Фатерлянд - Мураками Рю
Оставалось еще семь колонн, и одна из них в номере 8036. Когда Хино вошел в номер, минутная стрелка часов переместилась на десять минут двенадцатого. На работу с колонной уходило по пять-шесть минут. С такой скоростью они вполне могли уложиться в заданное время. Сделав все, что от них требовалось, они собирались спуститься тем же путем, выйти через кафе «Лэггнэгг», перебежать дорогу и на берегу моря укрыться за волнорезом. Такегучи объяснил, что поскольку волнорез находится со стороны порта, то они вполне могут спастись, прыгнув в воду и уцепившись за бетонные сваи. Единственная проблема состояла в том, что на дороге их могли заметить часовые с КПП «Е». Корейцы, конечно же, откроют огонь, хотя вряд ли они попадут в них с дистанции пятьсот метров, а оказавшись на пляже, они вообще будут недосягаемы. Как только они доберутся до волнореза, Такегучи активирует взрыватель, и все будет кончено.
Колонна располагалась в левом углу номера. Татено занял свой пост у окна, чтобы наблюдать за корейскими часовыми у стадиона; Андо установил стремянку и включил резак; рядом встал Синохара со своим ломом; все ждали, пока Хино нарисует фломастером линии будущих разрезов. Работали молча. «Так вот что такое — делиться своими целями с другими и работать вместе», — думал Хино, орудуя своим резаком. На всех, кто прибился к Исихаре, в свое время поставили клеймо социально опасных элементов, безумцев — только за то, что они отказывались следовать приказам взрослых. Каждый из них собирался совершить или уже совершил тяжкое преступление. Общество требовало, чтобы они изменились, но они не понимали, чего от них хотят.
Учителя, сотрудники исправительного дома и прочие взрослые, которые так или иначе появлялись в жизни Хино, как мантру повторяли, что нет ничего дороже человеческой жизни. Но ежедневно на Ближнем Востоке гибли люди, а в Судане, Эфиопии и других африканских странах от голода умирали дети. Но взрослые никогда не упоминали об этих потерянных жизнях — вероятно, они имели в виду ценность жизни других людей, тех, кто входил в их окружение. И как поступать, если тебя учат правильно жить такие вот умники? Некоторые смирялись и подчинялись, но, правда, не потому, что в итоге соглашались со своими наставниками. Просто они понимали, что непокорность приводит к наказанию, а послушание — к поощрению. А все дети, естественно, хотят избежать наказания. Способ спасения заключался в том, чтобы найти свой путь и отважиться пойти по нему, что и делали в настоящий момент Хино и остальные. Иначе, повинуясь готовым истинам и следуя указаниям безнравственных взрослых, очень быстро можно обнаружить, что твоя жизнь лишена всякого смысла и вкуса. И тогда выбор невелик: либо ты, потеряв надежду, скатишься в грязь, либо займешься криминалом, либо найдешь в Интернете таких же несчастных и вы сговоритесь совершить массовое самоубийство, либо ты станешь рабом протухших штампованных мыслей до конца своих дней.
Номер 8036 был больше остальных. На внутренней стороне двери висел план этажа. По нему было видно, что до 8035‑го все номера были одноместными, дальше же, в сторону «кормы», шли люксовые «двойки». Цены тут, видно, были атомные. Даже покрытие на колонне было сделано из прочного материала, который поддавался с трудом. Хино пришлось работать еще осторожнее — волокна материала покрытия попадали в резак. Однако, как и при сварке, осторожность здесь заключалась не в том, чтобы медлить, а в том, чтобы быстро и решительно разрезать материал одним движением. Пыль и мелкие осколки попадали в рот и нос, и Хино чувствовал, что у него першит в горле.
— Может, отдохнешь немного? — предложил ему Синохара, опуская свой лом.
— Не, все нормально, — отозвался Хино и посмотрел на товарищей.
Татено и Синохара рассмеялись:
— Да ты подтек малость!
Оказывается, у Хино из носа катилась здоровенная, вся в белой прилипшей пыли сопля.
