Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
Хасан протягивает мне змея.
— Где ты был? Я искал тебя. — Голос у меня строгий.
Как мне трудно говорить!
Он рукавом вытирает с лица сопли и слезы. Что он мне скажет?
Но он не говорит ничего. В молчании стоим в потемках. Наши лица еле видны, и это хорошо. Я не смог бы выдержать его взгляд.
А он знает, что я все видел? И что у него в глазах? Осуждение? Негодование? Или, самое страшное, беззаветная преданность? Это было бы ужаснее всего.
Хасан пытается что-то сказать и не может. У него пропал голос, и рот открывается и закрывается беззвучно.
Он отступает на шаг и опять вытирает лицо. Сейчас расплачется и расскажет мне все.
Нет, обошлось. Только слюну сглатывает. И молчит.
Больше вопросов я не задаю. Предпочитаю притвориться, что ничего не заметил. Ну не вижу я темного пятна у него на штанах. И капелек крови на снегу не вижу.
— Ага-сагиб будет волноваться, — с усилием произносит Хасан.
И мы трогаемся в путь.
Все происходит, как мне мечталось. Открываю дверь прокуренного отцовского кабинета и вхожу. Баба и Рахим-хан пьют чай и слушают новости по радио. При виде меня отец широко улыбается и раскрывает свои объятия. Прячу лицо у него на груди и плачу. Баба прижимает меня к себе и укачивает, как маленького.
У него на руках я забываю обо всем, что случилось. Это такое счастье.
8
Целую неделю Хасан не попадался мне на глаза. Когда я спускался вниз по утрам, завтрак уже ждал меня на столе: поджаренный хлеб, свежезаваренный чай и теплое отварное яйцо. Выглаженная одежда была аккуратно сложена на плетеном стуле. Раньше Хасан ждал, пока я не начну трапезу, и только потом начинал гладить. За завтраком мы разговаривали, под шипение утюга пели старинные хазарейские песни про тюльпанные поля. Теперь никто не приветствовал меня по утрам — разве что выглаженная одежда. Еда в рот не лезла.
Однажды хмурым утром, когда я катал яйцо по тарелке, вошел Али с охапкой дров. Я спросил его, где Хасан.
— Он опять лег спать, — ответил Али, скрючившись перед печкой и открывая дверцу.
— А он сможет поиграть со мной сегодня?
Али замер с поленом в руке.
— Последнее время он только и делает, что спит. Сделает свою работу — уж я слежу — и в постель. Можно вопрос?
— Спрашивай.
— После состязания воздушных змеев он пришел домой весь в крови. И рубашка разорвана. Я у него спросил, что случилось, а он: ничего, просто подрался за змея с другими мальчишками.
Я в молчании катал яйцо.
— С ним ничего такого не произошло, Амир-ага? Он мне все сказал?
Я пожал плечами:
— Откуда мне знать?
— Ты ведь не скрыл бы от меня, правда? Если бы произошло что-то дурное?
— Я же сказал, откуда мне знать, что с ним такое? — повысил голос я. — Может, он заболел. Все болеют время от времени, Али. Ты хочешь заморозить меня до смерти или все-таки затопишь?
— Как насчет поездки в Джелалабад в пятницу? — спросил я у Бабы тем же вечером.
Отец, откинувшись на спинку кожаного кресла-качалки, листал за письменным столом газету. Сложив ее, он снял свои очки для чтения — я всей душой ненавидел их, ведь отцу еще далеко до старости, он в самом расцвете сил, на что ему эта дурацкая побрякушка? — и посмотрел на меня.
— А почему бы и нет?
Последнее время Баба соглашался на все, о чем бы я ни попросил. Мало того. Позавчера он сам предложил сходить в кино «Ариана» на «Эль Сида» с Чарльтоном Хестоном и Софи Лорен.
— Хасана ты с собой в Джелалабад берешь?
Ну зачем Бабе надо все испортить?
— Он болен, — пробурчал я.
— Правда? — Баба перестал раскачиваться. — Что с ним такое?
Я пододвинулся поближе к камину.
— Простудился, наверное. Али говорит, он все время спит. Сон его вылечит.
— Что-то не видно Хасана, не видно. — В голосе Бабы слышалась тревога. — Простудился, значит?
Ну зачем ты с такой заботой приподнимаешь бровь? Ненавижу.
— Обычная простуда. Так мы едем в пятницу, Баба?
— Да, да. — Отец оперся руками о стол. — Жалко, Хасан с нами не поедет. Тебе с ним было бы веселее.
— Нам и вдвоем с тобой хорошо, — возразил я.
— Только оденься потеплее, — весело подмигнул мне Баба.
