Петер Розай - Очерки поэзии будущего
«…я предчувствовал нечто, что — почему бы и нет — можно было бы назвать неподвижной сердцевиной всякого движения», — говорится у Жакоте: старинная мечта элеатов.
Я чую, что за моими высказываниями прячется платоническая концепция, но я не люблю иерархию и делаю все, чтобы ее разрушить.
В одном из писем к Людвигу фон Фикеру Брох высказывает следующее мнение: «Я вообще не могу представить себе, что означает категория «художественное мышление»; представить себе я могу только «художественное творчество», творческий экстаз, стремящийся к экстазу религиозному. Точно так же неубедительным кажется мне и понятие «религиозное мышление». Мышление, как я его понимаю, есть в абсолютной степени самоосмысление, и тем самым, мысль, существующая до появления мира. Возможно, что такая осмысленность своего существования совпадает с выдвинутой Вами категорией философского мышления — для меня во всяком случае, она обнимает весь мыслительный процесс, и я думаю, что она, в соответствии со своим изначальным призванием (созерцанием явления), представляет собой единственное мышление, которое может созерцать и строить суждения. Суждение должно быть предельно понятным: художественность всегда лирична и неизменно содержит «элемент непонятного». Художественное соответствует идее, суждение — слову.
Таким образом, очевидно, что художественное и религиозное могут быть бесконечно глубже, чем суждение».
«Именно сейчас мы должны сделать ставку на способность воображения, на смелость, силу и широту нашей имагинации. А что если мы придем к результатам, которые окажемся не в силах объяснить? Тем лучше! Мы, передовые бойцы и, может быть, мученики нового, воистину тотального романтизма, должны вторгаться во все противоречия, во все несогласующееся, неразумное, парадоксальное — и в этом будет наше величие». — Розай.
Отвлекаясь от подобного рода рабулистики: Мы смутно чувствуем, что между концептом критики языка, концептом авторского расчета, концептом (политического) преобразования «мира» посредством искусства должна быть какая-то взаимосвязь. А в центре — где-то тут — стоит понятие игры.
«Неразрывность смысла и формы — вот что такое поэт». — Цветаева.
Говоря попросту: Надобно лишь правильно формулировать свой текст: и тогда метатекст образуется сам и осенит нас светом.
Это напоминает почти что о волшебном слове.
Моя поэтика должна быть открытой хотя бы потому, что мой путь еще не завершен.
Среди моих мыслей и рассуждений многое не отличается ни новизной, ни оригинальностью: я на это и не претендую.
Если мы хотим нового искусства, нам недостаточно о нем говорить, проявляя свою образованность, знание предмета и возвышенность мыслей; мы должны пытаться творить. А это возможно только в том случае, если мы поставим на карту все.
Известный род юмора несовместим с творчеством. И я часто бывал к этому чертовски близок.
В сущности художника можно сравнить с шеф-поваром, который угощает вас обедом из десяти блюд, не выдавая, как он их приготовил.
«Витгенштейн сказал: О чем невозможно говорить, о том следует молчать.
Я думаю, с тем же правом можно было бы сказать: О чем невозможно говорить, того следует искать». — Элиас.
ADHOC:
1. На одной стороне музыка, на другой — рвущийся вперед разум — и случай: из противоречий и взаимодействия между этими тремя рождаются произведения. — Музыка есть, по моему ощущению, математика и мелос, то есть расчет и благозвучие.
Обратив эти предпосылки на художественное произведение, на его мельчайшие компоненты, мы должны будем от общей архитектоники текста перейти к составляющим его словам с их значением и звучанием, вписанными в динамическую структуру целого.
Разум, то, что принято так называть, выполняет при этом двойную функцию: с одной стороны, он помогает отсеивать идеи: какие именно следует использовать для строительства? С другой стороны, при расчетах любого уровня он выступает в качестве посредника между мелодией чувств и смыслом высказываний.
Ну а дальше твоя воля, случай!
2. Цветаева: «…подобно тому, как руины римского виадука, пронизанные утренней зарей, продолжают жить более полной и вечной жизнью в моей душе, чем в водах Луаны, где они отражены на вечные времена».
