Елена Вернер - Грустничное варенье

На следующей остановке Лара привела себя в порядок. Она выходила из дома в полной уверенности, что может выглядеть как ей заблагорассудится, все равно там, куда она едет, никто ее не знает. Точнее, она вообще обо всем этом не думала. И уж тем более даже в страшном сне ей не могло привидеться, что Егор Арефьев станет ее сопровождать. Теперь, при каждом новом взгляде на него, она нервничала — и бесилась из-за этого. Кудрявые волосы его были аккуратно причесаны, хотя неизвестно, каких сил ему это стоило. Рядом с ним, подтянутым, спортивным и, кажется, совсем не уставшим, Лара казалась себе драной кошкой, пусть и с вымытыми, но наспех собранными в хвост волосами, бледными покусанными губами и кругами под глазами от недосыпа и слез. Сон на заднем сиденье автомобиля ее тоже не красил, футболка была уже изрядно помята, а взгляд стал совершенно чумной. Так что она молила бога, чтобы на следующей заправке оказался нормальный туалет с зеркалом, а не просто конура с дыркой в полу и буквами М и Ж, начертанными чьей-то некрепкой рукой.

К счастью, ее мольбы были услышаны, и к машине она вернулась умытой, причесанной и явно посвежевшей. Ей не хотелось, чтобы Арефьев решил, будто она прихорашивалась для него или что-то вроде этого. Но еще больше не хотелось, чтобы он глядел на нее с жалостью, как на приблуду с перебитой лапой. Сам-то он всегда был безупречен.

Егор ждал, открыв дверь и держа на коленях два стаканчика с дымящимся кофе. Лара подошла неожиданно, и, обернувшись, он заметил ее, сглотнул, на горле нервно дернулся вверх-вниз кадык. Резко двинувшись вперед всем телом, он чуть не опрокинул на себя горячий стакан: несколько капель кляксами упали на светлую джинсовую ткань. Егор крепко выругался вполголоса, и Лара удивленно замерла. Она не слышала раньше, чтобы он ругался, и не поняла, что произошло, а гамма чувств, вспыхнувшая вокруг него, пронеслась так быстро, что не удалось уловить и половины.

— На, я взял тебе кофе, — Егор протянул стаканчик довольно грубо, почти всунул ей в руки, чудом не облив теперь и ее, а сам тут же скрылся в здании заправки. Лара проводила его ошарашенным взглядом. Она впервые видела выдержанного, застегнутого на все пуговицы Егора Арефьева в таком смятении.

С каждой новой сотней километров молчать становилось все тяжелее. Злость на Арефьева рассеивалась, исподволь оттесняемая скукой, и Лара уже не очень понимала, зачем так себя ведет. Наверное, из принципа. Снимать она могла только на остановках — из окна, даже открытого, толковых кадров не получалось, слишком быстро все мелькало и менялось. Другой мир, жизнь дороги, со своими правилами, с дружественно настроенными водителями на встречной, которых не знаешь не то что по имени, а даже в лицо. Верстовые столбики, незнакомые, часто забавные названия населенных пунктов, указатели, посты ДПС и мобильные экипажи, притаившиеся в кустах с радарами, о которых предупреждали миганием дальнего света несущиеся навстречу машины. Каждый раз, когда встречные моргали фарами, Егор сбрасывал скорость и поднимал в ответ раскрытую ладонь — в знак благодарности. Вроде бы мелочь, но Лара обращала на это внимание. И исподтишка следила, тянутся ли пальцы Егора к рычажку под рулем, чтобы в свою очередь дать знать другим, что за поворотом их поджидают гаишники. Такое маленькое добро без награды, услуга, не требовавшая ничего взамен, а оттого еще более ценная.

После обеда в придорожной кафешке с выгоревшими пластиковыми стульями и обжигающе острым харчо, настолько острым, что невозможно было есть, Лара позвонила отцу.

— Как дорога? — Велесов-старший спрашивал явно не о состоянии дорожного полотна. Лара зажмурилась:

— Да, папа, как дорога? Как может быть дорога, когда ты отправил меня в нее вместе с… У меня даже слова нет подходящего! Спасибо тебе большое.

— Ларик…

— Знаешь, как ты меня подвел? — грустно вздохнула она. — Уж от тебя-то я подставы не ждала…

В машину она вернулась смурная, и Арефьев сразу это заметил.

— Ты поговорила с отцом? — и, видя, что насупившаяся Лара не собирается отвечать, покачал головой:

— Все-таки высказала ему свое «фу», не утерпела. Зря. Не бурчи на него, бурчи лучше на меня. Он заботится о тебе. И знает, что в поездке о тебе могу позаботиться я. Все лучше, чем пускаться одной во все тяжкие по нашим дорогам.

