Владимир Орлов - Лягушки
— Много. Слишком много, — не выдержал Ковригин.
— Да, — вздохнула Свиридова, — перестарались. А ещё и в глянцевых журналах будут… И не отменишь…
Она, бормоча что-то, удалилась на кухню, к чемодану, и тогда зазвучал дверной звонок.
Перед дверью стояла Елена Михайловна Хмелёва, скромная девушка, впрочем, одетая вовсе не дёшево и не в винтажные тряпки. Ковригин быстро оглядел коридор и пролёты лестницы, не пришла ли Хмелёва с провожатыми? Вроде бы нет…
— Проходите, Елена Михайловна, позвольте поместить на вешалку ваше пальто.
Не было бы ничего странного, если бы, раз возникла необходимость, Хмелёва, чтобы напомнить о себе и своей истории, вздумала бы явиться к автору пьесы в красном гусарском костюме или даже в платье британской принцессы. Но нет, сегодняшнюю Хмелёву можно было бы зачислить в штат турагентства, способного отправлять странников к скандинавским красотам с нефтяными платформами и вулканами Рейкьявика. Или — в штат умеющих считать работниц Сбербанка, работниц других банков Ковригин просто не знал. Огорчил Ковригина прямой пробор на манер пробора занудливой дикторши Первого канала.
— Что вам предложить, Елена Михайловна, кофе, чай или что-то из напитков? — спросил Ковригин, потом будто спохватился: — Кстати, и жена моя сейчас дома.
Свиридова сейчас же с чемоданом прошествовала в спальню.
— Здравствуйте, Леночка, — бросила она на ходу. — Я незамедлительно подойду.
Подошла она действительно быстро и была в халате с видами китайских гор и ущелий в пору дождей, там и тут на спине и на груди её краснели и желтели зонтики.
— Я чувствую, разговор ваш проходит вяло, но может моё присутствие, Леночка, помешает вашим откровенностям, я могу и уйти.
— Помолчи! — сказал Ковригин. — Посиди молча. Или приготовь на самом деле кофе либо чай.
— Кофе, — робко сказала Хмелёва.
Свиридова сходила, приготовила, принесла на пластиковом подносе три чашки и сахарницу. Спросила:
— А тебе, может, пиво подать?
— Нет, — сказал Ковригин. — Можешь не тарахтеть? Елена Михайловна, где вы сейчас проживаете, если не секрет?
— В пригороде, — сказала Хмелёва.
— У вас регистрация или прописка?
— Прописка, — сказала Хмелёва. — И за неё я благодарна вам.
— Вот тебе раз! — удивился Ковригин. — Но в нашем округе вы не прописаны.
— В тот же день, как я ушла от вас, все документы, я узнала позже, о наших с вами состояниях стёрлись или были смыты, а вот отметка о прописке у меня в паспорте отчего-то осталась. На несколько дней. И этого хватило. Не знаю, что и как произошло. И не могу догадываться.
— Зато Александр Андреевич догадывается, — сказала Свиридова. — А вот ты теперь, Александр Андреевич, помолчи. Ты со своим занудством или деликатностью будешь подбираться к сути дела часа три.
— У меня есть время, — сказала Хмелёва.
— Вы, Леночка, за три часа завянете и забудете, ради чего явились сюда. Да и не способен Ковригин понять девичью душу. По себе знаю. Пусть он посидит в своём кабинете, поработает над своим замечательным романом "Записки Лобастова", а мы с вами поболтаем на кухне, поговорим по-бабьи, не исключено, что и со слезами. Ко всему прочему у вас, Леночка, наверняка возникли какие-либо профессиональные тупики, и не Ковригину, дилетанту, в них разбираться.
— Это произвол, — сказал Ковригин. — Это насилие над волей Елены Михайловны.
— Но, пожалуй, Наталья Борисовна права, — сказала Хмелёва.
— Ваше дело, — сухо сказал Ковригин и отправился к письменному столу.
Он был раздосадован. Или даже обижен. Эко Наталья Борисовна всё повернула. А ведь Хмелёва решилась обратиться за помощью к нему, Ковригину, его же деликатно попросили отойти в сторонку. Опасалась ли и впрямь чего-либо Свиридова? Или она просто посчитала себя первым номером в их паре? Если так, не указала ли она проектором суть их с Ковригиным будущего? Впрочем, он быстро остыл. Конечно, куда больше толка должно было выйти из общения Хмелёвой с Свиридовой. Доверила бы Хмелёва ему все свои бабьи секреты? Вряд ли…
И тут Ковригина посетило озорное соображение. Он сидел у "городского" телефона и набрал номер мобильного, оставленный в Авторском обществе литературным секретарём Лоренцой Козимовной, набрал и услышал: "Пошёл в баню!"
— Лоренца Козимовна, — сказал Ковригин. — Я уже сходил в баню. И не один. С чем вас и поздравляю.
— Какая я вам Лоренца Козимовна! — басом взревел собеседник.
