Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы

Наконец командир эскадры подходит к нашей шеренге, и Леха затыкается.

Нас с ним осматривать бесполезно – мы к смотру всегда готовы и стрижены так, что затылок от колена не отличить. Стоим и ждем, когда адмирал со свитой своих штабных шакалов встанет перед нами. Уже слышны его замечания другим офицерам. Они, как всегда, оригинальны. Например, минеру делает замечание в одно слово:

– Щетинист!

Даже не знаю, как он все это будет устранять.

Мне же адмирал сделал такое замечание:

– Недостаточно злобен!

Потом он посмотрел внимательно на остекленевшего Леху и выдал:

– Избыточно злобен!

Есть офицеры – ну просто загляденье, а не офицеры – все при них: и взгляд, и достоинство, и благородство не теряется при поворотах «все вдруг» направо.

Я уж не говорю про то, во что они одеты – это форма, это непременно форма во все времена. А уж если фуражка – так то чудо что за фуражка – ни одной тебе загогулинки или же морщинки.

А брюки? Невероятные, прекрасные брюки, будто только-только пошиты лучшим портным Моней Бронштейном, или дядей Моней, как все его называли, потому что он был просто рад, нет, он был просто счастлив тем, что у него получились такие брюки, он сиял, он приплясывал вокруг них и напевал себе что-то под нос.

Хороши также тужурка и рубашка под ней – она необычайно свежа.

А ботинки? Они сияют, эти ботинки, во что бы они ни ступали, и ничего к ним не липнет. Нет, ничего.

Взор у таких офицеров чужд суеты. Он всегда немного не здесь. Он немного там, где шторма и свершения.

Я служил с такими офицерами – небывалый подъем сил, как стоишь с ними рядом.

Их легко представить в золотых эполетах на высочайшем приеме по поводу крестин наследника престола или же на мостике перед Цусимским сражением.

А в общении с сослуживцами никакого высокомерия.

С любой стороны – один только восторг.

Капитан первого ранга Куща был именно таким офицером. Во времена Второй мировой войны он был юнгой, а заканчивал службу он уже начальником кафедры в пехотном училище – подтянут, спокоен, уверен в себе.

И вот он идет через плац.

А надо вам сказать, что просто так в одиночку через плац в пехотном училище не ходят.

В одиночку – это преступление. Через плац ходят строями, строевым шагом. Почему, спросите вы? А черт его знает, ответим мы. Традиция такая. Пехотный шик.

Но капитан первого ранга Куща был моряком, повторимся для невнимательных. У моряков другой шик. Он состоит именно в том, чтоб неторопливо, прогулочным шагом идти себе через плац.

Это безобразие приметил первый заместитель начальника училища по фамилии Кутя – тоже всегда опрятный полковник, с сапогами, горящими на солнце. Приметил и заорал во все горло:

– То-ва-рищ Ку-ща!!!

А тот не слышит, все бредет себе и бредет.

Тогда полковник кричит снова – и снова неторопливое движение.

Тогда полковник подхватился и помчался вдогонку.

Но как только он ступил на плац, в движениях его появилось нечто балетное – нога одеревенела в колене, носок вытянулся. Так он и запорхал, запорхал, всякий раз вскидывая ножку.

Догнав моряка таким необычным манером, полковник сделал перед ним крутой поворот кругом и принял строевую стойку.

Капитан первого ранга Куща сперва даже опешил от таких маневров, а полковник Кутя между тем обратился к нему, задыхаясь от движенья:

– Товарищ полковник! Почему… у… через плац… почему… И сапоги… у вас… вот… не чищены…

Куща, уже придя в себя, некоторое время с участием смотрел на часто дышащего полковника, после чего он перенес свой взгляд на свою сияющую обувь и спокойно заметил:

– Во-первых, я не полковник, а капитан первого ранга! И, во-вторых, сапог я никогда не носил!

После этого, приняв немного влево, Куща обошел замначальника училища и пошел себе дальше.

А тот ничего не смог ему сказать. Так и остался на плацу.

Надо заметить, что в повседневной жизни после этого случая они всегда относились друг к другу с неизменным уважением.

Служил я мичманом СПСом на «Акуле» (5-й корпус).

Вы же знаете что такое СПС («специально подготовленный сачок») – обязанностей в автономке немного.

Сходил я три автономки, причем одна была на полную автономность – 92 суток.

А вот последняя была в 1993 году. О ней и хочу рассказать.

Был у меня друг на экипаже – Саня. Очень колоритная личность – телевизионщик, радиометрист БЧ-7 и радиолюбитель-самоучка.

