Нагиб Махфуз - Избранное

— В жизни такого человека, как Рахими, женщин можно подсчитывать по количеству дней. Откуда нам знать, кто кого бросил?

— Мать мне не говорила об этой стороне его жизни.

— Может быть, она и не знала.

— Но брак — это такая связь, которую не скроешь.

— Али Бурхан, то есть журналист–поэт, сказал, что для Рахими жениться было все равно что проводить девушку до дома. Он занимался любовью во всех ее ипостасях — плотских и платонических. Не упускал ни зрелых женщин, ни подростков. И со вдовами, и с замужними, с разведенными, бедными и богатыми, и с прислугой, и с собирательницами окурков, и с нищенками.

— Поразительно!

— Да.

— В неприятности не попадал из–за этого?

— Он умел их избежать.

Сабир спросил, глядя в смущении на адвоката:

— Кем он был? Какая у него профессия?

— Он был и остается миллионером. Никакого иного занятия, кроме любви, у него не было. Каждый раз, когда попадал в скандальную историю, уезжал из города, переселялся в другой, не оставляя своего хобби.

— Но у меня до сих пор хранится свидетельство о его браке с моей матерью.

— Возможно, таких документов не счесть.

— Неужели на него в суд не подавали?

— Кто знает… Он, возможно, разводился, а для этого достаточно…

— А законы? — Сабир горько усмехнулся.

— Но он ни разу не попался. Господин Бурхан рассказал, что он обесчестил девушку из одной известной своим благочестием семьи и вовремя покинул страну.

— А когда вернулся?

— Он не вернулся. Связал свои интересы с большим миром. Переезжает из одной страны в другую, даже с континента на континент — благо что миллионами владеет. Все гоняется за женщинами всех рас и народов.

— А откуда ваш друг знает об этом?

Он получал от него письма, правда, нерегулярно.

— А где он сейчас, ваш друг не знает?

— Нет. Письма приходили без обратного адреса. Только название страны. К тому же он не любит оседать на одном месте более нескольких дней.

— Наверняка он за границей известный человек.

— Возможно, как и любой миллионер, даже если он соблюдает осторожность в его ситуации, меняя имя и прочее.

— И когда ваш друг получил от него последнее письмо?

— На его память уже трудно рассчитывать. Ему перевалило за девяносто лет. Только помнит, что получал от него письма со всех континентов.

— Но он наверняка знает все о его семье.

— У него нет семьи в Египте. Отец его — иммигрант из Индии. Мой друг встретил его в каком–то аристократическом клубе и подружился с ним. Через него познакомился с его единственным сыном Сайедом. У него нет ни братьев, ни сестер. Потом отец его умер — сорок лет тому назад, оставив в наследство миллионы фунтов, заработанные на торговле алкогольными напитками. Так что в Египте у него никого нет, разве что детишки, которых он мог наплодить во время своих многочисленных похождений.

— Вроде меня.

— Вроде вас, если он действительно ваш отец.

— В этом не приходится сомневаться после того, как я кое–что узнал о его натуре.

Адвокат промолчал, только улыбнулся.

— И я явно унаследовал эту натуру. Но только в то время, как он развлекается по всему земному шару, я сижу в тюрьме, ожидая виселицы.

— Но он же не совершил убийства.

— Ваш слепой друг не может знать всего.

— В любом случае он миллионер.

— Важнее то, что он не подвластен закону государства.

— Но вы–то знали, что бедны и должны подчиняться государственным законам.

— Я также знал, кто мой отец.

— И каков итог? Вам понятно?

— Да, к сожалению. Мать моя знала его лучше, чем ваш друг поэт. Она сумела собрать большое состояние и противостоять закону. Если бы не невезение…

— А вот он невезения не знает.

— И для меня было немыслимо довольствоваться положением сутенера после того, как я узнал о своем происхождении.

— Да, вам не удалось повторить судьбу оригинала.

— Я так упорно искал его.

— Но, судя по вашему же собственному признанию, забыли о нем.

— Из–за женщины. Он бы нашел такую причину простительной.

— Но не он ваш судья.

— Зато он меня забыл.

— Может быть, вы рассчитывали и без него прожить.

— Если бы мать от него не ушла, все это было бы у меня.

— Но она ушла от него.

— А в чем тут моя вина?

— В этом вашей вины нет.

