Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Я говорю правду, как есть. И не задабриваю. А вот в Среднеколымске скажу, чтобы тебя не только оправдывали и задабривали, но и возвеличивали.
— Не понимаю, за что, — развел руки Куриль. — За провал?
— Ну, провала полного нет, — не согласился Синявин. — Есть и успех. Церковь вперед продвинулась. С твоей помощью. А знаешь ли ты, что православная вера и не должна была победить?
— Как так — не должна?
— Обыкновенно. Шаманство — это не просто дьявольщина, а шаманы не просто служители сатаны. Шаманство — это часть язычества, многовековой веры. Вот дело в чем.
— Конечно, они едины, — согласился Куриль. — Но какая тут новость?
— Язычество — это дикость, это вся ваша жизнь. Ты боролся против шаманов, а получилось, что боролся с дикостью, со всей вашей жизнью. Вот за что тебе надо памятник ставить.
— И ты так скажешь исправнику? — насторожился Куриль.
Поп не ответил. Он встал и пошел к костру, который успел раздуть Косчэ-Ханидо. Куриль пошел следом за ним.
— Нет, я так не скажу, — вздохнул Синявин, грея над костром руки, — онидигил был долго открыт, тордох сильно выстудился. — Я многое понял здесь, Афанасий Ильич, очень многое понял.
— Скажи. Мне интересно. Или тайна большая? Может, ему, Константину, уйти?
— Нет, зачем же ему уходить! — запротестовал Синявин. — Как раз ему-то и нужно знать правду. Да я уже все и сказал. Поражение потерпела православная церковь. Хоть и не полное, но поражение. Не подходит вам христианство. Шаманство подходит вам. Вот о чем я раньше не думал!
— А ламуты? А юкагиры? Мы все теперь носим кресты. И ты сам говорил…
— Эх, Афанасий Ильич… Какое же христианство, если никто не знает канонов его. Никто ведь не знает законов божьих! Ламуты восстанавливали христианство, но, к сожалению, опять христианство слепое. А юкагиры… У юкагиров лучше пошло потому, что случилось это не вдруг, а весьма постепенно, да и обычаи ваши ближе к христовой вере. Нет, что ты ни говори, а христианство не победило. И мы с тобой не виноваты ни в чем.
Куриль бросился от костра.
— Какие я слышу слова! — зашумел он, отмахиваясь руками, будто от злых комаров. — Какие слышу слова! Зачем же я жизнь прожил? А?
Он вдруг подскочил к Синявину и, смело, даже с ненавистью глядя ему в лицо, зачастил:
— Может, тундре темнота подходит? Может, правильно, что мы нищие? А? Может, нам о добре, о свете и думать не нужно?
— Да бог с тобой, Афанасий Ильич! Опомнись, — бормотал поп, пятясь назад. Он еще потому испугался, что поднялся в рост Косчэ-Ханидо, в глазах которого тоже сверкала обида и злость.
— А ты видел наши жилища? — продолжал натиск Куриль. — Пошли Макария, пусть он пересчитает заплаты на всех тордохах. У него счета не хватит. Рвутся ровдуги — кочевать люди не могут. А у нас холодно, и на одном месте не проживешь…
И тут, наконец, обозлился Синявин.
— Перестань, Афанасий Ильич, перестань! — грозным басом окоротил он его. — Гнев на мне вымещаешь? Очнись и опомнись!
В широко открытых глазах Синявина было что-то такое, отчего Куриль в одно мгновение обессилел. Он гораздо тише сказал:
— Прости, отец Леонид. Это я так… Выхода нету. Мысли мечутся в голове… — Он повертел пальцами перед своим лбом, сник и со вздохом опустился на грязный пол.
Сел и Косчэ-Ханидо.
— И ты с такими мыслями хочешь к исправнику ехать? — спросил Синявин.
— Да уж теперь молчать не придется, — ответил Куриль. — И тебе прославлять меня не придется. К моему приезду расскажи всю правду о тундре. Ты ее видел и знаешь. Пусть исправник эту правду поймет.
— Афанасий Ильич. Не при отроке твоем пусть будет сказано это, только я за пять дней научился не верить тебе. — Синявин сделал шаг от костра, но тут же остановился и с неожиданным гневом вдруг почти закричал: — Иди, распорядись забить половину своего табуна! Раздай мясо и шкуры! И не будет заплат на ровдугах. Поезжай к исправнику — он тебе это же скажет. И ты быстро найдешь с ним общий язык. И тут вся цена радения за несчастных. Я не люблю несерьезной игры. И притворных слез не люблю. Бог Христос не сбросит с неба по ста оленей на каждого юкагира. Тяжело — что поделаешь! Русскому мужику не легче, но он терпит, однако. — Синявин хотел уйти за свой полог, но остановился и для примирения, что ли, добавил: — А в тундре все хорошо и спокойно. Никто ничего не ждет. А на сходках никто крамольных речей не произносит [114]…
ГЛАВА 26
На третий день ожиданий Халерха больше не сомневалась: семья Нявала, Куриль, Пурама, Ниникай, а может, и еще какие-то люди связаны круговой порукой и скрывают что-то более важное, чем она думала раньше. Косчэ-Ханидо не приходил, даже в стойбище не показывался, и это подталкивало к догадке, что он боится раскрытия какой-то тайны, и так боится, что с помощью своих попечителей хочет запутать ее, поставить в безвыходное положение.
