Адам Тёрлвелл - Политика
Как бы то ни было, Моше, как и Анджали, не любил моду. Она его раздражала.
10
Но Моше пытался с этим справиться. Честное слово. В “Прада” он взял в руки кроссовку, и с зевком принялся ее рассматривать. Кроссовка выглядела, как мешанина кусочков черного пластика, подсвеченных невидимой флуоресцентной лампой. Нана подошла к нему поближе. Она подошла, чтобы понаблюдать за ним. Она встала рядом и дотронулась до чего-то крошечного и переливающегося, подвешенного на клацающую металлическую вешалку. Моше тоже потрогал эту штуку. Он сделал это нарочито шумно. Шум только усилил нервозность.
Они хихикнули.
Сзади выросла мужская фигура. Черная майка из эластика обтягивала рельефные мускулы. Рукава были аккуратно порваны по диагонали. Судя по всему, так и было задумано. Или продавец, или просто манекен, подумал Моше. Непонятно кто.
Пока Моше раздумывал над положением этого типчика в иерархии моды, мужчина заявил, что Нане пойдут белые шортики на шнурках в матросскую полосочку. Она так прекрасна, сказал он. Так привлекательна.
Это был продавец. Моше его возненавидел.
Считается ли лестью, когда льстят твоей девушке? думал Моше. Над этим он раздумывал недолго. Его больше занимало чувство подавленности и ревность. К тому же Моше срочно надо было в туалет. От старбаксовского кофе внутри у него было нехорошо, и он потихоньку пукал. Пукать в окружении немыслимого вида трусиков, развешанных на узких плечиках, было мучительно. Каждый раз ему приходилось перейти в другое место, чтобы оставить запах как можно дальше от себя. Моше жалел, что пил с утра этот кофе. Его желудок уже некоторое время вел себя нехорошо, но Моше надеялся, что на этот раз все будет путем. Но ничего не шло путем. Кофе нанес желудку болезненный удар.
Моше не чувствовал себя польщенным. Он ненавидел моду. Тихонечко, пытаясь успокоить дыхание, он поднялся по лестнице. Стоп, вдруг подумал Моше, внезапно ощутивший себя андрогинным гермафродитом, стоп, подумал он, а для кого эта одежда, для девочек или для мальчиков? Он привык к магазинам, где были отделы для мальчиков и отделы для девочек. Иногда отдельные этажи.
Нана рассматривала матросский костюмчик. Анджали стояла рядом.
— Этш на мальчика, — сказал он Нане и Анджали.
Нана нахмурилась.
— Всида хотела мальчуковый костюмчик, — сказала она. На самом деле, она сказала это костюмчику, нежно оттянув его шелковистую ткань сложенными в щепоть пальцами. — Паамойму, я в нем буду казаться выше.
— Да уж, выше, эт точно, — протянул Моше. — Я все думал — чего тебе не хватает? А вот надо чтоб повыше.
Нана улыбнулась Моше. Она любила, когда он ее поддразнивал. Нана взглянула на мужской классический костюм, образец городского шика. И Анджали обратила внимание.
— Весчь, — сказала она. — Интересненький покрой.
И она была права. Интуитивно Анджали понимала суть моды. Правый карман костюма был чуть выше левого, нарочито нарушая его симметрию. Это было сильно. “Сильно” — это когда модельер знает, что сделать с формой. Главное — не повторяться.
Нана раздвинула соседние вешалки, чтобы полюбоваться на розовую рубашку, сшитую из кусочков и похожую на безумное лоскутное одеяло.
— Пойдем? — сказал Моше. На самом деле это было утверждение, а не вопрос. Хоть я напечатал там вопросительный знак, Моше сказал это без вопросительного знака. На самом деле он сказал: “Пойдем”.
Моше резко повернулся и столкнулся с мальчиком в майке-безрукавке с V-образным вырезом. На майке было два рисунка — один на груди, другой на спине. На спине были горизонтальные синие и желтые полоски, на груди — угловатые разноцветные линии. У майки была еще одна особенность. Должно быть, подумал Моше мрачно, из-за этого мальчик ее и выбрал. Спинной рисунок начинался немного спереди. Он заходил на грудь с левого бока.
Не знаю, не знаю. Лично мне нравится идея такой майки. Я даже задет оттого, что Моше ее не оценил.
11
— Я принимала утром таблетку? — спросила Нана. — Не помню, приняла или нет?
— Да, да, приняла, — сказал Моше.
— А какие ты пьешь? — спросила Анджали.
— Микрогинон, — ответила Нана.
— И как, ничего?
— Ну да, нормально.
— А меня, — сказала Анджали, — от этих таблеток просто мутит.
— Ты что, пьешь противозачаточные? — спросил Моше.
