СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий
Синим и бездонным было небо, а горы — умиротворенными и великими. Хлеба звенели золотом о своей зрелости, и все навевало покой и радость. Где-то вдали пели жницы, и песни их, отражаясь от небесной синевы, слетали, как изнуренные птицы, на теплую грудь земли, чтобы свить свои гнезда и породить новую радостную надежду. Климент слушал эти песни и все еще не мог поверить в избавление. Долго плыли они втроем по быстрому Дунаю на утлом плоту, прежде чем их увидели люди белградского таркана, предоставившие им кров и пищу. И пока ожидали дальнейших распоряжений, они обдумывали все, что с ними произошло, и набирались сил для новых свершений. Слава богу, злоключения осталась позади, и в будущем виделись только хорошие дни. И теперь путники шли навстречу этим дням, как жаждущий — к прозрачному роднику, как замерзающий — на свет далекого огонька и как голодный — к гостеприимному очагу, где его ждет теплый хлеб и ласковая рука милосердия. Трое исстрадавшихся учеников святых братьев не спрашивали, куда их ведут, не задавали вопросов, уклончивые ответы на которые могли бы растревожить их сердца. Они доверились людям князя, и каждый из них по-своему представлял себе землю, по которой они ехали и где нашли доброе слово и приют. Климент, глядя на эту равнину, блистающую золотом зрелых хлебов, невольно вспомнил о книге рода, написанной отцом. По площади Велеграда ветер, наверно, уже развеял щепотку черного пепла, в который она превратилась. Но книга продолжает жить в его памяти, неизгладимая и неистребимая, как его жизнь. И если когда-нибудь он найдет время для себя, то попытается восстановить ее со всеми истинами и несовершенствами, красотами и слабостями, изложенными рукой одаренного человека, хотя и не знакомого с большой наукой письма. Отец покинул людей, чтобы осмыслить свое место на грешной земле, и его рука оставила такой след:
«Все люди одним и тем же путем приходят на свет божий, без одеяний и отличий, которые они получают со временем. Иногда случается так, что глупец поучает умного, слепой ведет зрячего, а самый большой нечестивец учит честного честности. Почему? И я, многогрешный, покинул кров себе подобных, чтобы уйти в горы и стать судьей самому себе. Ошибся ли я? День за днем задаю я себе этот вопрос и все ищу на него ответ, ибо и по сей день я не нашел его ни в златопечатном слове пророков, ни в мудрых книгах святых отцов. Я стою на вершине горы и смотрю вниз и, возможно, вижу лучше многих других, у которых нет крыльев, чтобы возвыситься над своей грешной, влачащейся в земной пыли судьбой. Я понимаю, что чего-то не хватает людям, чтобы быть добрыми и справедливыми… потому что тот, кто имеет много, жаждет еще больше, а кто не имеет, хочет не умереть в нищете, так почему же у него ничего нет? Чем он хуже других, имущих уже от рождения? Не чрезмерно ли я, многогрешный, возвышаю свою мысль, содержащую укоры и вопросы, непосильные нам, бескрылым тварям?.. Я стою на вершине горы и смотрю вниз, где люди пожирают друг друга во имя своей правды, ибо каждый думает, что только он прав. Но что такое правда? Разве можно ее, как вола, запрячь в телегу, везущую одного человека? Ведь те, кто следует за телегой, не защищены от пыльного облака, поднимаемого колесами. Боже, господин над людьми, не дай душе смертного твоего разорваться от искусительных вопросов! Смилуйся над грешником и открой мне глаза на истину! Я пошел искать ее, ради нее покинул свой род, отказался от почестей, от друзей и врагов, я двинулся в путь за видением своей молодости, которое было дано мне вместе с любовью и верой и которое возвысило меня до этой вершины, откуда я смотрю на мир и вопрошаю...»
Вопросы эти постоянно занимали Климента, и тут отец с сыном часто расходились. В то время как отец избрал для себя горную вершину, чтобы вдали от суетных будней наблюдать с высоты за людьми, сын спустился с вершины к людям, чтобы учить их правде и справедливости. Климент исколесил немало дорог, немало горечи впитала его душа, но он, ни разу не усомнился в избранном пути. Глядя с вершины, ничего невозможно постичь. Если бы это было не так, то его учителя. Константин и Мефодий, не пошли бы в простых власяницах просвещать людей, совершать добрые и справедливые дела. Туман дольше всего держится в низинах, и потому свет нужнее всего там.
Песня жниц лилась в поднебесье над отцовской землей, и в воображении Климента возник буйный конь молодого ичиргубиля из семьи Куригир, нетерпеливо бьющий копытом землю, на которой остались следы от изящных ножек красивой славянки. Молодой ичиргубиль пошел вслед за нею и пришел… на ту вершину вопросов и сомнений. Сын не помнил молодости ичиргубиля, но его старость и смерть неизгладимы в сознании Климента. И последние его слова о бочонке с дубовым пеплом, предсмертный бред о священном дубе лежат в самой глубине сыновнего сердца, и, пока Климент дышит, они будут жить в нем. Теперь, когда и заветная книга рода превратилась в пепел, Климент остался его единственным продолжением. Только бы суметь восстановить книгу отца или изложить свои мысли и поучения в книгах, чтобы хоть что-то осталось от того, кто достиг вершины горы...
