Фредерик Тристан - Во власти дьявола

— Ты знаешь? — спросил он насмешливо. — А, вот славная новость! И кто же я такой, по-твоему?

Следовало бы швырнуть ему что-нибудь в том же духе: «помешанный» или «шантажист». Его глумливый тон подталкивал меня к грубости. Но он уже продолжал:

— Я — никто. Но оставим это! Если уж я пришел к тебе, несмотря на твою неблагодарность, то уж, конечно, не для того, чтобы рассуждать о моей персоне. Я хотел бы поговорить с тобой о мадемуазель Бонэр.

— О Софи?

— Она в самом деле достойна своего имени! Благоразумна и благонравна как благочестивые картинки на страницах требника старой девы! Но ты-то знаешь, что я об этом думаю. Эти премудрые клячи — такие же кобылки, как все прочие!

— Хватит! — сказал я. — Софи Бонэр — наша подруга, и я не допущу, чтобы вы пачкали ее вашим грязным языком, когда не можете добиться того же своими действиями! Мне известно, что она не поступила в «Комеди Франсэз» из-за ваших злосчастных интриг!

Он вздохнул с видом глубоко усталого человека.

— Вот и делай добро людям! Да разве она не поняла, что это — для ее же блага! Этот театр хорош лишь для стариков! Это — хранилище напыщенности и нафталина! Мольер там — бездушный памятник! Софи Бонэр заслуживает лучшего!

— Вертепа с улицы Поль-Валери, быть может? — вскричал я, разозлившись до крайности.

— О, — удрученно произнес он, — ты меня недооцениваешь! В Париже есть гораздо более любопытные улицы! Но, вижу, ты не веришь в мою искренность. У мадемуазель Бонэр просто какой-то дар бросать мне вызов!

— Да она над вами потешается! — сказал я со смехом. — Вы что, считаете себя центром мироздания?

Он скривился в гримасе. Моя ирония его больно уязвила.

— Ясно, — произнес он после долгого молчания. — Ты думаешь, меня интересует одна только плоть. Какая ошибка! Я стараюсь выудить души, спрятанные в панцире плоти, если, конечно, у людей есть душа. Приходится признать: я питаю слабость к женщинам; но и мужчины — тоже весьма плодородная почва. И на ней может вырасти все, что угодно, только бы навоза хватило.

— Э, — подхватил я тем же насмешливым тоном, — вот вы уже и садовник! И странные же у вас растения: крапива да чертополох! Букетик как раз для Софи Бонэр!

— Твоя метафора, малыш, выглядит так же жалко, как чулки гармошкой у старой дворничихи! Короче, ты мне нужен, и твоя пошлая литература меня мало трогает. Лучше послушай. Красотка сейчас в Риме и снимается в какой-то халтуре. Один из ее партнеров, Клаудио Ди Сангро, — большой талант, я тебе скажу! Ему нет равных в охоте на цыпочек. Особенно потому, что он был когда-то у меня на подхвате. Мы, видишь ли, вместе бегали за курочками… И я его слишком хорошо знаю. Он очень даже может сцапать нашу Софи.

Сцапать? Не столько это слово, сколько выражение лица Пурвьанша заставило меня невольно расхохотаться.

— Забавно… Да вам-то что за дело?

Он понизил голос до свистящего шепота, выдававшего стыд, который жег его от того, что ему приходится со мной откровенничать.

— Несчастный кретин, — произнес он, — ты что, не понимаешь: я сам ее хочу?

— Бог мой, — прыснул я, — с каких это пор черти спорят из-за добычи?

— Оставь Бога в покое и хватит умничать! Я люблю Софи — настоящей любовью.

— Превосходная реплика, как раз для театра! И вправду, чистейшая любовь! Настолько любите, что помешали ей поступить в «Комеди Франсэз»?

— Я хотел оставить ее в моем театре. Я мог бы научить ее работать! Ну, сам подумай, ты-то чего хочешь! Нельзя допустить, чтобы ее соблазнил Ди Сангро!

— Ну, — заметил я, — это уж какой-то фарс! Вы отдаете себе отчет, насколько это нелепо? Как мы можем помешать мадемуазель Бонэр попасть в лапы этого вашего донжуана, если вдруг на нее найдет такая прихоть?

— Я долго размышлял, — ответил он. — Я не видел ее с того времени, как она уехала в Рим. Это не прошло даром для моей работы. Я не сплю ночами, а стоит заснуть, мне снится, как она надо мной насмехается. Эта женщина желает мне зла!

— Пф! Она вас знать не хочет!

— Вот именно! И значит, в Рим отправишься ты. Мне удалось достать ее адрес. Я, конечно, сам не могу туда поехать. Она меня выгонит и слушать не станет. Но ты можешь с ней встретиться. Она ведь к тебе хорошо относится? Ты ей и объяснишь, кто такой Ди Сангро — настоящий сутенер, жиголо, торговец человеческим мясом! Слушай! Скажи ей, что он поставляет девочек в Эмираты или Саудовскую Аравию! И она поверит. Тебе она поверит.

