Дина Рубина - Больно только когда смеюсь
Вопрос, что называется, риторический…
Вот сегодня у нас тяжелый день: выступаю в Кармиэле, это на севере, езды часа четыре… Готовимся с утра, причем, больше — психологически. В машину садимся, как истребитель садится в самолет. Пристегиваемся… «Ну, с богом!» — говорит мой муж, включая зажигание. И буквально сразу, еще на нашей улице, слева выскакивает, как черт из табакерки, серый «пежо», чуть не утыкается в нас, резко тормозит. За рулем — девушка, на вид лет четырнадцати. Лихо поворачивает, ложится на крыло, мчит дальше… Текст, посылаемый ей вдогонку нами обоими, я привести здесь не могу…
А на подъезде к Тель-Авиву, волочась в непонятной пробке минут сорок, переживаем еще одно потрясение: с леденящим воем мчатся «амбулансы», унося раненых или убитых.
На обочине мятый обугленный «шевроле», видимо, только что оттащили его с дороги.
На уцелевшем заднем стекле полустертая голубая наклейка: «Господи! Все мы дети Твои…»
— ЕСЛИ ИСХОДИТЬ ИЗ ВАШИХ КНИГ, В ИЗРАИЛЕ ВАМ ПРИШЛОСЬ ЖИТЬ НА «ОККУПИРОВАННЫХ ТЕРРИТОРИЯХ», ЕЗДИТЬ ПОД ПУЛЯМИ. ИЗВЕСТНО, ЧТО ЖЕНЩИНЫ, ОСОБЕННО В ПЕРЕЛОМНЫЕ ПЕРИОДЫ ЖИЗНИ, ЛУЧШЕ АДАПТИРУЮТСЯ К НОВЫМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ, ВООБЩЕ, К НОВОМУ. СОГЛАСНЫ С ЭТИМ? И ЕСЛИ ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК, ТО КАКАЯ СИЛА ПОМОГАЛА ЛИЧНО ВАМ?
— Видите ли, по роду занятий мне положено сопротивляться всему, что «известно». Я писатель, человек деталей, отдельных судеб. Мне ничего не известно. Меня и в работе, и в жизни никогда не привлекал общий знаменатель. Поэтому, давайте, сразу заменим оборот «как известно», на оборот «принято считать». Да, принято считать, что женщина гибче. На самом деле за пятнадцать лет мне приходилось встречать здесь самые разные варианты отношения к действительности и быть свидетелем и участником самых разных сюжетов. Видала я и мощных, как бульдозеры, мужиков, прущих через бурелом судьбы, за пазухой которых уютно примостились кошечки-жены; видала и семижильных баб, за день способных убрать по две виллы и сбегать на рынок, чтобы накормить депрессирующего на диване мужика… Знакома с русской женой нашего приятеля, еврея, который мыкается без работы, а она — архитектор, лауреат государственной премии Израиля, и без ее подписи не идет ни один проект в большом регионе; знакома с мужиком, которого сюда притащила жена, через месяц ушла от него к состоятельному израильтянину, а он остался без гроша, знал только одно слово — «работа», так и таскался по разным лавочкам-хозяйствам и твердил угрюмо: «работа»… «работа»… — пока кто-то не сжалился и не позволил за копейки безъязыкому какие-то ящики таскать…
Ну, а жизнь на «территориях», как вы говорите «оккупированных» (мы их называем отвоеванными)… так ведь вся моя семья ездила под пулями, не я одна.
Скажем так: я думаю, что на преодоление трудностей у женщины, как говорят спортсмены, «дыхалка» лучше, понимаете? Длиннее дыхание… Женщина природой приучена к долгому свершению самого великого дела — вынашиванию ребенка. Не говоря уже о кромешном ужасе родового горнила.
Картинка по теме:
Я очень люблю рассказ нашей ташкентской соседки тети Тони, акушерки, про то, как у них зимой в родильном зале лопнула батарея парового отопления. Хорошо, что собственный тети Тонин муж: дядя Саша был сантехником-виртуозом. И вот она его срочно вызвонила:
— Саня, — кричит в трубку, — бежи, спасай! У нас тут роженицы застынут, дети померзнут!..
Тот явился прямо в родзал со своими гаечными ключами, отвертками, шурупами… и волей-неволей оказался свидетелем исконного женского труда одновременно трех бабонек, на трех родильных столах. Бледный был, рассказывает тетя Тоня, как смерть, все у него гаечный ключ из рук валился. Мы с ним тридцать пять лет прожили, трое взрослых детей, четверо внуков… а я его таким жалким впервые видела.
Врачи и акушерки просто не знали — кого спасать: младенцев или полуобморочного дядю Сашу.
А когда тетя Тоня вернулась домой с дежурства, он, не стесняясь детей, повалился ей в ноги:
— Тоня, — говорит, — прости меня за все! За всю мою жизнь! Я ж понятия не имел — что это за ужас!
Это я к чему: терпеливее мы, в целом, понимаете? Хотя — бывают исключения.
Что касается той силы, которая женщине помогает (да и мне, в частности) — так она все та же: дети. Ты сама уж как придется, а дети должны быть накормлены, одеты и заняты пристойным делом. Точка.