Вдвоем-то оно было бы здорово. Только уже к вечеру среды Баба умудрился наприглашать еще человек двадцать пять народу. Позвонил своему троюродному брату Хамаюну, выучившемуся на инженера во Франции, и сказал, что в пятницу собирается в Джелалабад. Хамаюн, у которого в Джелалабаде был дом, очень обрадовался и заявил, что пригласит всю компанию — двух своих жен, детей, кузена Шафика из Герата, который с семейством как раз гостит у него, кузена Надера (с ним у Хамаюна враждебные отношения, но живут они в одном доме), да и братца Фарука надо взять с собой, а то еще обидится и не позовет на свадьбу дочери в следующем месяце, и еще не забыть…
Получилось три микроавтобуса битком. Со мной ехали: Баба, Рахим-хан, Кэка Хамаюн (Баба с раннего детства приучил меня обращаться ко взрослым мужчинам «Кэка» — дядя, а к женщинам «Хала» — тетя), две жены Кэки Хамаюна, одна постарше, узколицая, с руками в бородавках, вторая помоложе (она все пританцовывала, закрыв глаза), и две хамаюновские дочки-близняшки (тоже пританцовывали, непоседы). Я сидел сзади, зажатый с двух сторон между семилетними девчонками, которые то и дело шлепали друг друга, а заодно доставалось и мне. Меня сильно укачивало, тем более что дорога до Джелалабада — это два часа горного серпантина. Все в машине орали во всю глотку — у афганцев такая манера разговаривать. Я попросил одну из девчонок, Фазилю или Кариму, я их не различал, пустить меня к окну, пока мне не стало совсем плохо. Та только язык в ответ показала. Тогда я предупредил, что если ее новое платье пострадает, то я ни при чем. Минуту спустя голова моя высовывалась из окна, перед глазами качалась ухабистая дорога, мимо проносились, колыхаясь, грузовики, набитые людьми. Я зажмуривался, старался дышать поглубже, ветерок дул мне в лицо. Только легче не становилось.
Меня ткнули пальцем в бок. Фазиля/Карима, кто же еще.
— Что? — спросил я.
— Я как раз рассказываю всем про турнир воздушных змеев, — прогудел Баба из-за баранки.
Со среднего ряда сидений мне улыбался Кэка Хамаюн с женами.
— В небе в тот день, наверное, было не меньше ста змеев, — продолжал Баба. — Правда, Амир?
— Наверное, — промычал я.
— Сто змеев, Хамаюн-джан. Кроме шуток. И под конец дня в небе остался только один, змей Амира. Сбитого синего змея он принес домой. Хасан и Амир вместе определили, где он упал, и успели первыми.
— Поздравляю, — расплылся Кэка Хамаюн. Его первая жена сдвинула вместе бородавчатые ладони.
— Вах, вах, Амир-джан, мы так гордимся тобой.
Вторая жена пошла по стопам первой. Некоторое время все хлопали, выкрикивали поздравления, восхищались мной. Молчал только Рахим-хан, сидевший на переднем сиденье рядом с Бабой, он как-то странно посматривал на меня.
— Остановись, — промычал я отцу.
— Что случилось?
— Мне плохо. — Меня отбросило от окна, и я навис прямо над хамаюновскими дочками.
— Сверни на обочину, Кэка, — заверещали девчонки. — Он такой желтый, как бы он нам платья не испортил!
Баба затормозил, но было уже поздно.
Пока машину проветривали, я сидел на придорожном камне. Баба и Кэка Хамаюн курили. Между затяжками дядюшка убеждал Фазилю/Кариму перестать плакать, в Джелалабаде он купит ей другое платье, еще лучше прежнего. Я зажмурился и подставил лицо солнечным лучам. За закрытыми веками возник целый театр теней, образы плясали и растекались, пока не слились в один: вельветовые штаны Хасана на куче кирпичей.
Веранда белого двухэтажного дома Кэки Хамаюна выходила в сад, обнесенный высоким забором; в саду росли яблони, хурма и декоративный кустарник. Летом садовник подстригал кусты и придавал им формы разных зверей. Имелся и бассейн, отделанный изумрудно-зеленым кафелем. Свесив ноги, я сидел на краю бассейна, дно его покрывал слежавшийся снег. В дальнем конце сада дети Кэки Хамаюна играли в прятки, женщины на кухне готовили еду. Аромат жареного лука щекотал мне ноздри, слышалось шипение скороварки, музыка и смех. Баба, Рахим-хан, Кэка Хамаюн и Кэка Надер курили, сидя на веранде. Кэка Хамаюн говорил, что привез с собой проектор и покажет всем слайды, которые снял во Франции. Он уж десять лет как вернулся из Парижа, но все носился со своими дурацкими слайдами.
В общем, все шло хуже некуда. А ведь у нас с Бабой все складывалось хорошо. Пару дней назад мы с ним ходили в зоопарк, смотрели на льва Марджана, и я бросил камешек в медведя, когда никто не видел. После зоопарка мы наведались в кебабную Дадходы напротив «Кино-парк» и ели кебабы из ягнятины и горячий, из тандыра, хлеб. Баба рассказывал мне о своих поездках в Индию и Советский Союз и о людях, с которыми его сталкивала жизнь, говорил о безногих супругах из Бомбея — они прожили вместе сорок семь лет и произвели на свет одиннадцать детей. Это был замечательный день — именно о таком я мечтал все эти годы. Если бы еще не эта пустота внутри — вот словно в спущенном бассейне передо мной.
