Гюнтер Грасс - Собачьи годы
Матерн: В тысяча восемьсот шестом году с прусской королевой Луизой дважды подряд. Она тогда бежала от наступающего Наполеона и переночевала со мной на отцовской ветряной мельнице, которую охраняла немецкая овчарка черной масти по кличке Перкун.
Дискутант: Вышеозначенная королева дискутантам абсолютно неизвестна…
Ведущий: …тем не менее, прошу вас, Валли З., давайте запишем сторожевого пса по кличке Перкун, но добавим приписку «по преданию» и поставим вопросительный знак, хорошо?
Матерн: Кроме того, с конца лета тридцать восьмого и до весны тридцать девятого я довольно регулярно имел сношения с Девой Марией.
Дискутант: Фиктивные сношения с Девой Марией всякий правоверный католик может воспроизводить в душе сколько угодно, тем паче что и всякому так называемому неверующему оное удовольствие по меньшей мере не возбраняется.
Матерн: Тем не менее это именно она уговорила меня отравить немецкую овчарку черной масти по кличке Харрас крысиным ядом, потому что этот Харрас…
Ведущий: Хорошо, по желанию предмета дискуссии прошу рядом с ключевой строкой «Собачья смерть Харраса от крысиного яда» записать в скобках: «Под воздействием Богородицы».
Дискутант: Хотелось бы услышать о более конкретных и не столь иррациональных эпизодах.
Матерн: Ладно, вот вам лакомый кусок: я спал с Эвой Браун, когда она уже была его любовницей.
Дискутант: Пожалуйста, опишите нам протекание коитуса во всех подробностях.
Матерн: Настоящие мужчины не болтают о своих постельных историях.
Дискутант: Это нечестно! В конце концов, у нас тут публичная дискуссия!
Девушка: Подобное блудливое ханжество в присутствии дискутанток, я считаю, просто неприлично!
Хор дискутантов:
Тень набегает стремительнодискуссии принудительной!
Ведущий: Протест ведущего. Предмет дискуссии на вопрос о половых сношениях со знаменитыми женщинами ответил достаточно полно. Так, рассказав сперва о скорее воображаемых сношениях с никому не известной сексуальной партнершей Луизой, королевой Пруссии, признав затем имевшие место фиктивные сношения с Девой Марией, он под конец поведал о коитусе, совершенном с барышней Эвой Браун. Вопросы о конкретном протекании сношений в этой связи абсолютно излишни; впрочем, предмет дискуссии может быть опрошен на предмет того, происходил ли половой акт между сексуальными партнерами Вальтером Матерном и Эвой Браун в присутствии свидетелей или без оных. Прошу!
Дискутант: Строитель немецких автострад случайно при этом не присутствовал?
Матерн: Присутствовал. И его любимый пес Принц, черная овчарка, и фотограф Вождя Хоффман.
Ведущий: Ответ на тестовый вопрос получен, сексуальное наполнение уже установленной идеи-фикс «немецкая овчарка черной масти» считается выявленным. Полагаю, имеет смысл записать еще кличку собаки Принц. Что до фотографа, то без него, по-моему, можно обойтись, не так ли? (Валли З. записывает). Теперь, прежде чем мы приступим к вопросу о правообладании присутствующей здесь собакой, которая сопровождает предмет нашей дискуссии не только в качестве идеи-фикс, но и фактически, предмету дискуссии разрешается задать вопрос дискутантам.
Матерн: Что все это значит? С какой стати я тут вместо Иоганна Гутенберга стою? И почему этот публичный допрос называется публичной дискуссией? Какая, к черту, динамика, если я, кому пристало динамично расхаживать туда и обратно, обязан торчать тут между колоннами? Мне, как актеру и фенотипу, Карлу Мору и Францу Мору — «Мудрость черни! Трусость черни!» — мне требуются проходы, внезапные выходы к рампе с весомыми словами, с монологами, и потом уходы, заставляющие публику замирать в трепетном ожидании новых грозных выходов! «И не далек тот день, когда я произведу вам жестокий смотр.» Вместо этого одна статика и игра в вопросы-ответы! По какому вообще праву меня все эти мозгляки и умники допрашивают? Или, если уж на то пошло: зачем вообще вся эта дискуссия?
Ведущий: Последний вопрос засчитывается.
Дискутант: В процессе дискуссии мы овладеваем информацией.