— В 90-Е МНОГИЕ ЭМИГРИРОВАЛИ В ИЗРАИЛЬ, КТО-ТО ОСЕЛ, КТО-ТО НЕТ. ИЗВЕСТНЫЙ ПРИМЕР — МИХАИЛ КОЗАКОВ: ВЫУЧИЛ ИВРИТ, РАБОТАЛ В ТЕАТРЕ. НО НЕ ПРИЖИЛСЯ — ВЕРНУЛСЯ ОБРАТНО. КАК ДУМАЕТЕ, ПОЧЕМУ? ПОПЫТКА СМЕНИТЬ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО И НАЧАТЬ НОВУЮ ЖИЗНЬ ЧАСТО ЗАКАНЧИВАЕТСЯ НЕУДАЧЕЙ. ЭТО ВСЕ РАВНО, ЧТО ПОПЫТКА УБЕЖАТЬ ОТ СЕБЯ. БЫЛИ ТРУДНОСТИ У ВАС, ЧЛЕНОВ ВАШЕЙ СЕМЬИ?
— Михаил Козаков, который вернулся, я, которая не вернулась, Юрий Милославский, который поехал дальше, на Запад, или Анатолий Алексин, который живет в Яффо у моря — не могут служить примером никому, никогда, ни в коем разе. Это все — люди творческого труда, для которых нигде не приготовлено места под солнцем.
Писатель еще туда-сюда. Все, что надо для осуществления замыслов, при нем, и задешево — уж ручку и тетрадь купить можно даже на пособие по безработице. Художнику хуже, ему нужны какие-то приличные деньги на кисти-краски-мольберт. И совсем уже худо актеру, режиссеру. Тому театр подавай, или киностудию, громадные деньги на постановку спектаклей или съемку фильмов; главное же, зрителей, зрителей подавай, чтобы говорили на твоем родном языке, чтобы внимали, аплодировали… Особенно, если на родине актер был избалован славой и столичными залами, как Козаков…
Насчет того же, что попытка начать новую жизнь часто заканчивается неудачей — я категорически не согласна. Трудно, конечно. И мне было трудно. Но история человечества — это история вечных миграции-эмиграции. А уж двадцатый век в этом — настоящий чемпион. Штучные судьбы не в счет. Лес рубят, знаете… Хотя лично я, повторяю — по профессии — люблю именно штучные судьбы.
— НЕ ТАК ДАВНО В «НОВОЙ ГАЗЕТЕ» ПУБЛИКОВАЛИСЬ ВАШИ КОЛОНКИ ОБ ИЗРАИЛЬСКОЙ АРМИИ — ТАМ И О ПРИЗЫВЕ, И О ПРИСЯГЕ, И О НОШЕНИИ ОРУЖИЯ. КАК ИЗМЕНИЛ ВАС ТОТ ФАКТ, ЧТО ВАШИ ДЕТИ СЛУЖИЛИ?
— Да, служба в здешней армии очень меняет и тебя самого, и детей; буквально месяца за два израильские балбесы становятся опорой общества. Ведь эта страна держится на плечах наших детей… В израильской армии вообще есть много интересного, необычного, чего нет ни в одной армии мира. Например, есть специальная такая скорбная часть — «оповещатели». Это, когда в семью погибшего воина являются трое: командир, врач, и военный психолог… Этого нигде нет.
На курсе молодого бойца есть вовсе странные занятия. Когда моя дочь проходила этот курс, она рассказывала, что в один из дней командир привел взвод на дюны (база находилась на берегу моря), велел всем лечь навзничь на песок, закрыть глаза и вообразить себе — с кем и где сейчас каждый хотел бы очутиться.
Дочь сказала: «Я бы хотела оказаться сейчас с мамой в Венеции» — (перед армией мы с ней неделю пробыли в Венеции, которая произвела на нее неизгладимое впечатление). Помню, я страшно удивилась — что это за такие странные «военные» учения на курсе молодого бойца? И Ева серьезно объяснила — это такой урок, называется «личность против общества»… И прорабатывают там важнейшие этические ситуации на тему противостояния и столкновения интересов личности и интересов общества.
Скажем, у тебя в пятницу увольнительная. Ты уже заказал номер в отеле, и твоя девочка ждет этой увольнительной с нетерпением. И вдруг приказ тебе: остаться. На базе изменилась ситуация, твое присутствие необходимо. Каковы твои действия в этом случае? Понимаете, такие кропотливые занятия по вылепливанию внутренне свободного взрослого человека… Хотя, не скрою — эти два года службы дочери дались мне тяжело, и когда мы после демобилизации забирали ее с базы, со всем солдатским барахлом, баулами, одеялами, подушками… и ехали долгой пустынной дорогой домой, я мысленно молилась, чтобы ей никогда больше по этой дороге не пришлось добираться на базу.
— ВЫ ПИСАЛИ, ЧТО В ИЗРАИЛЕ У ВАС КВАРТИРА «С ВИДОМ НА ИЕРУСАЛИМ». ЭТО КАК-ТО ОБЯЗЫВАЕТ? ВДОХНОВЛЯЕТ? ИЛИ УЖЕ ВОСПРИНИМАЕТСЯ БЫТОВО?
— Нет, вот уж Иерусалим — город, который никогда не воспринимается «бытово». Мой приятель, писатель, живущий в Тель-Авиве, всегда восклицает: «Как можно жить в городе, в котором проповедовали пророки?! Как можно выносить там по утрам мусор?!»
А я еще и живу на пути к той горе Скопус, с которой все завоеватели бросали первый взгляд на Иерусалим. И небо над этой горой всегда — композиционный центр пейзажа. Оно всегда — драма, что бы на нем ни происходило: тучи, радуга, легкие завихрения облаков, жаркая синь…
