни.
— А что же вы не возвращаетесь к делам? Ведь уже прошло время этих послевоенных выскочек — они не смыслили в бизнесе. Теперь в правительство и в бизнес возвращаются профессионалы и богатое опытом старшее поколение.
Якити, услышав такие речи, расцвел, а его скептическая усмешка — постоянная маска самоуничижения — превратилась в ясную улыбку.
— Да кому нужна такая старая развалина? Я уже никуда не годен. Я еще могу изображать из себя крестьянина. Старым людям вроде меня, говорят, не стоит испытывать себя под холодным душем. Все, на что я способен, так это заниматься выращиванием декоративных деревьев. Однако мне не о чем сожалеть. Я вполне доволен собой. Я не знаю, следует ли говорить тебе это откровенно, но в наше время — я уверен — нет ничего более опасного, чем стоять на пути эпохи. Кто знает, как еще повернется мир, построенный на одних иллюзиях, не так ли? Если мир есть иллюзия, то иллюзией будет всякая конъюнктура и депрессия, война и перемирие. В этом иллюзорном мире живут и умирают люди. Да, люди умирают, но это естественно. Такова природа. Однако в таком иллюзорном мире разве найдется что-нибудь, ради чего стоило бы рисковать жизнью, а?
Рисковать жизнью ради иллюзий — не глупость ли это? А такие люди, как я, не могут работать без того, чтобы не выкладываться до конца. Нет, я не один такой! Коль скоро ты приступаешь к работе, то, не отдаваясь делу полностью, тебе ничего не сделать по-настоящему. Я так думаю. Те, кто старается быть активным в наши дни, просто не имеют такого дела, ради которого можно было бы пожертвовать своей жизнью. Это люди с. отравленной душой. Вот так. Пусть уж я, старый болван… Да и лет впереди у меня не так уж много… Не сердись на меня, это просто бравада. Я — старая развалина. Ополоски. Осадок на дне чашки после неочищенного сакэ. Вторично из меня ничего не выжать. Было бы жестоко…
В обходительности Якити чувствовался запашок льстивости, словно министру предлагали взятку, под которой подразумевалось не выгода, не слава, а то, что называется «уединением и покоем». Какая корысть была от этой взятки? Иначе говоря, затворничеству Якити даровалась высокая общественная оценка, чтобы откупиться от острых коготков, скрытых под опереньем на лапах старого ястреба, негодующего на весь белый свет.
Утром пить росы из бутонов магнолий.Вечером лакомиться опавшими лепестками белой хризантемы.
Это были строки из классика китайской поэзии Ли Сао, любимые строки Якити, которые он собственноручно написал и поместил в рамку. Теперь это художество висит на стене в гостиной комнате. Для человека низкого происхождения это значительное достижение. Чтобы развить вкус к такому хобби, достаточно иметь врожденную эксцентричность, однако увлечение Якити каллиграфией не получило развития — утонченность редко увлекает людей из богатых семейств.
* * *После обеда семья Сугимото была завалена работой. Якити все время приговаривал, что в помпезном приеме нет никакой необходимости. Однако было понятно, что если к его словам прислушаться и чего-то не сделать, то у него испортится настроение. Только Кэнсукэ тихонько сидел на втором этаже в одиночестве, уклоняясь от принудительных работ. На случай если гости захотят вечером перекусить, Эцуко и Тиэко приготовили рисовые колобки — их лепят на День осеннего равноденствия. Готовые колобки положили в коробочку, не забыв ни о секретаре, ни о шофере. Чтобы задавить петуха, пригласили госпожу Окура. На ней было легкое платье из аляповатой ткани в красных узорах. Когда она отправилась в курятник, двое детей Асако бросились вслед за ней, чтобы посмотреть, что там будет.
— Вернитесь. Сколько раз я говорила вам, что детям нельзя на это смотреть! — раздался из дома голос Асако.
Она не была хорошей хозяйкой, но этот недостаток с лихвой восполняла талантом воспитания детей в традициях мелкой буржуазии. Асако всегда сердилась, когда Нобуко приносила домой дешевые книги комиксов, взятые у дочери госпожи Окура. Взамен отобранных комиксов она давала дочери английскую книжку с иллюстрациями и пояснениями. В отместку Нобуко закрашивала лица принцев и принцесс зелеными красками.
