Владимир Орлов - Лягушки
— Как же так? — искренне удивился Ковригин.
— Может, вас регистрировали в другом ЗАГСе?
— Может быть… — задумался Ковригин. — Тем более что в ЗАГС меня привезли с завязанными глазами, а в правый бок мне упирался пистолет, в левый же — заточка.
— Это бывает, — вздохнула сотрудница ЗАГСа, и во вздохе этом Ковригин уловил сострадание к его гражданскому состоянию. — А вы узнайте у самой Хмелёвой, в каком ЗАГСе вы регистрировались и регистрировались ли вообще.
— Очень умный совет, — сказал Ковригин. — Как мне самому это не пришло в голову?.. Большое спасибо!
— Кто же, как не мы, может дать совет про любовь!
Тут же Ковригин поспешил в паспортный стол.
Никакая гражданка Хмелёва Е. М. в их районе не проживала, не жила здесь и временно и не была прописана.
Хмелёва отменялась!
Может, она и не играла Марину Мнишек в Синежтуре. Может, она и вовсе не существовала, и его,
Ковригина, путешествия в подземных ходах журинского замка были вызваны чьей-то глупейшей забавой.
Теперь следовало идти на Большую Бронную, в авторские права.
И там ждало Ковригина полное благополучие. Естественно, вызвавшее подозрение.
— То есть Лоренца Козимовна всё оформила грамотно? — спросил Ковригин.
Он посчитал, что упоминание какой-то Лоренцы Козимовны вызовет недоумения у озабоченной чужой интеллектуальной собственностью женщины. Назвалась она Тамарой Петровной Бобровой.
— Ваша Лоренца Козимовна, — обрадовалась Боброва, — дока в юридических делах. И вообще обаятельное существо. Передайте ей приветы.
— Она оставила вам номер своего телефона? — спросил Ковригин. — А то он у неё менялся…
— Конечно, — сказала Боброва. — Этого требуют правила.
— Какой именно? — поинтересовался Ковригин.
— Сейчас найду. Вот, пожалуйста.
Номер был Ковригинского мобильного, раздробленного и отправленного им, хозяином, на дно канала Москва-Волга, в его останках поселился грубиян, знавший слова: "Пошёл в баню!"
— Что-нибудь случилось с Лоренцой Козимовной? — обеспокоилась Боброва.
— Всё нормально, — сказал Ковригин. — Телефон этот стоит именно в моей приёмной…
Снова бахвал и понтярщик! Его приёмная, видите ли, литературный секретарь! Большой мастер!
— Как поживает наша драгоценная Наталья Борисовна? — проявила вежливость Боброва.
— Как поживает? — растерялся Ковригин. — Нормально поживает. Только что вернулась из Южного Китая.
— Поклон ей. И пожелание удач… Творческих…
— Спасибо, — сказал Ковригин. — Передам.
К удивлению Ковригина, осведомлённость сотрудницы АО, наверняка возникшая из разговоров и сплетен в коридорах и кабинетах на Бронной, сейчас не расстроила и не рассердила Ковригина, а будто бы даже обрадовала его. Тем не менее он поторопился покинуть Бронную, чтобы не услышать новые вопросы о Свиридовой. Но в спину ему прозвучало:
— Александр Андреевич, а вы получили деньги из Синежтура?
— Нет, — сказал Ковригин.
"Растяпа! — обругал себя Ковригин. — Ведь шёл сюда, в частности, и для того, чтобы вызнать о гонораре, и вот на тебе, о существенном забыл!"
— Зайдите в бухгалтерию, они как раз вернулись с обеда, сегодня выплатной день, насколько я знаю, вам какие-то деньги притекли, с десяток театров, и даже один в Польше, взялись ставить вашу пьесу.
В бухгалтерии, уже в кассе, в самый интересный момент его отвлёк от написания суммы прописью призывный звонок драгоценной Натальи Борисовны. А призывала Свиридова приехать в ателье известного фотолетописца театральной жизни Пахомова.
— Надо, чтобы ты был здесь через полчаса, свет поставлен, — сказала Свиридова. И тут же поправилась: — Хорошо бы, если бы ты сумел добраться сюда через полчаса.
— Зачем? — спросил Ковригин.
— Завтра или послезавтра узнаешь…
— Я не успею, — сказал Ковригин.
— Хорошо, я сейчас вышлю тебе машину.
Пахомова Ковригин знал. И Пахомов знал его. Актёры перед ним заискивали, будто бы Пахомов мог обеспечить их знаком совершенства и причастности к талантам. Впрочем, заискивали и как перед мастеровым из ДЭЗа, водопроводчиком, например, пообещавшим новый рассекатель. Фотографироваться Ковригин не любил, а потому и высокомерие Пахомова, причислившего себя к демиургам или хотя бы к уставшим от общений с актёрским быдлом, для Ковригина ничего не значило. И сейчас он не то чтобы стал хамить автору дорогих фотоальбомов, просто проявлял себя человеком независимым от указаний Пахомова и допускал ехидства.
