Андрей Агафонов - Медные люди

Данила распахивает двери… и что, собственно, ожидал он увидеть за дверью в подсобку? Сломанная метла, пара засаленных фуфаек на стене, одинокая резиновая перчатка валяется на полу.

Данила бьет кулаками по фуфайкам, они срываются с вешалки, поднимая огромное облако пыли. Данила сидит в пыли и чихает.

* * *

Купе скорого поезда. Двухместное. На коленях Насти — полуоткрытый чемоданчик. Незнакомец любовно поглаживает шкатулку.

— Я смотрю, она вам очень дорога, — не выдерживает Настя.

— Вы даже не представляете, до чего дорога, Настасья Игоревна, — вежливо отвечает он.

— Ну-с, вы по крайней мере получили то, что хотели. А мне что делать со всеми этими деньжищами?

— Потратить со вкусом. Женщина вы молодая, свободная… Впрочем, хотите, я их для вас помещу где–нибудь в Швейцарии…

— Вы забыли опять — я замужем.

— Ах да! — спохватывается он. — Совсем забыл: муженек–то ваш, Алеша, к Машеньке на жительство подался. Не вынесла душа поэта позора мелочных обид… Я подумал, что лучше уж я вам об этом заранее расскажу, чем потом от родных и близких, с соболезнованиями… Вас огорчило то, что я сказал?

— Вы знаете… — кусая губу, но непонятно — чтобы не расплакаться или не рассмеяться, Настя медлит с ответом: — Нет, не очень.

— Ну и чудненько. Еще чаю?

* * *

Несется поезд, желтая, унылая, стелется Россия за окном. Громко, все громче поет солистка «Портисхэд»:

— Nobody loves me, it's true…

И виды из окна поезда сменяются видами из окна автомобиля, несущегося на бешеной скорости. Сначала мимо автомобиля пролетают маленькие дома маленького поселка, затем — большие дома большого города, и вот уже лес кругом и каменистые отвалы, и все больше скорость, и все громче песня, и пыль вьется за машиной каким–то, мать его, самумом… И вот сквозь пыль сперва издали и сверху, потом все ближе видны люди в форме, столпившиеся у слетевшего с шоссе в кювет темно–синего «Сааба»…

* * *

— Кстати, как вам Полоз? Уж простите за бестактный вопрос.

— А что конкретно вас интересует?

— Ну, каким он вам показался?

— Да перестаньте, какое вам дело.

— Интересно.

— Вы им словно бы гордитесь.

— Просто он сложнее, чем кажется.

— Куда уж сложнее… Давайте спать, утром Москва…

— Ну что ж…

* * *

Знакомая нам мастерская. Сейчас здесь голо. Пустые полки, пустые стены. Все белыми. желтыми пятнами, немножко размыто. В это пустое пространство невесть откуда протягивается рука. Пальцы на руке растопыриваются. Рука опускается. Настя встает с пола. С грохотом откатывается какая–то посудина.

За ней — чемоданы. Дорогие, красивые. Их много. Сама Настя попросту — в белой майке без рукавов и джинсах, светлые волосы распущены. Она выходит в темный коридор, идет на кухню. И в спину ей звенит дверной звонок.

Она останавливается.

* * *

На пороге стоит Данила. В делающем его кургузым пиджаке. С сумкой «Мальборо» через плечо.

— Настя… — говорит он. Настя отступает в сторону, давая ему пройти.

* * *

Московская ночь широка, бездонна, отчаянна. Она бродит между домами. Лужи и листья в лужах. Осень. Старик во дворе смотрит на темные окна и дрочит сквозь вырванную подкладку штанов. Но старика спугивает кошка. А в одном окне светло. Но не от электричества — свет живой, маленький.

И ночь летит туда, в приоткрытое окно, летучей мышью.

* * *

Насте идет свет свечей. Лицо ее делается от этого милым и теплым. И Данила без пиджака похорошел — на нем просторный свитер. Они сидят на кухне, на застеленных газетами табуретах. Здесь же, в углу, в полутьме угадывается раскладушка, застеленная темным клетчатым пледом — вся мебель в доме.

— И ты поверила! — шепотом восклицает Данила. — Поверила, что им нужна шкатулка!

— Конечно, а что же еще?

— Ты… ты глупая, Настя. Кто такой Полоз? «Он не так прост, как кажется,» — передразнивает он незнакомца, — но всегда чуть проще тебя. Кем бы ты ни был… Знаешь, почему? Потому что он — никто! Он — никакой! И в этом, — совсем шепотом заканчивает он, — его сила…

— А ты давно его знаешь? — не выдерживает Настя.

— При чем тут я… Он ВСЕГДА там был, понимаешь? До меня, до тебя, до Жабрея… А сейчас его там нет… потому что они думают, что победили…

— Ты параноик. Кого победили?

— Хозяйку.

