Томас Вулф - Паутина и скала
И потащил ее за руку в обратную сторону так быстро, что ей приходилось бежать.
– Пошли! – сказал он отчаянным, умоляющим тоном. – По shy;шли, ради Бога! Ты бесчестишь меня! Прошу тебя, пошли!
– Иду. Иду, – ответила она, и по лицу ее заструились слезы. – Ты сказал, что не хочешь меня больше видеть.
– Ну-ну, поплачь! Хны-хны-хны! Полей глицериновые сле shy;зы!
– Нет, слезы настоящие, – сказала Эстер с достоинством.
– О, и-и-и! О, а-а-а! О, горе мне! Ой-ой-ой! Поиграй на пу shy;блику! Добейся ее сочувствия!
Внезапно Джордж разразился неистовым, безумным смехом, повернулся и заорал на всю улицу, приглашающе размахивая ру shy;ками:
– А ну, подходи, ребята! Мы сейчас увидим первоклассное представление! Дает его одна из лучших актрис эксперименталь shy;ного театра, цена всего пять центов, одна двадцатая доллара!
Он умолк, глянул на Эстер и злобно выкрикнул:
– Ладно! Твоя взяла! Мне до тебя далеко!
– Я не играю на публику, – сказала она. – Играешь ты!
– С таким славным, изящным, румяным личиком? Это твой очередной трюк? Пускаешь посреди улицы слезы по своему чис shy;тому, прелестному, женственному личику!
– На публику играешь ты, – повторила Эстер. Внезапно ос shy;тановилась и поглядела на Джорджа, лицо ее было красным, гу shy;бы кривились. Потом сказала негромко, презрительно, словно произнося самое страшно оскорбление: – Знаешь, как ты себя ведешь? Так вот, скажу. Как христианин!
– А ты как еврейка! Треклятая, хитрая еврейская Иезавель!
– Помолчал бы о евреях, – сказала она. – Мы слишком хо shy;роши для тебя, вот и все. Ты ничего не знаешь о нас и со своей подлой, низкой душонкой до конца жизни не сможешь понять, какие мы.
– Понять! – воскликнул он. – О, я кое-что понимаю! Не та shy;кие уж вы изумительные и загадочные, как думаете! Значит, мы слишком подлые и низкие, чтобы понять, до чего вы благородны и замечательны? Тогда скажи, – выкрикнул он взволнованным, воинственным голосом, – почему, если мы такие низкие, вы не держитесь своих соплеменников? Почему каждая из вас стремит shy;ся подцепить христианина? Скажешь мне? А?
Возбужденные новым спором, они снова встали лицом к ли shy;цу посреди тротуара, раскрасневшиеся, озлобленные, не обра shy;щая внимания на прохожих.
– Нет-нет, – твердо заговорила Эстер протестующим тоном, – не смей так говорить. Это неправда, сам знаешь!
– Неправда! – воскликнул Джордж с неистовым, возму shy;щенным хохотом, ударил себя ладонью по лбу и умоляюще воз shy;дел руки к небу. – Неправда! Господи, женщина, как ты мо shy;жешь смотреть мне при этом в лицо? Знаешь ведь, что правда! Черт возьми, вы все, и мужчины, и женщины, будете ползать на четвереньках – да! – унижаться, пресмыкаться, хитрить, пока не заполучите в свои когти христианку или христианина!.. Черт возьми! К этому должно было прийти! – И он рассмеял shy;ся злобно, безумно.
– Прийти к чему? – спросила Эстер с гневным смехом. – Господи, да ты помешался! Большей частью сам не сознаешь, что говоришь. Открываешь рот, и слова вылетают сами!
– Отвечай! – хрипло потребовал он. – Это неправда? Пре shy;красно знаешь, черт возьми, что правда!
– Я ухожу! – воскликнула она высоким, взволнованным го shy;лосом. – Ты снова начинаешь! Я сказала, что больше не стану слушать твои мерзости!
Она вырвала у него из пальцев руку и с пылающим, гневным лицом пошла прочь.
Джордж тут же догнал ее, остановил, мягко, крепко взяв за кисть руки, и заговорил негромким, умоляющим голосом:
– Оставь! – сказал он, стыдясь себя и стараясь скрыть это смехом. – Пошли обратно! Я это не всерьез. Неужели не пони shy;маешь, что я просто шутил? – И снова громко засмеялся.
– Да! Блестящий шутник! – сказала она с презрением. – Ес shy;ли б кто-то проломил еврею голову, ты счел бы это замечательной шуткой!.. Знаю! Знаю! – продолжала она возбужденно, чуть ли не истерично. – Можешь ничего не говорить. Ты всегда оскорб shy;лял нас. Ты нас до того ненавидишь, что никогда не сможешь по shy;нять!
Джордж тупо, бессмысленно глянул на нее налитыми кро shy;вью глазами, в которых огоньки любви и ненависти, убежден shy;ности и недоверия, здравомыслия и безумия мгновенно сли shy;лись в единое пламя, сквозь которое дух проглядывал затрав shy;ленно, словно нечто, пойманное в ловушку, ошеломленное, от shy;чаянное, измученное, недоумевающее. И вдруг, в тот самый миг, когда услышал ее слова, исполненные горестного возмуще shy;ния, он ясно увидел ее лицо, маленькое, раскрасневшееся, горько обиженное.