— Не дразни его, — шепнула Свиридова, — Он боится тебя. А потом отыграется на мне… Он занят профессиональным делом…
— Истинные профессионалы, — сказал Ковригин, — люди скромные и ведут себя в деле тихо, будто их и нет… И вообще — я-то тут зачем?
— Ну, ладно, — сказал Пахомов Свиридовой, — сойдёт…
Потратил Пахомов на Ковригина полчаса. Никаких нарядов из своего гардероба или реквизита не предлагал. Лишь однажды попытался напялить на Ковригина жёлтый вельветовый пиджак от Версаче, но Ковригин взроптал.
А Свиридова стояла рядом тихо, с ангельским смирением.
Да и вообще она была ангел.
Пахомов попросил Ковригина полуобнять Наталью Борисовну за плечо, в ожидании полёта птички не застывал, а напоминал эксцентрика, в секунды менявшего позы и проделавшего жонглёрские действия со своей камерой. Скорее всего, дурачился. Но отчего-то и нервничал.
— Ну, всё, — сказал Пахомов. — Ты, Саша, свободен. Можешь гулять, можешь после трудов праведных сходить в шашлычную у Никитских ворот. Сам бы сейчас туда отправился.
Будто бы знал о "предбрачном" ужине с Хмелёвой в грузинском ресторане. Будто бы издевался… Хотя вряд ли… А Наталья знала. От него, Ковригина, и знала.
— Сходи, сходи, Сашенька, — голос Свиридовой сейчас был голосом Джульетты, — вечером дома, видимо, не будет горячего. А у нас с Николаем ещё много работы…
— Догадываюсь, — сказал Ковригин. — Однажды оказался свидетелем фотосеанса Рины Зелёной. На один кадр ушло часа три… И при том был сыгран спектакль с капризами.
— Хорошо, что ты знаком с особенностями актёрской жизни, — сказала Свиридова. — Кстати, ты узнал, как связаться с этой курьершей, Лоренцей?
— Кое-что узнал, — сказал Ковригин.
— Ну и ладно, — заключила Свиридова. — И иди… Не мешай нам с Колей работать. Он великий фотомастер. И сделает мой портрет для выставки в Амстердаме…
— Привет вам и удач в работе, — сказал Ковригин.
— Да, — остановила его Свиридова. — Имей в виду. На днях мне придётся лететь в Синежтур. Ненадолго.
— Зачем? — удивился Ковригин.
— И зачем и с кем. Зачем — братать Синежтур с Гуанчжоу, бывшим Кантоном. А с кем — с китайским Послом. Меня уговорили составить ему компанию. Дело государственное.
— Придётся почесать в затылке и задуматься, — сказал Ковригин. — Трудно быть государственной жены мужем.
— Да, тяжкое это занятие, — усмехнулся Пахомов.
— Не тебе об этом судить, — резко сказал Ковригин. На следующий день в некогда серьёзной, а нынче умеренно-легкомысленной газете, как будто бы брезгливо относящейся к сплетням на уровне "Ты не поверишь, но проглотишь", был опубликован фотоочерк о поездке Натальи Свиридовой в Южный Китай. Сообщалось, что фотографии исполнены маэстро Николаем Пахомовым, а также взяты из личного архива Н.Б. Свиридовой. Читатели и поклонники Звезды могли порадоваться портрету Н.Б. в образе китаянки Тао Хоа и её вчерашнему московскому состоянию. На одном из снимков присутствовал Ковригин, глупый, напряжённый, будто услышавший на плацу команду: "Смирно!", но забывший снять руку с плеча дамы. Ну, Пахомов, подумал Ковригин, ну, скотина! Подпись под снимком извещала о том, что здесь Свиридова запечатлена со своим давним приятелем Сашей.
— Значит, я твой давний приятель Саша, — отложив газету, сказал Ковригин Свиридовой. — Спасибо. Хоть имя твоего приятеля возникло.
— Погоди, — сказала Свиридова. — Завтра развитие нашего с тобой сюжета продолжится…
Накануне вечером Ковригин высказал своё беспокойство и вызвался вслед за Натальей отправиться в город с мраморной восточной баней хоть бы и невидимкой.
— В качестве кого? — спросила Свиридова.
— В качестве телохранителя давней моей приятельницы.
— Ты мне нужен не как телохранитель, — сказала Свиридова, — а как телообладатель. Телохранители найдутся.
— Откуда?
— Мне в министерстве после того, как попросили поехать в Синежтур, был сделан деликатный выговор. Мой чиновник вышел, а в его кабинет зашёл серый человек, но спортивно-изящный и не бритоголовый, по культуре всё же. Комплименты, комплименты, а потом будто бы ласковый, но стальной укор. Смысл: зачем ты, дура безмозглая, полезла туда, куда тебя не просили лезть? В Гуанчжоу — миллионов десять жителей, а в Синежтуре — четыреста тысяч. Побратимство не по рангу. И не по соответствию. Однако китайцы обрадовались вашему экспромту. Потому как их очень интересуют новейшие синежтурские обозы. Они и так туда зачастили. А теперь на правах побратимов вообще много узнают… Кстати, Сашенька, что это за обозы такие?