— А ведь ты даже не пил сегодня. Данила, милый, если ты приехал только затем, чтобы все это мне напоминать…

Настя замолкает. Данила держит в вытянутой руке шкатулку. Она открыта.

— А как же… та?

— Фуфло, подделка. То есть — камни настоящие, но бессильные. Они ничего не значат. Они не твои. Твои я привез тебе.

— Ты сумасшедший…

Она подходит к нему, сидящему, берет в руки его голову и прижимает к своей груди.

Ночь летает по квартире летучей мышью. Ночь летает под музыку Everything But The Girl:

— I want your love, and I want it now…

Только черные и желтые пятна видны, только из черных и желтых пятен их тела, сплетающиеся на темном полотне клетчатого пледа… а затем летучая мышь задевает крылом пламя свечи, и наступает мрак…

* * *

Раннее утро. Настя потягивается и осторожно, чтобы не разбудить Данилу, встает с раскладушки. Она все так же в белой майке без рукавов, с распущенными светлыми волосами. Кашляя, закрывает окно, ставит на плиту чайник…

Ее взгляд падает на шкатулку. Драгоценности высыпались оттуда и живут на полу, как медузы на дне моря. Машинально, механистично. автоматически — как угодно, но она пропускает голову сквозь нитку бус. И надевает на голую руку браслет. Вертит головой и не находит того, что ей нужно — ей нужно зеркало.

Она выходит в коридор, оттуда в комнату. Она смотрит по сторонам и видит квартиру — всю, целиком. Видит спящего на кухне Данилу, видит, как толстая белая струя бьет из носика чайника, и как сгрудились чемоданы у стены, растянувшиеся словно бы стеной… Видит зеркало. Медленно идет к нему.

И в зеркале отражается — движение, это просто движение, которое необходимо остановить, это просто несколько пятен, но мы успеваем различить:

НИТКА БУС. БРАСЛЕТ. ВЗМЕТНУВШИЕСЯ ТЕМНЫЕ ВОЛОСЫ. ЦВЕТАСТЫЙ РУКАВ.

СТОП-КАДР.

ВОЛКИ

Когда закончился подсчет, стрелки часов показывали пол–второго. Хозяева — партнеры Линца предложили расписать еще партию в преферанс, но он отказался. Отказался и от выпивки. Пристально следил за руками, листавшими купюры.

На пороге обернулся и буркнул что–то вроде: «жена ждет», хотя всем здесь прекрасно было известно, что никакая жена его не ждет. С тех пор, как похоронил мать, Линц жил один в холодной и затхлой двухкомнатной квартире.

В вестибюле, воровато оглянувшись, вырвал газету из приоткрытого почтового ящика. Газета была свежей, пахучей. Сунул в карман пальто.

Ветром ему обожгло щеки. Нога поехала по наледи у крыльца. Шапка чуть не слетела, он поймал ее, стукнув себя рукою в толстом рукаве по макушке. Привычно плохое настроение стало просто отвратительным.

Как и следовало ожидать, машин не было. С тоскою поглядев на угрюмую, черную и скользкую дорогу, кой–где освещенную сутулыми сиреневыми фонарями, Линц решил идти через парк.

Городской парк был гордостью горожан. Летом здесь было зелено и прохладно. Но сейчас был январь. Среди голых деревьев змеились тропинки. Из заснеженных кустов выглядывали деревянные морщинистые истуканы с бессмысленными улыбками на грубо вытесанных желтых рожах. Приезжие, попадая из центра города прямиком в парк, пугались, как маленькие дети.

Перед тем, как войти в зиявшие черной дырой ворота, Линц еще раз оглянулся на дорогу — вдруг все–таки вдали покажется автомобиль?.. Ничего не увидел.

Проходя по обледеневшей аллее, он позволил себе помечтать. Представил, как зазовет к себе в гости Наташу, новую сотрудницу их фирмы. Позвать девушку в ресторан не приходило Линцу в голову — все то же самое можно съесть и выпить дома, обойдется это в сущие копейки, да и чувствовать себя будешь гораздо более непринужденно.

Настроение заметно повысилось. Может быть, от быстрой ходьбы, может быть, от того, что стих злобный ледяной ветер — сразу, как только он вошел в парк. Стало очень тихо. Только шаги скрипели по снегу.

Надо будет купить ей вина. Сладкое красное вино нравится женщинам. Он покажет ей свою коллекцию компакт–дисков, они выпьют, а потом он ее пригласит потанцевать. Дальше — больше.

Там на углу есть один магазинчик, где недорого продается приличное красное вино. Надо бы сделать запасец…

Он сладко поежился на ходу.

………………………………

Одно очень быстро последовало за другим — Линц увидел двух собак и через мгновение уже понял, что это не собаки. Они смотрели на него сверху, с покрытого ледяной коркой сугроба. Они сидели, как две чугунные статуэтки, и смотрели на него. Он не видел, желтые ли у них глаза, но — какая разница, какие у них глаза? Это были волки.