— Ну да, ты же у нас защитник… — пробормотала она сердито и отвернулась. Арефьев наступил на больную мозоль. Она и сама была не рада, что дала волю раздражению. Одно дело — они с Арефьевым в машине, и совсем другое — папа, который теперь сидит и переживает за нее, и будет переживать еще долго. Черт, стоило бы и промолчать. Однозначно стоило промолчать! Это ведь папа… Кто знает, увидятся ли они еще? А ведь он всегда был рядом, когда Лара в нем нуждалась.

Она представила его удивительно явственно. Наряжающего с ними елку, или тянущего по сугробам двое санок вместо одних. Он всегда был рядом. Водил в парк, в цирк, в поликлинику, не пропуская на диспансеризации даже гинеколога. В очереди к педиатру именно он сидел молча и терпеливо, среди переругивающихся мамаш со своими сопливыми хнычущими чадами. А позже, когда у Лары и Лили разыгрывались первые любовные трагедии, именно он утешал девочек и вытаскивал их, рыдающих из ванной.

С тяжелым чувством Лара закрыла глаза. Она то выныривала, то утопала в тяжелом обморочном сне без сновидений и с каждым пробуждением чувствовала себя все более разбитой. И тут же начинала маяться, дожидаясь лишь очередной нарисованной Лилиной рукой снежинки на карте. Собираясь проехать за рулем весь путь сама, она и не предполагала, что придется вот так мучиться от безделья и тягостных мыслей. Арефьеву-то хорошо, он следит за дорогой, а ситуация на ней все время меняется, так что ему не до скуки.

Заговаривать Егор больше не пытался. Иногда он искал Лару глазами в зеркале заднего вида, а может, ей так казалось, и Арефьев просто изучал дорогу позади. Бывало, он на мгновение оборачивался к Ларе, проверяя, спит она или нет, и то уменьшал звук, чтобы не мешать ее сну, то с облегчением включал на полную громкость, чтобы взбодриться, и даже легко постукивал большим пальцем по рулю в ритм. Лара не могла решить, что из этого раздражает ее больше.

Ближе к вечеру она стала гадать, где они заночуют. Казань уже проехали, и от чак-чака[2], купленного на подъезде к городу, остались только желтые сладкие крошки на дне пластиковой коробочки. Они съели сладость вместе, хотя Лара и не снизошла до того, чтобы поломать для Егора слипшийся кусок печенья и меда на мелкие части. К ее досаде, он вполне справился сам, хотя Лара и видела, как Арефьеву неудобно вести машину, держа в одной руке сладкий липкий чак-чак. Но он не попросил — а она не предложила.

На закате она проснулась оттого, что машина больше не едет. Не было подпрыгивания на трещинах в асфальте, музыки и шума трассы, похожего на близкий прибой. Егора в машине тоже не оказалось, и Лара выпрямилась, оглядываясь по сторонам и силясь понять, что происходит. Голубое небо покрывали розоватые родимые пятна облаков.

Дверь распахнулась.

— Вылезай, приехали. Я снял номер, — бросил Арефьев и открыл багажник. Пока она выбиралась, неповоротливая и почти больная от проведенного в дороге дня, он уже подхватил сумки и понес к небольшому трехэтажному дому с вывеской «Отель», одному из представителей настоящего дорожного китча с непременной кирпичной башенкой и крытой металлочерепицей крышей. Схватив рюкзачок с урной, Лара последовала за Егором, и джип пикнул включившейся сигнализацией.

Номер оказался небольшой, чистый и безликий, как все гостиничные номера в мире. Не разбирая сумку, не ужиная и не расстилая постель, Лара, как была, в футболке и джинсах, рухнула на покрывало. Все тело ныло, как побитое, — она давненько так не уставала. Как будто разгружала вагоны. А ведь просто день в пути, один-единственный, большую часть которого она дремала. Думать про состояние своего спутника Лара себе запретила. Он сам напросился.

После этого упрямого вывода она накрыла голову второй подушкой и отключилась.

Глава 4. Когда меняется свет

Скрежет. Кхр!.. Кхр!.. Громкий отвратительный скрежет разбудил Лару среди ночи.

Проснувшись от испуга и не сразу понимая, где находится, она села на кровати. Тьма стояла кромешная до плоскости, до одномерной бархатности, будто глаза все еще оставались закрытыми. Лара несколько раз моргнула. В ушах гулко, молотом бухала кровь, а откуда-то сбоку снова загрохотало, громко, однообразно и тревожно, как будто от ударов сминалось что-то большое и металлическое, и Лара все никак не могла уяснить, что происходит.

Она вскочила и тут же больно запнулась — судя по ощущению, о сумку, брошенную у кровати. Замерла на мгновение, скорее догадываясь, чем различая окно, закрытое плотной шторой и, очевидно, распахнутое за нею настежь. Противное скрежетание выматывало, дергало по нервам, и нужно было непременно узнать, что это такое. Выставив руки вперед, Лара добралась до окна, нащупала тяжелую ткань и слегка дернула. За ней обнаружилась дверь на балкон.