— Но это толкнуло меня на преступление.

— Слишком отдаленная причина. Такую не рассматривают при определении меры ответственности.

— Но она серьезнее, чем те, которые преподносит случай вроде встречи с Керимой.

— Закон все равно остается законом. Сабир тяжело вздохнул и сказал:

— Может, лучше мне и не утверждать, что он мой отец.

— Я тоже был такого же мнения. Но я увидел, что вы жаждете знать хоть что–нибудь.

— Ну и что я узнал? Мне кажется, ничего стоящего.

— Да, к сожалению.

— Мало того, что все это бесполезно, но еще и далеко не убедительно.

— К сожалению.

— Из–за этих неожиданных сведений он стал для меня еще более желанным, чем вначале.

— Еще бы! Конечно.

— Все потеряно: свобода, достоинство, покой, Ильхам, Керима.

Адвокат предпочел промолчать, а Сабир заключил:

— Осталась только виселица.

— Ну–ну, есть кассационный суд, — с упреком сказал юрист. И с улыбкой добавил:

— Вообще–то есть еще новость, о которой мне рассказал господин Бурхан. Тут в один из дней к нему сам Рахими в дверь постучался.

— Правда?! — вскрикнул Сабир.

— Это буквально в октябре было.

— Октябрь… — Сабир невольно застонал.

— Да, октябрь.

— Я же его как раз в это время искал в Александрии.

— Он и в Александрию, кстати, заехал на шесть дней.

— С ума сойти! А я старейшин кварталов опрашивал. Отложил на потом идею дать объявление в газету, пока находился в Александрии, побоялся, что враги начнут надо мной насмехаться.

— Разве такое дело не важнее, чем все насмешки врагов?

— Конечно.

— Не расстраивайтесь. Видимо, он газет и не читает.

— Вряд ли это может служить утешением в моей беде.

— Не заставляйте меня раскаиваться в излишней откровенности.

Адвокат некоторое время наблюдал страдания Сабира, потом попытался отвлечь его:

— Он был здесь проездом в Индию. Подарил моему другу книгу «Как сохранить молодость на сто лет» и ящик прекрасного вина.

— Не исключено, что я все–таки его видел в автомобиле. А он сделал надпись на своем подарке?

— Думаю, что да.

— А нельзя ли увидеть эту книгу?

— Я принесу ее.

— А если мне подержать ее у себя в оставшиеся дни?

— Не думаю, что мой друг откажет в такой просьбе.

— Спасибо. А что еще?

— Мой друг рассказал, что он все еще сохраняет энергию молодости, полон свежих идей, любит пошутить. Говорил ему: «Я перемещаюсь с континента на континент, как твой палец с одного уса на другой». Еще сказал: «Не причисляй себя к живым, пока не объездил все четыре стороны света и не занимался везде любовью».

— Он не упоминал в своем разговоре о каком–нибудь своем сыне?

— Возможно, что у него есть дети на всех континентах, но он ни о чем, кроме любви, не рассказывает. Он тогда напился и пел любовную песню, услышанную им в одном из племен Конго.

— Пьет и поет… и в голову не приходит поинтересоваться своим потомством.

— Может быть, понятие отцовства меняется, когда распространяется на необычно большую численность отпрысков.

— И все же сыновья есть сыновья, мало их или много.

— Зачастую возникают странные противоречия, когда сильный отец рассчитывает видеть в сыновьях свое подобие.

— Что же это за оправдание?

— Некоторым чудакам мы прощаем такие оплошности, которые другим бы не простили. Что уж тут говорить о суперэксцентричной натуре, какой является этот человек?

— Ох, у меня голова идет кругом.

— Я уже почти раскаиваюсь в чрезмерной болтливости.

— Может, он все еще в Египте?

— Пришла от него открытка из–за границы.

— Может, он приедет до казни.

— Ничего невозможного нет.

— Надо же! Я посещал Ильхам и вашего брата, господина Ихсана, каждую неделю и не подозревал, что каким–то образом близок к вам, а вы — сосед Бурхана, друга Рахими.

— Так обычно и случается.

— Слишком мал был шанс найти его.

— Но и последняя надежда не исключается.

— Как то есть? Какая надежда?

— Заменят смертную казнь на пожизненное заключение.

— Ну и надежда!

— В этом случае опять представится возможность возобновить поиски.

— А если казнь?