Дискутант: В любой демократии публичная дискуссия имеет свое законное место.
Дискутант: Во избежание недоразумений: истинно демократическая публичная дискуссия принципиально отличается от католической исповеди, поскольку происходит публично.
Дискутант: Кроме того, было бы в корне неверно сопоставлять наше начинание с так называемыми публичными покаяниями и показательными процессами в ряде стран коммунистического режима.
Дискутант: Тем более, что демократическая публичная дискуссия не увенчивается отпущением грехов ни в религиозном, ни в светском смысле; она, скорее, вообще не имеет обязательного финала, то есть, по идее, настоящая дискуссия не кончается никогда, ибо после большой публичной дискуссии мы уже в узком кругу обсуждаем ее результаты и подыскиваем новые интересные предметы обсуждения для следующих публичных дискуссий.
Дискутант: Так, например, после предмета дискуссии Вальтера Матерна у нас на очереди конфессиональные школы, или мы обсудим такой вопрос: «Имеет ли смысл снова вводить льготное налогообложение накоплений?»
Дискутант: Для нас нет запретных тем!
Дискутант: Недавно мы подвергли обсуждению жизнь и творчество философа Мартина Хайдеггера. Полагаю, мы можем смело сказать: оный предмет больше не таит для нас загадок.
Хор дискутантов:
Вязаная шапочка — выйди на минуточку,расскажи ребяточкам метафизическую шуточку!
Дискутант: Потому как в принципе, если иметь терпение, все проблемы решаются сами собой. Вот, к примеру, хотя бы еврейский вопрос. Наше поколение такого бы не допустило. Мы бы с этими евреями до тех пор дискутировали, покуда они сами, добровольно и полностью убежденные, не покинули нашу страну. Мы презираем любые формы насилия. И даже если мы прибегаем к принудительной дискуссии, итоги ее самый предмет ни к чему не обязывают: захочет ли он по окончании дискуссии удавиться или пропустить кружечку пива — это его сугубо личное дело. У нас ведь демократия как-никак.
Дискутант: Мы живем, чтобы дискутировать.
Дискутант: В начале была беседа!
Дискутант: Мы дискутируем, чтобы не погрязнуть в монологах.
Дискутант: Ибо так и только так выявляются наши социальные связи. Здесь никто не предоставлен самому себе!
Дискутант: Ни теория классовой борьбы, ни буржуазные политэкономические учения не способны заменить классическую модель прикладной социологии, а именно: публичную дискуссию!
Дискутант: В конечном счете техническая эффективность нашего бытийного аппарата зависит от мощных общественных организаций, таких, как всемирная организация свободных и всегда готовых к дискуссии дискутантов.
Дискутант: Дискуссия — это постижение основ бытия!
Дискутант: Современной социологией установлено, что в условиях современного массового общества только открытая публичная дискуссия создает предпосылки для формирования зрелой, способной к дискуссии личности.
Хор дискутантов: Мы все — одна дружная, публичная, суверенная, интернациональная, динамично дискутирующая семья!
Двое дискутантов: Без нашей склонности к дискуссии невозможны демократия, свобода и, следовательно, сама жизнь в условиях свободного, демократического массового человеческого сообщества.
Дискутант: Теперь позвольте подытожить. (Все встают). Предметом дискуссии был задан нам вопрос: зачем вообще вся эта дискуссия? Наш ответ гласит: мы дискутируем, дабы доказать существование самого предмета дискуссии; замолчим мы — не будет и предмета дискуссии Вальтера Матерна!
Хор дискутантов:
Мы знаем наверно:без нас нет и Матерна!
Валли З. записывает.
Ведущий: Ответ на вопрос предмета дискуссии дан. Мы спрашиваем: у вас есть заявка на дополнительный вопрос?
Матерн: Валяйте дальше. Я уже более или менее разобрался, что к чему, и обедню портить вам не буду.
Ведущий: Тогда мы возвращаемся к идее-фикс, — немецкая овчарка черной масти, — которая была установлена нами трижды, напоследок в своем сексуальном наполнении.
Матерн (с пафосом):
Блевать так блевать —подставляйте, ребятки, лохань.Я выдам вам все, чего нахлебалсяза эти собачьи годы!
Ведущий: Нам осталось выяснить и подвергнуть дискуссии вопрос правообладания немецкой овчаркой черной масти.