Андо до этого ходил посмотреть, как продвигаются дела у других. Вернувшись в номер и увидев Хино, он бросил:
— А неплохо выглядишь! Дай пять!
Хино зашел в ванную, высморкался, умылся, сполоснул руки и закапал себе глаза. Затем он сел вместе с остальными на пол и присоединился к трапезе, состоявшей из чая улун, колы и «Покари свит».
— Твоя сопля, Хино, напомнила мне случай, что как-то произошел со мной, — заговорил Андо. — Дело в том, что мой отец был бухгалтером. Мне было лет двенадцать, и он однажды сказал, что хочет угостить меня устрицами. Мы поехали с ним во французский ресторан, единственный в городе. Отец не жил с нами, но раза три-четыре в год приглашал меня пообедать вместе. Он заказал вина и даже налил немного мне. Я не стал пить — не знаю, может быть, оттого, что мы с ним долго до этого не общались. А отец нервничал и все трескал это желтое пойло… кажется, это называется белое вино. Но дело в том, что отец не привык много пить, и на обратном пути в такси его стало тошнить. Он постеснялся блевать прямо в машине, поэтому попросил водилу остановиться и выскочил на улицу. Он так долго сидел на корточках, что, в конце концов, я заволновался и пошел проведать, как он там. Я ему говорю, типа, ты как, в порядке? А он мне, такой: да, все нормально! И поворачивается ко мне, а у него под носом большая серая капля. Мне становится плохо — что это, черт возьми, думаю? А это целая непрожеванная устрица напополам с соплями! С тех пор я на устриц даже смотреть не могу, а не то что есть их.
Андо столь прочувственно поведал эту историю, что ребята едва не задохнулись от с трудом сдерживаемого смеха. Наконец Хино поднялся с пола и сказал, что нужно продолжать работу. Татено взял свой бинокль и занял место у окна, но тотчас же издал сдавленный крик и присел на корточки, указывая биноклем куда-то вниз.
— Корейцы! — сказал он. — Идут через главный вход!
Его голос дрожал, лицо и пальцы побелели.
— Ну и что? — отозвался Синохара. — У них же здесь штаб.
Синохара направился было к окну, но Татено предостерегающе поднял правую руку и принялся считать солдат.
— Один, два, три, четыре… — начал он. — Пять, шесть, семь, восемь. Нет, тут что-то не так… Девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Они бегут. С оружием. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один…
При слове «двадцать» у остальных тоже кровь отлила от лиц, а Хино почувствовал, будто проглотил мяч для гольфа.
— Двадцать два… Ох, ёпть! Один та-ак посмотрел наверх! Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть… Всего двадцать шесть.
Татено повернулся к товарищам:
— Они все с оружием!
— Ну, не обязательно, что они по наши души, — предположил Хино. — В любом случае мы должны закончить работу.
Когда он взялся за свой резак, в комнату просунул голову Фукуда и сообщил, что лифты пришли в движение.
С того момента, как корейцы перенесли свой штаб, лифты стояли отключенные. Кроме Канесиро и Окубо все остальные высыпали в лифтовой холл и вперились взглядами в указатели этажей. У каждого было оружие: у Мори — М16, у Орихары — АК, у Миядзаки — «скорпион», у Кондо — «беретта», у Ямады — дробовик, а Андо прихватил гранатомет. Хино подумал, что они выглядят, словно толпа идиотов с клюшками для гольфа у первой лунки.
Наверх поднимались четыре экспресс-лифта. Татено насчитал двадцать шесть солдат — значит «корёйцы» загрузились по шесть-семь человек в кабину. Очевидно, они что-то заподозрили.
— И с чего это они возбудились? — за всех спросил Феликс и туг же за всех и ответил: — Впрочем, нечего гадать.
Такегучи позвонил Канесиро и Окубо и предупредил их о случившемся. Канесиро сказал, что сейчас подойдет, но Такегучи пресек его:
— Что бы там ни случилось, вам нельзя бросать детонатор. Если «корёйцы» объявятся на пятом этаже, просто отключите этот ящик так, как я вам показывал. Потом вырежьте еще две вспомогательные шины и тащите его сюда! Только смотрите, чтобы провода не перепутались!