Никогда не слышал ничего глупее! Может, Пурвьанш и правда влюблен? Это смехотворно. И однако, сидя тогда в «Клозери-де-Лила», я в глубине души надеялся на это. Его ребяческие доводы доказывали, что он попался в ловушку равнодушия Софи, и гораздо глубже, чем я мог себе представить. Мне захотелось развить успех.

— Что ж, — наигранно произнес я, — она знакома с Ди Сангро целых два месяца, могла уже успеть ему уступить. Слишком поздно.

Он набросился на меня:

— Тебе что-то известно! Она тебе писала! Она призналась, что она с Ди Сангро…

Теперь я был в этом уверен, я ощутил вкус горькой победы: он больше не играл!

XVI

Естественно, в Рим я не поехал. Пурвьанш сам туда отправился. Я не мог понять его чувства к Софи Бонэр. Непостижимо, можно было подумать, что он действительно ее любил. Однако каждый, кто знал этого человека, не понимал, откуда эта слабость: он всегда казался совершенно чужд подлинной страсти. Какое особое волшебство так сильно отличало эту женщину от всех прочих? Что такое было в ее характере? Ни одной из тех, кто имел прежде несчастье его любить, не удалось смягчить его сердце. Он презирал, порабощал и втаптывал их в грязь, он завораживал, а потом холодно их отталкивал, и эта гремучая смесь погружала их тело и сознание в мучения, которыми они так дорожили. Но, столкнувшись с пренебрежением мадемуазель Бонэр, Пурвьанш потерял всю свою самоуверенность, он приходил в бешенство от того, что не владеет собой из-за женщины, которая даже не давала себе труда заинтересоваться его персоной!

Он полетел в Рим. И блуждал вокруг Чиничитта, выслеживая время съемок, но не осмеливаясь приблизиться к студии; он послал записку Ди Сангро с просьбой увидеться с ним в отеле. Но актер даже не соизволил ответить. Тогда он лихорадочно начал искать способ подстроить как бы случайную встречу с Софи и наконец столкнулся с ней у входа в ресторан, где, как он разузнал, она обедала. Она смерила его равнодушным взглядом. И он застыл без движения — немой, бессильный выдержать сияние этого взгляда, который она бросила на него так, как швыряют кость бродячей собаке. В тот же вечер он вылетел обратно в Париж.

Алиса следила за этим удивительным приключением с тем неясным удовлетворением, которое наши церковники именовали некогда «греховной радостью». Нынешнее состояние Ната она считала расплатой за доставленное им унижение, но ей этого было недостаточно. Ее ненависть требовала более изощренной и полной мести. Чтобы насытиться, ей хотелось воочию видеть его мучения. После того ужасного испытания, которому подверг ее Пурвьанш, она страшно изменилась. Часто она просыпалась по ночам с громким криком, вырванная из сна убийственными видениями позора и преступления. Она, та, чья беззаботность и непосредственность так восхищали меня когда-то, превратилась в Юдифь, охотящуюся за головой Олоферна. Вот почему, хотя сначала она так долго с отвращением избегала общества Пурвьанша, теперь она внезапно решила сблизиться с «Театром Франшиз», чтобы иметь возможность наблюдать за режиссером и наслаждаться тем, как все быстрее портится его настроение. Более того: она созналась мне, что собирается раздуть огонь его чувства к Софи, делая вид, что способна стать его сводней и помочь ему в исполнении его желаний.

Я запротестовал. Как она собирается подобраться к этому чудовищу, будучи совершенно неопытной в таких интригах? Разве он сам не сможет воспользоваться ее возвращением, чтобы вскружить ей голову или учинить над ней еще какое-нибудь насилие? Но Алиса заявила, что ее гнев и омерзение к этому человеку заменят ей и храбрость, и осторожность. Она рвалась в бой, в самый огонь, уже предвкушая, как будет мучить Пурвьанша и войдет к нему в доверие, чтобы разжечь его вожделение. И мне не оставалось ничего другого, как только присоединиться к ее плану, который так хорошо согласовывался с моим собственным замыслом. Притворившись, что нас интересует, как продвигается его работа над «Лиром», мы вновь появились в театре.

— Надо же, — произнес Нат, — оба наших цыпленочка наконец выпорхнули из гнездышка! Кончили дуться?

Убедившись, что мы не в силах сопротивляться ему, он испытал настоящее удовлетворение от мысли, что мы отреклись от своих хваленых принципов. Он проводил репетицию и, стоя в окружении актеров, выглядел совершенно непринужденным и все так же уверенным в собственной неотразимости. Сейчас никто не мог бы заметить терзавшую его боль. А он еще и растравлял ее, бросаясь такими привычными для него тирадами о природе театра. Так, воспользовавшись обсуждением «Короля Лира», он заговорил о не лишенной интереса теории связи одиночества и безумия, но на этот раз мы уже не давали себя одурачить. Мы научились остерегаться его умствований, особенно — утонченных построений его извращенного разума, в которые он всегда так охотно пускался.