Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
— Мы с тобой всегда принимали к сердцу интересы семьи и не получили за это ничего. Мы вели себя щедро и благородно, а все в конце концов достанется Стип и Юджину. Джин получал все, а мы — ничего. Тепер он намерен поступить в Гарвард. Ты слышал?
— Его в-в-величество! — иронически сказал Люк. – А кто будет п-п-платить по счетам?
Вот так, пока лето шло на убыль, над медленным ужасом смерти Ганта разыгрывалась безобразная война алчности и ненависти. Из Индианы приехал Стив — через четыре дня он уже обезумел от виски и веронала. Он начал ходить за Юджином по всему дому, он зловеще загонял его в угол, воинственно хватал его за плечо и, обдавая его отвратительной желтой вонью, принимался говорить вызывающе и плаксиво:
— У меня не было таких возможностей, как у тебя. Все были против Стиви. Если бы у него были такие возможности, как у некоторых, он бы был сейчас большой шишкой. А уж если на то пошло, так у него побольше мозгов, чем у многих из моих знакомых, которые учились в университетах. Понимаешь, нет?
Он придвигал к лицу Юджина свою прыщавую, мерзкую, злобно оскаленную физиономию.
— Уйди, Стив! Отстань! —бормотал Юджин. Он старался вырваться, но брат не пускал его.— Говорю тебе отстань, свинья! — вдруг взвизгнул он и ударом отбросил
от себя гнусное лицо.
Потом, пока Стив, оглушенный, тупо лежал на полу, на него с заикающимся проклятием бросился Люк и, обезумев, начал возить его по полу. Юджин прыгнул на Люка, чтобы остановить его, и все трое заикались, и ругались, и уговаривали, и обвиняли друг друга, а жильцы сгрудились у двери, а Элиза, плача, звала на помощь, а Дейзи, приехавшая с юга с детьми, ломала пухлые руки и стонала:
— Они убьют его! Они убьют его! Пожалейте меня и моих несчастных малюток, прошу вас!
Потом — стыд, отвращение, слезливые обиды, плачущие женщины, возбужденные мужчины.
Ты п-п-подлый дегенерат! — кричал Люк.— Ты п-п-приехал домой, потому что думал, что п-п-папа умрет и оставит тебе деньжат. Ты н-н-н-не заслуживаешь ни гроша!
Я знаю, чего вы все добиваетесь,— визжал Стив в мучительной тревоге — Вы все против меня! Вы стакнулись и стараетесь лишить меня моей доли.
Он плакал от искренней злости и страха с сердитой подозрительностью высеченного ребенка. Юджин глядел на него с жалостью и гадливостью: он был такой гнусный, избитый, испуганный. Потом с ощущением недоверчивого ужаса он слушал, как они выкрикивают взаимные обвинения. Эта болезнь сребролюбия и алчности поражала других людей, в книгах, но не близких и родных! Они рычали, как бездомные псы над единственной костью,— из-за ничтожной доли денег непогребенного мертвеца, который стонал от боли всего в тридцати шагах от них.
Семья разделилась на два враждебных настороженных лагеря: Хелен и Люк с одной стороны, Дейзи и Стив, притихший, но упрямый, — с другой. Юджин, не умевший примыкать к кликам, кружил во внереальном пространстве, ненадолго приставая к земле. Он слонялся по улицам, заходил в аптеку Вуда, болтал с завсегдатаями аптеки и ухаживал за приезжими девушками на верандах пансионов; он посетил Роя Брока в горной деревушке и обнимался в лесу с красивой девушкой; он ездил в Южную Каролину; в «Диксиленде» его соблазнила жена дантиста. Это была чопорная безобразная женщина сорока трех лет, в очках. Она носила очки, и волосы у нее были жидкие. Она состояла в лиге Дочерей Конфедерации и гордо носила значок на крахмальной блузке.
Он думал о ней только как об очень сухой и порядочной женщине. Он играл в казино — единственную игру, которую он знал,— с ней и другими жильцами и называл ее «сударыня». Затем однажды вечером она взяла его за руку, говоря, что покажет ему, как надо ухаживать за девушками. Она пощекотала его ладонь, положила ее к себе на талию, потом на грудь и привалилась к его плечу, прерывисто дыша сквозь узкие ноздри и повторяя: «Господи, мальчик!» Он метался по темным улицам до трех утра, не зная, что ему делать. Потом он вернулся в спящий дом и прокрался на цыпочках в ее комнату. Страх и отвращение охватили его сразу же. Он уходил в горы, ища облегчения пытке, терзавшей его дух, и старался реже возвращаться домой. Но она преследовала его по коридорам или вдруг распахивала дверь, появляясь перед ним в красном кимоно. Она была полна злобы и обвиняла его в том, что он предал, обесчестил и бросил ее. Она говорила, что в тех местах, откуда он родом — в доброй старой Южной Каролине,— мужчина, который так обошелся бы с женщиной, получил бы пулю в лоб. Юджин думал о новых краях. Его томило раскаяние и сознание вины — он сочинил длинную мольбу о прощении и вставил ее в молитву перед сном, так как все еще молился, хотя и не потому, что верил, а только по суеверной привычке и подчиняясь магии чисел: он шестнадцать раз на одном дыхании повторял неизменную формулу. Он с детства верил в магическую силу некоторых чисел (по воскресеньям он делал только то, что приходило ему в голову вторым, а не первым), и этот сложный ритуал молитвы и чисел он рабски соблюдал не для того, чтобы умилостивить бога, а чтобы ощутить таинственную гармоническую связь со вселенной или помолиться демонической силе, которая витала над ним. Без этого он не мог заснуть.
