Андрей Агафонов - Медные люди

В доме полный кавардак. Все вверх дном. Брюхом вниз валяется огромный телевизор, прочая техника разбита. Настя неверными шагами идет в кабинет, там какой–то в буром пиджаке склонился над письменным столом Никиты Прокопьича.

«Автопортрета», конечно, нет.

— Это еще кто? — не оборачиваясь, спрашивает бурый про Настю.

— Ученица его, — вякает кто — то из набившихся в комнату вслед за Настей. — И Полоза подруга…

— Ученица и подруга, — он смотрит на нее — девушка широкого профиля…

Вдруг орет:

— Чё набежали? Денисов! Гони всех на хер!..

Он усатый. Насте это сейчас бросается в глаза. Она смотрит и думает, как это некрасиво — усы. Отдельные, отчетливо различимые волосы, все шевелятся, на некоторых сидят капельки пота, и кожа над усами — пористая, бледно–зеленая… Ей кажется, что сейчас ее стошнит…

— Подруга и ученица может остаться, — милостиво кивает усатый. — Может, подскажет чего.

Но Настя только молча мотает головой и пятится.

Усатый делает шаг по направлению к ней. Настя спиной упирается в жирного, потного мужика, прижимая руки ко рту, выбегает вон.

* * *

… и налетает на неподвижно стоящего Данилу.

На нем пиджак внакидку и что–то под пиджаком. Он, будто этого ожидал, принимает ее в руки, отстраняет от себя легко и бережно.

— Пойдем–ка, — кивает, — Настя. Ты ведь Настя?

Она молча мотает головой.

— Демидовых дочка?

— Угу.

— Похожа ты на одну девушку… — задумчиво говорит Данила, приобняв ее за плечи и проводя через толпу. Вслед несутся насмешки и ругань, но он их не слышит, у него одна задача — увести ее подальше.

— Я знаю, — говорит она виновато.

— От кого? — вскидывается он и тут же кривится: — Хотя…

— От Полоза, — с непонятным вызовом говорит Настя, — Олега Викторовича.

— От Полоза Олега Викторовича… — задумчиво повторяет Данила. — Ну вот, теперь все сходится.

— Что сходится?

— Все, — они остановились у ее ворот. — Мы пришли.

— Но я не понимаю…

— Ты много чего не понимаешь. Да это и не важно. Вот, возьми, — он сует ей то, что прятал под пиджаком. Какую–то коробку.

— Что это?

— То, что вы искали. И пожалуйста, Настя, — он подходит ближе, смотрит ей в глаза, — отдай им это и уезжай побыстрее. Здесь очень плохо. А скоро будет еще хуже.

— Но все–таки…

— Ничего не все–таки! И передай от меня Полозу… Нет, ничего не передавай. Скажи, я скоро его сам увижу. Очень скоро!

Последние слова он уже кричит на ходу, через плечо.

* * *

Настя заходит в дом. Горит желтая лампочка в сенях. Непривычно роскошно накрыт кособокий стол на кухне. Вместо красной клеенки — белая скатерть. На скатерти искусно сервирован завтрак — нерусские закусочки соседствуют с глубокими тарелками, в которых — бульон, и половинка яйца плавает в бульоне. И цветы в вазе, опять–таки нездешние — винно–красные тюльпаны, счетом три. Вот на это сперва обращает внимание Настя, а уж потом — на то, что за столом, в белой рубашке, чисто выбритый, сидит Полоз. И больше никого на кухне нет.

— Я прошу прощения, Настасья Егоровна, что покинул вас утром… — церемонно начинает он.

— Где мама? — спрашивает Настя, не слушая его, и быстро проходит в комнату. — Мама! Где мама?

— Господи, да не волнуйтесь вы так! В город поехала, Юрия Петровича в больницу повезла…

— Ах, так вы уже и по отчеству знаете?! Как поехала, на чем… что ты врешь!

— На моей машине. Шофера отправил с ними. Настя! Хватит истерики!

Он вскакивает, усаживает ее за стол. Держит ее руки, вместе с забытой в руках коробкой. — Предупреждая следующий вопрос, скажу, что мама твоя была не против того, чтобы я остался. Дословно: «Сиди, авось ничё не украдешь»…

— Мне надо выпить, — говорит Настя.

— Естественно, — отвечает он. — И поесть.

* * *

Данила же тем временем возвращается к дому Жабреев. Народу там гуще прежнего. В толпе он находит и берет за плечо Сережу Антихриста:

— Здорово, упырь! Отойдем, чего людям мешать…

* * *

— За что пьем все–таки? — Настя вертит в руках ладный пластмассовый, под хрусталь, стаканчик. Щеки ее порозовели.

— А разве нам не за что выпить? — Полоз машет на коробку, которую Настя держит на коленях. — За успех нашего предприятия!