— Я знаю, — сказал Ковригин. — Какой вы мельник? Вы здешний ворон! Но при этом и Лоренца Козимовна.
— Извините, Александр Андреевич, — услышал Ковригин женский голос, — сразу я не узнала вас. А то ведь докучают меня любители разговоров. Вот и приходится посылать их в баню.
— Я задам вам два-три незначительных вопроса. И всё. Вы позволите?
— С вами-то я готова общаться часами, Александр Андреевич, чуть было не назвала вас Сашенькой, но на "Сашеньку" имеют права любимая вами женщина и ещё сестра Антонина. Так о чём вопросы?
— Уже после знакомства с вами я попросил вас не участвовать в моих трудах и не оказывать мне какую-либо помощь.
— Так это в трудах! — воскликнула Лоренца Козимовна. — Тут вам ничья помощь и не нужна! В "Записках Лобастова", роман мне очень нравится, я не ошиблась в вас, разве есть хоть одна чужая строка? Всё ваше. Все слова и сюжеты ваши! А вот в быту и в своих приключениях вы часто рассеянны и даже безответственны, и хочу я этого или не хочу, но во мне возникает потребность уберечь вас от оплошностей.
— Чем вызвана эта потребность? — спросил Ковригин.
— Кабы я сама знала, — сказала Лоренца. — В жизни много тайн. В жизни с приключениями — особенно. И не все тайны следует разгадывать. Это дело скучное, а порой и вредное.
— Скажите, Лоренца Козимовна, — помолчав, спросил Ковригин, — вы и Полина Львовна Быстрякова — одно и то же существо?
— Что породило такое ваше суждение? — вымолвила Лоренца, и чувствовалось, что она растерялась.
— Глаза, — сказал Ковригин, — ваши и Полины Афанасьевны. И что существенно — любовь к виноградным улиткам и воздушным кораблям.
Лоренца Козимовна, похоже, задумалась.
— Судя по вашей реакции, — сказал Ковригин, — вы имеете представление о Полине Львовне.
— Саша, — сказала Лоренца Козимовна, — вы, видимо, невнимательно отнеслись к моим словам о необходимости тайн.
— И всё же, отчего вы и Полина Львовна пока доброжелательно относитесь ко мне?
— Опять отсылаю вас к словам о тайнах, — рассмеялась Лоренца. — Почему вы не спросите, откуда взялось моё нелепое имя? И ещё. В вас живёт более важный вопрос. Кто я. А я не знаю, хотя и чувствую, кто я. Не беспокойтесь за себя. Я не из вредных сил. И вы не попали в дурную компанию. Посчитайте, что я — частица женского начала природы, хотя это и слишком пафосно. Я доброжелательна к вам и как читательница ваших сочинений. Ну, и ещё по одной причине…
— Спасибо, Лоренца Козимовна, — сказал Ковригин. — Более ни о чём не буду спрашивать. Единственно… Жена моя хотела бы с вами переговорить. Извините… Я проболтался о вашем путешествии курьершей и литературном секретарстве…
— Влюблённому позволительно… Отчего же мне с ней и не поговорить. Даже интересно.
— Сейчас у нас Хмелёва, — неожиданно для себя объявил Ковригин.
— Я знаю, — услышал он. — А вы Саша, решили снять напряжение разговором со мной? Должна признаться, Саша, что чрезвычайно рада вашему звонку. Вот бы как-нибудь посидеть с вами и иметь закуской виноградных улиток… Не тревожьтесь, Саша. Я не внутри вас и не вокруг вас. Но кое-какие знания о вас получаю…
— Вот обновят ваш ресторан-дирижабель "На седьмом дне" у платформы "Речник", там и можно будет заказать столик…
— Погодите, Саша, — взволновалась Лоренца, — почему вы решили, что я имею отношение к сгоревшему ресторану?
— Местный предприниматель Макар, поставщик виноградных улиток, назвал мне имя хозяйки. Лоренца Козимовна.
— Может, это другая Лоренца Козимовна.
— По фамилии Быстрякова…
— Во всяком случае, не Древеснова, — сказала Лоренца. — Древеснова, Александр Андреевич, это ваше порождение… Советую вам, если вы и впрямь в ближайшие дни попадёте в Синежтур, поступайте на этот раз благоразумно. Вы нам нужны.
— Кому это вам? — спросил Ковригин.
— Мне, — сказала Лоренца. — Тысячам поклонников ваших сочинений… Ну, и ресторанам с виноградными улитками…
— Спасибо, — сказал Ковригин. — Извините, если нарушил ход ваших занятий. Жаль, что ничего существенного я из вас не вытянул.
— А ничего существенного из меня вытягивать было не надо. Я женщина, в чём вы убедились, обнаружив у меня пупок и прекрасное, по-вашему мнению, лоно, в полном соответствии с вашей заманчивой теорией женских пупков. Я женщина и, стало быть, должна оставаться для вас тайной.