В конце концов Элиза что-то заподозрила, нашла предлог поссориться с этой женщиной и потребовала, чтобы она съехала.
С ним никто не говорил о его намерении отправиться в Гарвард. Он сам не очень ясно представлял, зачем ему это нужно, и только в сентябре, за несколько дней до начала семестра, твердо решил ехать. Он несколько раз заговаривал об этом в течение лета, но, как и все его близкие, он принимал решение только под давлением необходимости. Ему предлагали работу в нескольких газетах штата и место преподавателя в захиревшей военной академии, которая венчала красивый холм в двух милях от города.
Но в глубине души он знал, что уедет. И никто особенно не возражал. Хелен иногда негодовала на него в разговорах с Люком, но ему самому сказала по этому поводу лишь несколько равнодушных и неодобрительных слов. Гант устало застонал и сказал:
— Пусть делает, что хочет. Я больше не могу платить за его образование. Если он хочет ехать, пусть его посылает мать.
Элиза задумчиво поджала губы, поддразнивающе хмыкнула и сказала:
Хм! Гарвард! Что-то ты слишком высоко замахиваешься, милый! Откуда ты возьмешь деньги?
Я достану,— сказал он темно.— Мне одолжат.
Нет, сын,— предостерегающе сказала она, сразу насторожившись.— Я не хочу, чтобы ты затевал что-нибудь подобное. Нельзя начинать жизнь, влезая в долги.
Он молчал, стараясь заставить пересохшие губы выговорить жуткие слова.
В таком случае,— сказал он наконец,— почему бы мне не заплатить за учение из моей доли в папином состоянии?
Что ты, детка! — сердито сказала Элиза.— Ты говоришь так, словно мы миллионеры. Я не знаю даже, получит ли кто-нибудь какую-нибудь долю! Твоего папу убедили сделать это рассудку вопреки,— добавила она ворчливо.
Юджин внезапно начал колотить себя по ребрам.
— Я хочу уехать! – сказал он.— Мне нужны деньги сейчас! Сейчас!
Он обезумел от ощущения своего бессилия.
— Когда я сгнию, они мне будут не нужны! Они нужны мне сейчас! К черту недвижимость! Мне не нужна твоя грязь! Я ее ненавижу! Отпустите меня! — взвизгнул он и в ярости начал биться головой о стену.
Элиза несколько секунд молча поджимала губы.
— Ну,—сказала она наконец.— Я пошлю тебя на год. А там будет видно.
Но дня за два до его отъезда Люк, который на следующий день уезжал с Гантом в Балтимор, сунул ему в руку отпечатанную на машинке бумагу.
Что это? — спросил Юджин, глядя на нее с угрюмым подозрением.
А! Просто небольшой документ, который Хью просит тебя подписать на всякий случай.
Когда его мозг медленно добрался до смысла округлого юридического языка, он понял, что, это расписка, которой он подтвердждал, что уже получил сумму в пять тысяч долларов на оплату за учение в университете и другие расходы. Он повернул к брату нахмурившееся лицо. Люк поглядел на него и разразился сумасшедшими «уах-уах», тыча его под ребра. Юджин угрюмо усмехнулся и сказал:
— Дай мне ручку.
Он подписал бумагу и отдал ее брату с чувством грустного торжества.
Уах! Уах! Вот ты и подписал! — сказал Люк с бессмысленным смехом.
Да,— сказал Юджин,— и ты считаешь меня дураком. Но я предпочитаю покончить с этим теперь же. Это расписка в моем освобождении.
Он подумал о глубоко серьезном лисьем лице Хью Бартона. Тут его не ждала победа, и он это знал. «В конце концов,— подумал он,— у меня в кармане билет и деньги, дающие мне освобождение. Я покончил со всем этим чисто. Счастливый конец, как ни посмотри».
Когда Элиза узнала о том, что произошло, она возмутилась.
— Как же так! — сказала она.— У них нет на это права. Мальчик еще несовершеннолетний. Ваш папа всегда говорил, что намерен дать ему образование.