Так вот, Сане перед выходом в ту злосчастную автономку кто-то из БЧ-7 презентовал на контрольном выходе вражеский радиобуй, выловленный после пролета «Ориона».

Ну, Саня за отсутствием времени заныкал его в своем телевизионном посту в самый дальний угол до лучших времен.

Ну а потом, после всех сует и первых дней плавания наконец-то и наступили те самые «лучшие времена».

Все взятые с собой книги уже были прочитаны, в голову больше ничего не лезло, а руки чесались.

Радиолюбительские утехи тоже как-то уже приелись, хотелось чего-то свеженького.

Поэтому я изучал в очередной раз закоулки телевизионной выгородки и неожиданно нарвался на мирно лежавший в укромном месте радиобуй!

И тут инженерная мысль заработала ну очень интенсивно.

Сразу припомнился тесть брата, к слову – главный технолог нашего родного 55 цеха СМП. Так вот, у него дома (а он тоже радиолюбитель со стажем, да еще с каким!) были изготовлены собственными руками колонки для усилителя, где в качестве высокочастотников стояли пьезоэлементы от пассивного гидролокатора и очень прилично излучали свои положенные высокие частоты звукового диапазона.

Поэтому, проводя аналогию, я и подумал разобрать оную конструкцию, дабы извлечь оттуда гидрофон и использовать его по аналогичному назначению.

С первой половиной работы особой трудности не возникло – разобрали.

А вот гидрофон выглядел как-то совсем не пьезоэлектрически и представлял собой круглый стакан из компаунда, заклеенный с одного торца толстой резиновой накладкой.

Данный факт меня почему-то тогда не смутил, и я задумал просто испытать прибор на звучание в переменном музыкальном сигнале. Далеко ходить не надо – в телевизионной системе стоял в открывающейся дверце контрольный динамик звукового усилителя, и я просто решил подцепить параллельно ему вышеуказанный прибор, причем для контроля выходной мощности был в ту же параллель подсоединен вольтметр.

Осталось получить «добро» хозяина поста – Сани то есть – на разработанный план испытаний, и можно было начинать.

Саня долго не ломался, так как его самого распирало от любопытства, и после коротких разъяснений технологии проверки он сдался.

Если б мы знали, чем все это закончится, то я, во всяком случае, более тщательно все изучил бы без подключения гидрофона к активной линии на выходе усилителя, так как, по сути, этот гидрофон был большим угольным микрофоном.

Но как-то сначала подобная мысль в голову не пришла, а пришли вышеуказанные мысли, которые сразу захотелось реализовать.

В общем, подали на прибор музыкальный сигнал – реакции никакой.

Решили напряжение приподнять – повернули ручку громкости дальше – тоже пока ничего. Решили еще добавить.

И вот когда вольтметр показал беспристрастно на своей шкале что-то около 8 вольт, раздалось сначала сильное шипение, потом раздался довольно сильный хлопок, и из-под резиновой накладки полыхнуло настоящее пламя.

Реакция у нас обоих была незамедлительной – зная, что огнетушителя у Сани в посту нет, я сразу рванул к своему посту на палубу ниже за ОХВП-Ю, который как раз стоял у моей двери. (Потом Саня мне говорил, что подумал в тот момент про меня: «Вот гад! Сбежал!!!»)

Ну, Саня тоже среагировал моментально. На посту лежало две неделе как полученное, но не разобранное белье и стояла кадушка из-под сухарей с водой в ожидании приборки.

Как Саня рассказывал, с громким шипением и пламенем эта штука вывалилась на пол и закрутилась волчком посередине поста.

Саня не долго думая схватил из стопки пачку белья, набросил на нее, потом схватил и кинул все вместе в кадушку с водой. Соответственно, внутри весь уголь уже было выгорел, а попав в воду, все это безобразие начало выдавать могучие клубы дыма! В это время прибегаю я, причем на ходу отвинчиваю у огнетушителя головку, а, как известно, у данного огнетушителя при открывании вентиль уже невозможно завернуть обратно – только после новой зарядки. Ну так вот, прибегаю я к Сане со средством огнетушения, из которого уже начинает хлестать пена под давлением, и понимаю, что этот прибор уже не нужен!

Пытаюсь завернуть головку обратно, но, естественно, ни фига уже не получается.

Оставляю его вне выгородки, на палубе, где он радостно истекает пеной, которая постепенно расползается по трапам на палубы ниже (о ужас!). А, к слову сказать, наш 19-й отсек – это, по сути, переход между прочными корпусами гигантского катамарана, в котором еще и расположены все выдвижные устройства (ну почти все, кроме перископов), и имеет он форму яйца, вытянутого вверх – поэтому у нас самое большое количество палуб – блин, четыре.