Но Халерха не была старухой, живущей одной своей правотой. Она не могла забыть того дня, когда жених ее, суженый от рождения, шагал сквозь толпу вместе с самой высокой знатью, да еще позади служителей бога. Она не затыкала уши, когда Пайпэткэ и ее сын рассказывали о Косчэ-Ханидо, с утра до ночи занятого делами, к которым не допускают даже князей. И уж, конечно, не прошел для нее бесследно тот поздний вечер, вдруг кончившийся ее выдумкой — обменом сердцами.
Это противоречие чувств и рассудка невесть почему вспыхнуло в ночь перед несостоявшимся крещением чукчей.
Бурные, суматошные дни, полные новостей, облегчили ее страдания — ее отпустила боль потери отца. Она уже не рассчитывала, как в первые послепохоронные дни, долго быть разборчивой или совсем одинокой; ей снова стали понятны жадные взгляды парней и мужчин — уже знакомых и незнакомых, спешивших понравиться ей перед отъездом.
В эту ночь вопреки всем дурным подозрениям Халерха почувствовала, что Косчэ-Ханидо непременно сейчас должен быть с ней. Она стала ждать его с вечера, она прислушивалась к шагам и замирала, когда шаги приближались. Но
Косчэ-Ханидо так и не появился. И ей бы приуныть, но в полной тьме, едва согревшись под одеялом, она ощутила вокруг себя теплый туман, который все резче и резче просекали солнечные лучи. Сдавив скрещенными руками груди, она увидела над собой лицо Косчэ-Ханидо — то одичавшее лицо, которое она видела, когда уронила чашку. Он был первым, кто дотронулся до нее, кто вот так, в безрассудстве, забыл все на свете и чуть не лишил рассудка ее. Это была тяжелая ночь зрелой девушки, готовой стать женщиной и испытать материнство.
Опьяневшей от страсти, ей долго казалось, что сейчас в жизни все было бы проще, что она, конечно, забыла бы о своих нелепых условиях, если бы он так глупо не одолел свою страсть. Она не знала, сколько все это тянулось — четверть ночи или полночи. Только в конце концов она откинула одеяло и, босая, в одной ситцевой рубашонке, выбралась из-за полога. В потемках нащупав палку треноги, остановилась, задумалась. И в самом деле: какие условия она может выставить — она, хоть и красавица, окруженная женихами, но круглая сирота-юкагирка, выращенная подаяниями и заботой сородичей! Зачем, ради чего она будет искать какую-то правду, докапываться до мужских тайн, если за парня готова пойти любая девушка из любой тундры, из любой богатой семьи, если у жениха какая угодно поддержка, если ей, наконец, будет хорошо с ним? Ну, узнает она что-то плохое о Косчэ-Ханидо, откажет ему, выйдет замуж за незнакомого человека. А тот человек, конечно, не поймет ее так, как свой парень, с ним все может пойти вразлад, и тогда любовь к Косчэ-Ханидо изломает всю ее жизнь…
Халерха начала рассуждать. Начала — и сладкий, теплый туман быстро превратился в холодный мрак.
Дрожь заставила ее скрыться под одеялом. Она никак не могла согреться, а сон не подступал.
Хорошо, значит, свадьба, долгая жизнь вдали друг от друга и редкие встречи. Пусть. Дело не в этом. Его будут учить, воспитывать, направлять русские, царские люди. Вот где опасность! О людях царя, о русских людях Халерха слышала разное. Хорошие русские люди живут особо, сами собой, иные из них вызывают в народе то удивление, то восхищение, многие северяне дружат с ними, гостят у них. Но на жизнь стойбища влияют плохие русские люди. От них без конца приходят угрозы, они все берут, берут и берут, но ничего не дают, богачи везут им большие подарки, а сами становятся более хитрыми и более жадными. Но Халерхе известно еще и более страшное. Эти злые русские люди прячут других людей в темные каменные дома, бьют непослушных и даже убивают из ружей. Северян они, правда, не мучают, не убивают, но это, может быть, потому, что северяне сильно боятся их и угодничают, унижаются… А Косчэ-Ханидо попадет именно к этим плохим русским людям. А если у Косчэ-Ханидо на душе грех, а не просто связь с шаманом Какой? Если он натворил что-то такое, из-за чего вся семья сбежала от людских глаз? А ведь он наверняка нарушил законы рода! Плохие, но хитрые русские люди все узнают, до всего докопаются, и, если он там будет нужен, они возьмут его в услужение, он перестанет быть юкагиром.
