Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность
Наконец она, в избытке чувств, прошептала:
— Дай я отверну покрывало. — И в ее голосе звучали нежность и призыв. — Сегодня все по-другому. И ничего это не испортит. Я же знаю, что ты хочешь…
Но он отказался. По всей вероятности, в нем были неизведанные глубины чего-то такого, о чем он и сам не имел представления.
— Если хочешь, пожалуйста, — улыбалась Карен, — я согласна и хочу, чтобы ты понял, что я не возражаю.
— Пожалуй, не надо, — сказал Уорден, и на этот раз он был уже почти наполовину искренен.
— О, мой дорогой, — почти крикнула Карен, обвивая его своими руками. — Мой дорогой, ненаглядный!
Она откинулась на спинку кресла, не переставая гладить его волосы, он не отрывал лица от ее груди. Так они продолжали предаваться опьяняющей любви, гладя друг друга руками, говоря что-то и не слыша сказанного другим, стараясь излить в этих словах переполнившие их чувства.
Это была физическая близость таких острых ощущений, каких он никогда не испытывал, и такого необыкновенного накала, в возможность которого он никогда бы не поверил.
В момент высшего напряжения, будто инстинктивно почувствовав, что не выдерживает, Уорден встал, отошел от Карен, лег на постель и закурил сигарету, а она, переполненная чувствами, продолжала улыбаться ему, сидя в кресле. У него не было чувства неудовлетворенности, какое бывает у человека, физическое влечение которого не находит своего выхода. Он лежал на кровати с сигаретой во рту, спокойный, умиротворенный, в глубине души гордясь собой и торжествуя, как будто он что-то завоевал.
— Теперь ты знаешь, какой может быть любовь, — сидя в кресле, сказала ему Карен.
Остаток ночи они провели, лежа рядышком в постели, но не спали, а все говорили и говорили. Они были очень счастливы. Они переговорили обо всем на свете. Он рассказал ей последнюю главу и конец истории Прюитта. Ее это тронуло до слез. Они разговаривали до тех пор, пока в половине пятого не зазвонил маленький будильник, который она всегда носила в сумочке. Уорден тут же встал и оделся.
— Мы не будем говорить друг другу «прощай», — сказала, лежа в постели, Карен.
— Конечно.
— Два человека, так много значивших друг для друга, не могут бесследно исчезнуть из жизни друг друга, — продолжала Карен.
— Конечно.
— Сейчас все выглядит мрачно, — говорила Карен. — Время будет тянуться медленно. Нужно еще пережить войну. Но мы все равно увидимся.
— Обязательно увидимся. Я знаю, что увидимся.
— Люди, которые испытали такое чувство друг к другу, как мы, такую близость, обязательно встречаются вновь, — продолжала Карен. — У тебя есть мой адрес в Мэриленде?
— Есть, — ответил Уорден. — А ты в любое время можешь написать мне. Куда бы нас ни перевели, номер полевой почты останется прежним.
Поцеловав ее, он направился к выходу. В дверях обернулся и помахал ей рукой.
Улыбнувшись, она тоже помахала ему рукой.
Когда закрылась дверь, Карен откинулась на подушку, как бы разжала кулак и выпустила те нити, с помощью которых она управляла собой во время их встречи. И тут же все как-то стало распадаться на части, и мысли ее куда-то поплыли. Она прислушалась, чтобы не пропустить звука захлопывающейся за ним двери, — последнего знака, что в доме его уже нет, и, когда наконец звук этот раздался, она перевернулась и в изнеможении замерла, лежа на животе и уткнувшись щекой в подушку. Это свидание отняло у нее все силы. Но она радовалась тому, что смогла облегчить ему боль разлуки, смягчить ему переживания. Он выглядел совершенно растерянным. Может быть, и в самом деле они встретятся. Оттого, что он будет верить в это, хуже не будет. И с этой мыслью она заснула.
Идя по шоссе в расположение роты, Уорден подумал, что она, пожалуй, не разгадала его лжи. Зачем говорить человеку неприятности, когда ему и так тяжело? А потом, как знать, может быть, они и в самом деле когда-нибудь встретятся? Оттого, что он помог ей поверить в это, хуже не будет. Он был уверен, что она ни о чем не догадалась.
Вдруг до его сознания дошло — и у него на мгновение перехватило дыхание, — почему она приняла все за чистую монету. Слишком поглощена была она своей ролью, слишком боялась допустить какую-нибудь оплошность со своей стороны, чтобы можно было заметить наигранность в нем.
Ему очень хотелось, чтобы у нее не было неприятностей с Холмсом.
Глава пятьдесят четвертая
На следующее утро майор Холмс был дома и дожидался возвращения жены.