Климент чувствовал, как палящие лучи солнца проникают сквозь длинную власяницу и выгоняют последнюю влагу из его костлявого тела. Грязные капли пота текли по лбу, и он часто вытирал их домотканым платком. Дорога извивалась между подножиями гор, хлебными полями и тенистыми дубравами, но возницы будто и не думали останавливаться. Кони размахивали хвостами и с ожесточением били по мухам, облеплявшим потные крупы. В духоте летнего дня как предупреждение о чем-то непоправимом глухо звучал сиплый кашель Ангелария. Сырые дунайские туманы вызвали у него новый приступ боли в груди. И хотя еще в гостеприимном доме мораванина он перестал плевать кровью, большие сгустки мокроты отделялись с мукой, и нездоровый румянец играл на впалых щеках.
Ангеларию казалось, что е каждым днем странная лень все сильнее укачивает его на своих невидимых ладонях, липкий пот пропитывал его одежду. После удара в затылок люди Вихинга безжалостно топтали его ногами, и друзья удивлялись, что он остался цел. Они надеялись, что на новом месте он окрепнет и поправится. Если бы тут был Деян, то давно бы прогнал болезнь своими травами и кореньями, но старик навеки остался в чужой земле, рядом с учителем. Болезнь Ангелария напугала их еще в то время, когда в Белградской крепости они ожидали княжеского приглашения. Боритаркан Радислав велел своим лекарям заняться им, и по взглядам, которыми они обменялись. Климент понял, что здоровье Ангелария не улучшится. Лекари велели ему пить сыворотку из козьего молока и спать на овечьем навозе. Ангеларий для виду согласился, но отказался отделиться от друзей. Он обещал сделать все это на новом месте. Пока они ехали, он все яснее понимал: дни его жизни все больше и больше сокращаются. Слушая, как он кашляет посреди лета, один из возниц не выдержал и стал советовать есть горный мед вместе с сотами и пить отвар из сосновых игл. Ангеларий слушал и кивал головой, но его мысли, мутные и неясные, волочились за повозкой, словно хвост пыли. Много дорог исходил он по земле, много советов наслушался и сам не раз поучал людей, но никогда еще поучения не касались его собственного здоровья. Он все думал, что болезням нелегко будет согнуть его, а теперь понял, сколь внезапно все изменилось и до какой степени неотвратимо надвигается незримое соседство смерти. он уже дважды видел, как закрывает она глаза добрым и очень мудрым людям. В первый раз — глаза Константина, во второй — Мефодия. Теперь она шла рядом с ним, слушая песни жниц, и у него было ощущение, что если он неожиданно обернется, то увидит ее, сидящую рядом в повозке на свежем сене. Ангеларий представлял ее вполне зримо: как запыленную скиталицу, готовую идти вместе с ним до его недалекой уж кончины. Скрип колесных спиц напоминал скрип человеческих костей... Ангеларий постепенно начал сживаться с мыслью о своем конце, но если бы не мучительный кашель и холодный липкий пот в такую жарищу, он вряд ли думал бы о себе. И все же тихая жалость заполняла душу при мысли, что в хлебных полях и придорожных травах останутся муравьи, что птицы будут выводить птенцов и что даже паук будет плести свою тончайшую сеть, а его. Ангелария, не будет. Он долго готовился в свой последний путь, сколько слов знал о загробной жизни праведников и грешников, но теперь, когда приближался к границе потустороннего мира, ему не хотелось идти дальше. Поездка в столицу Бориса-Михаила представлялась ему спасительным бегством от смерти. Где-то там ждет его исцеление. Не может быть, чтобы княжеские врачи не нашли лекарства от его болезни. Он нужен людям, пергамент с нетерпением ожидает его умелой руки и его слов. И ему все казалось, что кони идут недостаточно быстро, а возницы не желают подгонять их. Словно угадав его мысли, Наум, который не любил сидеть в повозке и частенько шел пешком, слез и зашагал рядом. При каждом приступе кашля он доставал из кармана власяницы куски ладана и спешил дать его другу. Сначала Ангеларий отказывался, но постепенно убедился, что ладан успокаивает кашель. Вот и теперь горький вкус ладана притупил раздражение, и кашель прекратился. Это простое средство вернуло Ангеларию настроение, и на его лице снова засияла светлая добрая улыбка, всегда прятавшаяся в уголках его губ. У городских ворот Ангеларий сошел с повозки. Он хотел войти в город своей надежды с чувством победителя — победителя над страхом смерти...