— Замечательно. Но, может быть, вы мне расскажете, в чем все–таки состояло наше предприятие?

— Я расскажу, — говорит, входя, московский знакомец Насти.

* * *

— Покажешь, куда Никиту с женой дел, получишь шкатулку, — говорит Данила. Антихрист вьется в его руках, как червяк. — Не покажешь — убью.

Или просто здесь оставлю…

Антихрист оглядывает место, в которое попал. Осклизлые потолки шахты, шныряющие по углам крысы. Звуки здесь разносятся, разлетаются на куски, искажаются до неузнаваемости.

— Ведь найдут тебя, Данила, — говорит он белыми губами.

— Менты?

— Зачем менты. Те, кто видел, что я с тобой ушел.

— Да ведь я ни людей, ни чертей давно не боюсь, гаденыш… Я здесь могу долго сидеть, очень долго…

— Чего же выполз?

— Выманили, чего… Да не твое это дело. Так как — принимаешь ты мое предложение?

— Покажи шкатулку.

* * *

— Да. Да. Да. В этом и состоял план, — терпеливо, уже не в первый раз, повторяет незнакомец. — Мы надеялись, что Данила клюнет. Он и клюнул.

— Но постойте, а как же… — Настя переводит взгляд с него на Полоза. — Олег! Ты мне не говорил…

— Он говорил только то, что должен был говорить, — вступается москвич. — И делал только то, что должен был делать.

— Вот как, — говорит Настя. Полоз отводит взгляд.

— Вот именно. Да и вы, Анастасия Игоревна, свою роль разыграли как по нотам. Очень славно все получилось.

— Постойте, постойте, — торопится Настя. — Дайте–ка я еще раз уясню. То, что шкатулка у Данилы, вы знали с самого начала.

Оба кивают.

— Но она ему дорога как память, потому что это все, что осталось от его невесты… Танечки?

— Совершенно верно, — москвич.

— А я на нее похожа.

— Очень, — Полоз.

— И он в меня влюбится и шкатулку мне отдаст.

— И он отдал.

— А спать с ним я разве не должна была?

— По усмотрению… — хмыкает Полоз.

Настя перегибается через стол и дает ему пощечину.

* * *

— Дальше не пойду, пока шкатулку не покажешь.

Данила с Антихристом где–то в лесу. Данила осматривается, достает из–за пазухи сверток. Разворачивает ткань — и малахит блестит на солнце.

— Пошли, — кивает Антихрист.

* * *

— Умные вы оба, я смотрю, — говорит Настя с яростью. — Только и Данила не глупее вас. Он догадался, что вы меня использовали как приманку. И вам, Олег Викторович! — торжествующе обращается к Полозу. — Персонально просил передать, что скоро с вами встретится. Очень скоро!

Она смотрит на них сверху вниз. Судя по выражению их лиц, Настя произвела эффект — в большей степени на Полоза, в меньшей — на незнакомца. Пауза.

И вдруг оба начинают хохотать.

— А ты не верил! — захлебываясь от смеха, говорит незнакомец. — Верить надо людям!

Полоз, видимо жалея Настю за ее растерянность, объясняет быстро:

— Да предупреждал я этого гуманиста, что Данила нас раскусит. А он мне: «Ну и что, все равно пожалеет девчонку, все равно — отдаст!» Так и вышло…

* * *

— Здесь?

— Данила, зачем тебе это надо?

— Здесь, я спрашиваю?

— Ну, здесь…

Они стоят над старой каменоломней. Яма огромная, просто бездна. Все белое и желтое, как на стройке. Антихрист незаметно для Данилы раскрывает за спиной нож.

— И старуху тоже?

— А куда ее, на развод оставлять?

— Вы даже похоронить по–человечески не можете… — Данила словно бы замечтался о чем–то, стоя на краю каменоломни.

— Мы много чего не можем. Давай уже, обещал.

— На, — коротко говорит Данила и бьет Антихриста шкатулкой в лоб. Окровавленный, тот падает замертво. Падает очень долго.

* * *

— А вот уже и родные ваши пожаловали, Настасья Игоревна, — говорит незнакомец, выглянув в окно. — Так что нам пора. Олег, возьми коробку. Настасья Игоревна, с вами встречаемся вечером, на перроне. Поезд отходит в 23.40. Там все оставшиеся вопросы и обсудим.

Обернувшись в дверях, Полоз ухмыляется Насте. Она отворачивается.

* * *

По улице с ножом Антихриста в руке, ни от кого не прячась, да и сумерки уже, идет Данила–мастер. Решительно заходит в столовую, идет к дверям в подсобку. Скорчившаяся от страха за огромной кастрюлей, одним глазом наблюдает за ним Лена.

Данила распахивает двери… и что, собственно, ожидал он увидеть за дверью в подсобку? Сломанная метла, пара засаленных фуфаек на стене, одинокая резиновая перчатка валяется на полу.