— Ну да, — сказала Анджали. — У меня был парень, ну, помнишь, Торкиль, ну, и я вот. Как спиралька такая, называется “Марина”, из нее контрацептив выделяется. Типа гормоны.
— И что, продолжаешь пить? — спросил Моше.
— Ее не пьют, ее вставляют, — сказала Анджали.
— Ну какая разница, — сказал Моше. — Ты ж с мальчиками больше не трахаешься? Или все-таки с кем-то?
— Я? — спросила Анджали. — Я трахаюсь ни с кем, ты же знаешь. Вот с кем я трахаюсь.
— Ну, я подумал…
— А с чего эт ты воще интересуешься?
— Ну, просто думаю, может ты опять кого нашла…
— А это не мешает? — спросила Нана.
— Не, не, — сказала Анджали, — намана. Я эту штуку сразу вставила лет на пять, и все. Тебе надо б тоже такую.
Тут Моше попытался открыть дверь бутика “Иссеи Мияке” не в ту сторону, и Анджали пришлось прийти к нему на помощь.
Моше такой неуклюжий.
12
В “Иссеи Мияке” Нане было особенно уютно. Будто отдыхаю, сообщила она Моше и Анджали между болтовней. Этих двоих, однако, больше занимал костюм, сделанный из маленьких металлических дисков. Она говорила, что собирается ехать с Папой? Говорила, что они собираются на отдых в первой неделе сентября? Моше слегка выпятил губы и кивнул. Нана без умолку тарахтела перед висящими костюмами и, не услышав ни слова в ответ, обернулась. Моше и Анджали тихо хихикали. Моше слегка выпятил губы и кивнул. Нана кивнула и продолжила свои речи.
Тут я хочу немножко объясниться. Я не хочу, чтобы вы неправильно поняли Нану.
Возможно, в этот момент Нана кажется вам не слишком милой. Ей будто бы плевать на неприязнь Моше к моде. Моше, как вы знаете, испытывал к моде неприязнь. Он видел лишь суррогаты, слишком дорогие и совершенно непрактичные. Нана знала, что он от этого расстраивается. В чем-то она была с ним согласна. Но кроме того, Нана также понимала Моше. Она понимала, что он брюзжит оттого, что втайне несчастлив. Среди модной одежды Моше почувствовал себя уродом. А Нана хотела, чтобы он, как бы слащаво это ни прозвучало, почувствовал себя красивым. И что незачем злиться.
Весельем и игривостью в “Иссеи Мияке” Нана хотела ему показать это. Она делала это из любви. Возможно, это вышло неуклюже, зато от чистого сердца. Нана хотела показать Моше, что они вместе, что она с ним заодно. Что он прекрасен. Что он совсем не урод. Она знала, что ее поведение можно понять и по-другому. Но она надеялась, что Моше поймет все правильно. В конце концов, он поймет, что это любовь.
В “Иссеи Мияке” они отыскали плиссированное бело-серое платье с аппликацией из золотой и серебряной фольги. Его можно было надеть только один раз.
— Хочу, чтобы ты это надел, — сказала Моше полисексуальная Нана. Она его не дразнила. Она говорила от чистого сердца. Ей хотелось увидеть Моше в платье. Это будет, думала она, самая сексуальная штука на свете.
Увы, Моше не думал о самой сексуальной на свете штуке. Его больше занимали туалеты, чем трансвеститы. Ему было крайне нужно найти туалет. Это не давало ему сосредоточиться.
Внезапно его мысли приняли теологическое направление. Моше размышлял о грехе гордыни. Он размышлял о различиях между гордыней и тщеславием. Он внезапно осознал, в чем смысл монастырей. Он представлял себе, как в монашеской рясе и с выбритой тонзурой пропалывает монастырские грядки. Он мог бы выращивать капусту. И морковку. Вряд ли “Иссеи Мияке” помимо всего остального занимается корнеплодами, думал он.
Направляемые им к выходу, они отклонились от курса, и прошли по залу зигзагом.
13
Давайте-ка ненадолго вернемся к Хендерсону и Стейси.
Для Хендерсона самым волнующим моментом их романа стал незапланированный поход в Лондонский зоопарк, где Стейси в первый раз в своей жизни увидела жирафа. Счастливые, романтические воспоминания. Но Стейси почти ничего не помнит про поход в зоопарк. У нее в этот день пришли месячные, и она постеснялась сказать об этом Хендерсону, ведь это было в самом начале их отношений. У ее бывшенького менструации вызывали отвращение, и она даже представить себе не могла, как к этому отнесется Хендерсон. Зато Стейси так ясно и с такой нежностью вспоминает первый вечер, когда она нашла под своим одеялом записочку от Хендерсона. Прыгающим почерком — он писал карандашом, положив клочок бумаги на подушку — Хендерсон объяснялся ей в любви.