3. Кому же придет тут в голову спрашивать о цене? — Нет, все же я пою, как поет птица.
ADHOC последний:
Расчет является нашим главным предложением: так можно было бы полагать; это гипотеза в смысле Поппера, гипотеза, подлежащая верификации в процессе работы; и поскольку это никогда не удается, текст сам пишется дальше, представляя собой контрапункт к моему расчету, пытающемуся навсегда закрепить то, что есть в данный момент.
Гомбрих описывает творческий процесс как плодотворное противодействие между схемой и корректурой. В понятие схемы он включает, правда, и тот завещанный традицией канон возможных художественных решений, который каждый художник варьирует по-своему.
Роль, выполняемая медиумом, превосходно описана у Пастернака: «После двух-трех легко вылившихся строф и нескольких его самого поразивших сравнений работа завладела им, и он испытал приближение того, что называется вдохновением. Соотношение сил, управляющих творчеством, как бы становится при этом на голову. Первенство получает не человек и состояние его души, которому он ищет выражения, а язык, которым он хочет его выразить. Язык, родина и вместилище красоты и смысла, начинает думать и говорить за человека и весь становится музыкой, не в отношении внешне слухового звучания, но в отношении стремительности и могущества своего внутреннего течения. Тогда, подобно катящейся громаде речного потока, который шлифует подводные камни и вращает колеса мельниц, льющаяся речь сама, силой своих законов создает по пути, мимоходом, размер и рифму, и тысячи других форм и образований еще более важных, но до сих пор неузнанных, неучтенных, неназванных».
Пастернак подтверждает здесь могущество медиума, претендующего на абсолютную власть. Медиум стремится узурпировать нашу власть вопреки нашему сопротивлению, воплощенному в иронии и остроумии. — Я не желаю, чтобы язык думал за меня; я хочу думать сам. Искусство представляет очерки общей антропологии.
Искренним можно быть только когда ты один; в качестве индивидуального лица.
Все, что мы получаем от общества, вводит наши суждения и высказывания в перспективу конвенции.
Он говорит как ребенок; отмечая это, подразумевают, что он еще как будто бы ничего не знает о конвенциях и говорит правду.
Платон: «Живописец (художник) делает сны для тех, кто бодрствует», — вот еще одна, весьма возвышенная дефиниция.
Поверхностное содержание с его соотнесенными между собой, сплетающимися символами служит в произведении искусства прежде всего тому, чтобы отвлекать наше внимание; благодаря этому наш дух, то, что еще осталось в нас от духовного начала, получает свободу парить, искать и, может быть, находить.
ГУЛАГ смысловых значений: пытаться бежать! — Свобода.
Приложение: Заметка 1983 года
Осенняя прогулка, лес, горы. Пруст восхищается трехтактным ритмом Флобера, из-за стиля. Мне представляется, что это просто вынужденный способ противостоять бесконечной полноте мира. Потому что в первый момент возникает желание: капитулировать.
Как будто бы надрезаешь волшебный пирог и, как только нож, преодолевая оболочку, погружается в мякоть, начинает выползать непостижимая масса драгоценностей (один из тех сказочных паштетов, в которых запечены золотые монеты и кусочки горного хрусталя).
Как выглядит путь? Эта гора, гора Визам, сделана из извести, из остатков утеса, высившегося над древним мировым морем. Сначала дорога, втоптанная в местность долгим употреблением, осыпанная листвой этого времени года, потом маленькая каменистая вершина, бегущая вдоль нее неровная, извилистая тропинка. В сущности камней на дороге немного, я хочу сказать: больших камней — верхняя часть горы усеяна какой-то пастой, напоминающей растоптанный школьный мел. Гладко утрамбованная ногами, она обрамляет отдельные большие камни.
Когда выливаешь ведро воды на землю, то вода уносит с собой самые легкие частицы земли. После того как вода стечет, земля показывает свое каменное лицо; я хочу сказать: Ты не можешь дойти до правды напрямик, когда думаешь; я хочу сказать: Мышление часто уступает простому созерцанию; и трудно сказать, когда это так, а когда нет.
Было бы ошибкой верить, что земля состоит только из камней, хотя, после того как выльешь ведро воды, так кажется.
