Ян-Филипп Зендкер - Сердце, живущее в согласии
Скрипнули ступени. У Ба, кашляя, поднялся, унес свечу к себе в спаленку, где вскоре потушил. Потом несколько раз скрипнула его кровать.
Кушетка оказалась удобнее, чем ожидалось. Я вспомнила, как прекрасно мне спалось на ней десять лет назад. Однако сегодня, невзирая на сильное утомление, заснуть я не могла.
Я думала об отце. Впервые за много лет мне захотелось, чтобы он сидел рядом, держал меня за руку и что-нибудь рассказывал негромким, убаюкивающим голосом. Как же я могла забыть про его любовь и не включить в список любящих меня? Не важно, что отца уже нет. Любовь тех, кто умер, не исчезает, и никто не может отнять ее у нас.
Мысль оказалась как нельзя кстати, мне стало легче, но сон не шел. Я чувствовала, что незримая спутница скоро снова заговорит. Прошло еще несколько минут… Только стрекот сверчков. Может, все-таки не появится?.. Появилась!
Умоляю, немедленно уезжай отсюда.
Она молчала всю дорогу, с самого моего отъезда. Я знала, чего она хочет. Еще в Нью-Йорке она усиленно отговаривала меня от путешествия.
– Я только что приехала и возвращаться не собираюсь.
Не упрямься. Уезжай. Немедленно. Пока не стало слишком поздно.
– Зачем мне это?
Мне знакомы здешние места. Тебя ждут ужасные несчастья.
– Какие же?
Они придут и схватят тебя.
– Глупости.
Это ты так думаешь. Ты их не знаешь.
– Кого?
Черных сапог. Они приходят и днем и ночью. Могут явиться, когда захотят. И увести с собой, кого пожелают.
– Только не меня.
И тебя тоже.
– Брат меня защитит.
От них никто не защитит.
– Я – иностранка.
Их это не волнует. Если им надо, они забирают стариков, женщин, детей.
– И что делают с теми, кого забрали?
Ты услышишь разные истории. Только тех, кто их тебе расскажет, мало. Вернувшиеся изменились.
– Они забирали и тебя?
Не меня.
– Тогда кого?
Моего сына. Это гораздо хуже. Те, кто остались, тоже изменились.
– И где же, по-твоему, я встречу эти черные сапоги?
Они сами тебя найдут. Когда они явятся, не смотри им в глаза. И на их сапоги не гляди.
– Почему?
У сапог магическая сила. Там отражается все зло и вся жестокость, на какую мы способны.
– «Мы» – это кто? – спросила я.
Люди. В мире, отражение которого ты увидишь в их сапогах, нет ни любви, ни прощения. Только страх и ненависть. Нам не выдержать такого. Они делают нас другими. Ни в коем случае не смотри на их сапоги.
Никогда еще она не говорила так много о себе. Я терпеливо ждала, не расскажет ли еще что-нибудь.
– Кто ты? Откуда родом?
Молчание.
Всегда один и тот же трюк. Как только я пыталась узнать о ее происхождении и жизни, она умолкала. Кто же ты такая? Как тебя звать? Где родилась и жила? Я не раз спрашивала ее, но не получала даже туманных ответов. И все-таки кое-что я сегодня выяснила. Ей знаком Кало. У нее был сын, которого забрали «черные сапоги». Кто же они?
Не говори ему обо мне. Ни слова.
– Кому?
Брату.
– Ты его знаешь?
Молчание.
– Наоборот, я собираюсь все ему рассказать. Затем сюда и приехала. Он поможет тебя найти.
Меня невозможно отыскать. Я мертва.
– Тогда узнать, кем ты была, и причину твоей смерти.
Я запрещаю.
– Почему?
От ваших поисков станет хуже.
– Но почему? Объясни!
Не могу. Это должно остаться тайной. Навсегда.
– Ты решила меня испугать? Не получится.
Нет. Я хочу предостеречь. Ни в коем случае не ищи моих следов. Ты завтра же должна вернуться в Нью-Йорк.
– Тогда сама расскажи про свою смерть.
Никогда.
– Тебя кто-то убил?
Молчание.
– Это сделали черные сапоги? Они тебя убили?
Молчание.
– Произошел несчастный случай? Может, ты была стара и болела? Или покончила с собой?
Упрямое молчание.
– Я все равно узнаю.
Ответа я не ждала.
Постепенно сон сморил меня.
Я проснулась среди ночи от монотонной игры скрипки – концерт Бетховена. Даже в полусне я узнала знакомую музыку.
В дом вернулось электричество.
Потом я услышала кашель и скрип кровати. У Ба перевернулся на другой бок. Музыка ничуть не мешала ему спать.