И тут с возвратившимся сознанием своей непростительной несправедливости он понял, что она сказала правду, что он в не shy;истовой вспышке раздражения и мстительности сказал то, чего говорить не собирался, использовал слова как смертоносное оружие с единственной целью уязвить ее, слова, которые не мог взять обратно или загладить. Его вновь охватила волна невыно shy;симого стыда, отчаяние поражения заполнило его сердце. Каза shy;лось, он настолько оказался во власти безумия, что не мог хотя бы на пять минут сохранить чистого, слабого порыва. Тот по shy;рыв, который погнал его на поиски Эстер, исполненный стра shy;стного раскаяния, веры, твердой убежденности, оказался забыт с первыми же сказанными ей словами, он вновь унизил ее и се shy;бя гнусным, ядовитым потоком грязных оскорблений и ругани.
Стыдясь смотреть Эстер в лицо, Джордж поглядел на улицу и отчетливо увидел ее в подлинном свете – неприглядную, уг shy;ловатую из-за хаотичной архитектуры, неотделанные, выступа shy;ющие фасады новых зданий, неопрятную тусклость старых, но shy;здреватые парапетные плиты, ржавые пожарные лестницы, за shy;копченные склады, редкие яркость и великолепие старого крас shy;ного кирпича и более спокойного времени. То была обыкновен shy;ная американская улица, какие он видел множество раз, без по shy;ворота, без покоя, без просвета, без спланированной гармонич shy;ности.
Они стояли под стройным деревом, одном из немногих на улице; оно росло на сиротливом клочке земли между старым кирпичным домом и серым тротуаром; сквозь тонкие ветви, по shy;крытые свежей листвой, солнце бросало пляшущие блики на широкие поля шляпки Эстер и яркую зелень ее платья, на пря shy;мые, узкие плечи. Лицо ее, красное от обиды, походило на странный, прекрасный цветок под шляпкой, на нем были сме shy;шаны выражения, которые Джордж видел уже множество раз – детских прямоты, гордости, бесхитростности, детской огорчен shy;ной, озадаченной невинности; и всей неизбывной печали жен shy;щин ее национальности.
Джордж глядел на нее, и сердце у него сжималось от нежно shy;сти, от желания обнять ее, приласкать. Он медленно протянул руку, коснулся ее пальцев кончиками своих и негромко сказал:
– Нет, Эстер, я не питаю к тебе ненависти. Я люблю тебя больше жизни.
После этого, взявшись под руки, они повернулись и пошли обратно к нему. И все у них было, как всегда.
4l. ПЛЕТЕЛЬЩИК СНОВА ЗА РАБОТОЙ
Джордж неподвижно стоял спиной к Эстер, расставив ноги и опираясь руками о нагретый солнцем каменный выступ за ок shy;ном. Выставя втянутую в плечи голову, он хмуро оглядывал ули shy;цу. Нежные лучи апрельского солнца освещали его голову и плечи, в лицо ему веял легкий ветерок, а позади него хрустко шеле shy;стели листы кальки. То был уже другой день.
Хмурясь, быстро снимая и надевая старое кольцо – этот жест был обычным для нее в минуты нервозности, раздражения, серь shy;езных размышлений или решений, – Эстер глядела на него с легкой горькой улыбкой, с нежностью, гневом и презрительной насмешливостью.
«Сейчас, – думала она, – я знаю точно, о чем он думает. Не shy;сколько вещей во вселенной устроено не к его удовольствию, по shy;этому он хочет их перемены. А желания его скромны, не так ли? Очень! – злобно подумала она. – Всего-навсего, чтобы и волки были вечно сыты, и овцы целы. Он устал от меня, хочет, чтобы я ушла, оставила его в одиночестве созерцать собственный пупок. И чтобы я оставалась с ним. Я та, кого он любит, его веселая ма shy;ленькая еврейка, которую он обожает и готов проглотить, и я же порочная девка, которая лежит, поджидая ничего не подозреваю shy;щих деревенских парней. Я радость и блаженство его жизни и я же зловещая, растленная гарпия, которую силы тьмы призвали загубить его жизнь. А с какой стати? Ну как же, потому что он та shy;кой непорочный, безупречный – Господи! Кто смог бы в это по shy;верить! – а все отвратительные, ненавидящие жизнь людишки ночей не спят, строя против него козни. Евреи ненавидят хрис shy;тиан и вместе с тем любят их. Еврейки соблазняют чистых хрис shy;тианских юношей, потому что любят их и хотят погубить, а ев shy;реи, циничные и безропотные, смотрят на это и ликующе поти shy;рают руки, потому что ненавидят христиан и вместе с тем любят их, хотят их погубить, потому что им приятно видеть, как они страдают, но обожают их, потому что питают к ним огромное со shy;чувствие и жалость, однако помалкивают, потому что получают грязное сексуальное удовлетворение от этого спектакля, и пото shy;му, что души у них старческие, терпеливые, они знают, что их женщины были неверны семь тысяч лет, и они должны страдать и терпеть! Плети! Плети! Плети! Он плетет эту паутину своим больным, измученным мозгом день и ночь, в ней даже Энштей-ну не под силу разобраться – и, однако, думает, что в ней все просто и ясно, как день! Евреи самые щедрые и великодушные люди на свете, на столах у них самая восхитительная еда, но ког shy;да они приглашают тебя ее отведать, то ждут, пока ты не начнешь ее глотать, на лице у тебя не появится довольное выражение, а потом скажут что-то бессердечное, коварное, чтобы ты лишился аппетита».