Карен поднялась с постели почти в одиннадцать часов. Прекрасная Диана заботливо сохраняла в доме полнейшую тишину, и Карен проспала до девяти часов. Когда она заставила себя все-таки встать, Диана приготовила завтрак — вареные яйца, консервированную ветчину и кофе — и они вдвоем просидели за столом еще целый час, мило болтая, обсуждая друг с другом характеры своих любовников, как самые близкие, доброжелательные подруги. Солнце, воздух — все вокруг создавало ощущение какого-то летнего праздника. Карен давно уж ничего такого не испытывала, и домой идти ей не хотелось, хотя она знала, что Холмс ее ждет. Это праздничное настроение не покидало ее и на всем пути домой.
Холмс упорно, упрямо сидел за кухонным столом и пил приготовленный по собственному рецепту кофе.
Оттого что капитан Холмс стал майором, он не очень-то изменился. Вместо бриджей и сапог ему выдали брюки навыпуск и штиблеты. А сейчас, как и все штабные офицеры в бригаде, он носил установленную для военного времени форму: защитного цвета шерстяную тужурку, длинные брюки, заправленные в краги, и полевые башмаки. А по существу изменился он мало. Правда, и времени-то прошло немного — всего несколько месяцев.
— Я хочу знать, где ты была, — спросил Холмс, как только Карен вошла в дом.
— Привет, — беспечно сказала она. — Что это ты вдруг не на службе?
— Я позвонил и отпросился.
— А где Белла?
— Я отпустил ее на весь день.
Карен налила себе чашку приготовленного им кофе и села с ним за стол.
— Представляю себе, как она обрадовалась, — весело сказала Карен.
— Я сказал, что хочу знать, где ты была, — повторил свой вопрос Холмс — И с кем.
— Так я же тебе все сказала еще вчера, — с той же веселостью ответила Карен. — Я ездила провожать одного очень хорошего моего друга.
— Вчера ты мне ничего не говорила. — Глаза Холмса были похожи на два сверкающих безумным блеском бриллианта, сидящих в высохшей, потрескавшейся штукатурке, каким было его лицо. — Где ты с ним была и кто он такой?
— Я тебе не говорила, что это мужчина, — возразила Карен.
— Это ясно и так. Ты думаешь, что я ничего не понимаю? Я давно уже все понял. Просто старался не замечать этого. Пока мог. Пока ты не стала делать это так откровенно и беззастенчиво. Так вот, я хочу знать, где вы с ним встречались и кто он такой.
— Полагаю, что это тебя не касается, — сказала Карен.
— Я твой муж. Поэтому меня это касается.
— Нет. Это касается только меня. И никого больше.
— Тебе, наверное, нужен теперь развод?
— По правде говоря, я об этом не думала. Мне, пожалуй, все равно.
— Ну так вот, развода я тебе не дам.
Карен отхлебнула кофе. Она не помнила, чтобы с, тех пор, как вышла замуж, чувствовала себя такой веселой и бодрой, чтобы у нее было такое великолепное душевное состояние.
— Ты слышишь меня? Развода я тебе не дам.
— Хорошо, — согласно кивнула головой Карен.
Холмс посмотрел на нее. Безумные бриллианты глаз на его гипсовом лице метали в ее сторону искры отчаяния. Он прекрасно видел, что она не притворяется, а говорит искренне.
— А может быть, я, наоборот, начну добиваться развода, — сказал он, пытаясь сломить ее лобовой атакой.
— Хорошо, — так же согласно сказала Карен.
— Надо бы сейчас все и решить, — проговорил Холмс. — Я хочу, чтобы мы договорились раз и навсегда.
— Насколько я понимаю, все уже решено: ты собираешься добиваться развода.
— Ага! Ты бы очень этого хотела? Нет, я тебе развода не даю. А если ты даже будешь пытаться добиться его, я обобью пороги всех судов, но не допущу его.
— Хорошо, — весело сказала Карен. — Тогда, значит, решено — никакого развода.
— И что же, тебе нравится перспектива жить с таким чудовищем, как я, до конца своих дней? — со страдальческим выражением лица сказал Холмс.
— Не очень, конечно, — беспечно сказала Карен, — хотя я могу себя утешать тем, что и тебе придется до конца своих дней жить со мной.
— Боже мой! — простонал Холмс. — Какая ты жестокая! Как ты можешь сидеть и улыбаться? После всего, что ты наделала. Неужели для тебя ничего не значит долг? Неужели для тебя ничего не значат годы замужества? Неужели для тебя ничего не значит наш сын? Неужели тебе ничуть не стыдно?