Глава 10
Меня разбудили непривычные звуки. Щебетание птиц, похрюкивание свиньи, кукареканье петухов, крики детей. Через несколько секунд я вспомнила, что нахожусь далеко от Нью-Йорка. Должно быть, спала я долго. Вовсю светило солнце, а мой желудок урчал от голода.
Внизу подметали двор. Я встала и подошла к окну без стекол – чистоту наводил не кто иной, как У Ба. Увидев меня, он немедленно отложил метлу и поспешил в дом:
– Доброе утро. Хорошо спала?
Я сонно кивнула.
– Должно быть, проголодалась?
Я кивнула снова.
– Мигом приготовлю завтрак. Ду́ша у меня, как ты знаешь, нет, но можешь умыться во дворе, у колодца.
У Ба подал мне лоунджи и старое полотенце, после чего ушел на кухню. Я разделась, закутавшись в материю от колен до подмышек, и спустилась во двор. В роли колодца выступал бетонный резервуар, в который по тонкой трубе стекала вода. Труба была протянута от соседей, через живую изгородь. Возле резервуара я нашла два красных пластмассовых ведра и белый эмалированный таз. Наполнив его, облилась с головой. Вода оказалась холодной как лед, что никак не вязалось с теплым утром. После третьего таза мне даже понравилось, а после пятого я получила истинное удовольствие от «душа по-бирмански».
В доме пахло завтраком. От кружек с горячей водой поднимался пар. Рядом лежал пакет растворимого кофе, кубики сахара и сгущенное молоко. У Ба приготовил яичницу с помидорами и перцем. На другой тарелке меня ждали ломтики поджаренного белого хлеба, покрытые аппетитно тающими кусочками сливочного масла.
– Какое чудо. Спасибо, У Ба. Ты такой заботливый брат. Откуда у тебя сливочное масло?
У Ба довольно улыбнулся:
– Утром сходил к другу. Он работает в отеле.
Мы сели. Яичница была объедение. Даже кофе оказался приличным. Я умяла ломтик поджаренного хлеба, взялась за второй и только сейчас заметила, что У Ба ничего не ест.
– Подожду, пока ты закончишь.
– Зачем?
– У нас не принято есть с гостями. Полагается ждать, пока они не насытятся. Таков наш обычай. А в Штатах по-другому?
Я засмеялась:
– У нас бы это считалось очень невежливым. За столом едят все. И потом, я же не гостья, а близкая родственница.
Похоже, я убедила его. У Ба улыбнулся, деликатно положил себе порцию яичницы и взял ломтик хлеба.
Теперь мы ели вместе. Молча. Тишина ничуть не тяготила брата, а вот я к ней не привыкла.
– А как ты жил эти годы? – спросила я, когда безмолвие сделалось невыносимым.
У Ба задумался. Видимо, он считал, что должен дать мне обстоятельный ответ. Я уже начинала жалеть, что спросила.
– Я жил… хорошо, – наконец ответил брат.
– Хорошо?
– Да. Будда говорил: «Здоровье – величайший дар, удовлетворенность – величайшее богатство, верность – лучший способ общения с окружающими». Я здоров и доволен. Моя вера непоколебима. И, как видишь, – он обвел рукой гостиную, – у меня полный достаток. Разве есть причины для недовольства?
Я тоже оглядела жилище:
– Знаешь, я бы добавила еще кое-что.
Сказано это было, скорее, в шутку, но У Ба воспринял слова всерьез и даже удивился:
– И что же?
– Например, душ. Водонагреватель. Электрическую плитку или газовую плиту с баллонами.
– Ты права. Эти вещи сделали бы жизнь удобнее. Но так ли они мне необходимы? – Левой рукой У Ба почесал затылок справа. Знакомый жест. Так делал отец, когда задумывался. – Сомневаюсь, – сказал У Ба, закрывая тему бытовых удобств. Он снова закашлялся.
– Ты давно простужен?
– Наверное, недели две. Может, и дольше. Не знаю.
– А температура повышалась?
– Нет.
– Из носу текло? В горле першило?
– Нет.
– Что-нибудь болело?
– Ничего.
Мне вспомнилась Карен – женщина чуть старше меня, единственная дама среди ассоциированных партнеров фирмы «Саймон и Кунс». Несколько недель подряд она не переставая кашляла. Кашель был сухой, надрывный, очень похожий на тот, что у У Ба. При этом не было никаких симптомов простуды, гриппа или ангины. Решив, что у нее обыкновенная аллергия, Карен не пошла к врачу, а когда все же обратилась, рентгенолог обнаружил затемнение в легком и заподозрил рак. Через полгода она умерла.
