Нелли Маратова - Наследницы Белкина
Отщелкивая буквы, Котик телеграфировала:
— Это родители Костика? (присвист) Что вы… (хрип) Предложите им… (присвист с хрипом) Развлеките их… (череда шумов) Мы ненадолго…
Уловив предательский смысл сообщения, я сгорбился над трубкой и отчаянно зашептал:
— Но я с ними незнаком! Я не знаю, о чем с ними разговаривать!
На что трубка обрадованно зашепелявила:
— Вот спасибо! (свист) Молодца! (хрип) Скоро будем! Не скучайте!
Скучать действительно не пришлось.
Не успел я бахнуть трубку на базу, как гостья горько и безутешно разрыдалась. Муж, выглядевший скорее удивленным, нежели расстроенным, стал неуклюже ее успокаивать.
Закаленный слезами невесты, я невозмутимо плюхнулся на диван.
Он увещевал, вальсируя словами; она же танцевать не хотела и не могла, нарочно наступая партнеру на ноги и сбивая с ритма.
— Лена, дорогая, ну что ты… Успокойся, пожалуйста…
— Дочь мороженщика! — раскачиваясь, завывала та.
— Ну что ты, ну прекрати… Что о нас подумает хозяин дома…
— Я привез фату, — счел нужным уточнить я. Как всегда, не вовремя.
— Дочь мороженщика! — зашлась в отчаянном крике гостья.
Никого на свете не интересует фата.
— Не дочь, а падчерица…
— Какая разница! — всхлипнула гостья, яростно стукнув по диванной подушке. — Тебе все шуточки! Тут сын погибает…
— Не драматизируй.
— Разве такого будущего хотели мы для нашего ребенка? Торгаш! Помощник мороженщика!
— С нашей фамилией серьезного математика из него все равно бы не вышло…
— Лебедев, я тебя в последний раз прошу!
— Вот если бы Лаплас… Лаплас совсем другое дело… Или Лагранж. Или Лиувилль на худой конец…
Я вспомнил Лобачевского, но тактично промолчал.
— Я не понимаю, не понимаю… Как ты можешь… В такой момент…
— Лена, прошу тебя, обсудим после… неудобно…
— Зачем, скажи мне, зачем Костик это делает? Это все ты, Лебедев! Твоя гнусная ирония! Твое хваленое чувство юмора! Твое попустительство! Твое безразличие!
— Он волен поступать как ему заблагорассудится, — цедил сквозь зубы тот.
— Эта свадьба перечеркивает все, к чему он… к чему мы столько лет шли! Столько усилий… столько жертв… бессонные ночи… и все впустую!
— Какие жертвы, о чем ты… Давай без пафоса. Это пошло в конце концов. Костя взрослый мужчина, он в состоянии решать…
— Чушь! Он просто плывет по течению! Он женится в пику мне!
— Ну, знаешь… это перебор. Мальчик просто-напросто влюбился. Вполне веское основание для брака.
— И это говоришь мне ты?
— Лена, прошу тебя…
— Тебе это основание не казалось достаточно веским целых два с половиной года! Только когда родилась Ириша…
— Дорогая, сейчас не место и не время это обсуждать, — корректно улыбнулся Лебедев, косясь на меня.
Я целомудренно потупился.
— А где место? И когда время? Правильно мне мама тогда говорила… Нужно было выходить за Марецкого!
— Может, и правильно, но теперь, к сожалению, слишком поздно: Марецкий женился и год как умер.
— Ты никогда меня не любил! — зарыдала в платок Лебедева.
— Дорогая, давай обсудим это дома, в спокойной обстановке…
Но та уже вновь переключилась на сына:
— Влюбился! В эту юродивую? В эту крокодилицу с соломой вместо мозгов?
— Ты так не думаешь… Успокойся, сама же потом будешь сожалеть о сказанном… Ну какая она крокодилица… Скорее вербная веточка…
Но Лебедева уже не могла успокоиться. Главное отличие женщин от мужчин — неистовая непримиримость.
— Что у нас общего с этими ужасными людьми? — стенала, ломая тонкие пальцы, она. — С этим сборищем кувшинных рыл? Что мы делаем в этом бесконечно пошлом, безвкусном, крикливо и напоказ обставленном курятнике?
Но они не знали еще всех сюрпризов курятника. Я с тайным злорадством предвкушал появление невесты в свадебном платье.
Вследствие некоего хитрого осмотического процесса комнатный сумрак проник в этих людей. Лебедева исступленно кусала мокрый платок.
Лебедев, скроив страдальческую мину, цедил:
— У меня все это тоже особого воодушевления не вызывает, но мы должны уважать выбор сына… Каким бы чудовищным этот выбор ни был…
— Он просто задиристый мальчишка, заигравшийся в нонконформизм! Он сам не понимает, что творит!
— Ему скоро двадцать. Самое время отнять ребенка от груди. Ничего, — протянул гость, неловко обнимая жену, — ничего, не век же ему гадким утенком… Вот женится, поумнеет…
— Как же, — ядовито всхлипнула Лебедева, сверкая глазами, и высвободилась из объятий. — Тут поумнеешь. У мороженщика на подхвате!
— Если вам так претит этот брак и эта семья, почему бы не высказать все это им в лицо? — ненавязчиво вступил я.
Кандидаты уставились на меня с тем же изумлением, что и бройлеры полчаса назад.
— Невозможно.
— Исключено.
— Вы шутите.
— Нисколько, — с невиннейшим видом возразил я, ангельски улыбаясь и поправляя нимб.
Гости, испуганно переглянувшись, одновременно и отчаянно заговорили и зажестикулировали:
— Нет, обратного пути нет…
— Все уже спланировано… задокументировано…
— Оплачено… оговорено… пересмотру не подлежит…
— Долги… чудовищные суммы…
— И потом — скандал…
— Неприятности…
— Огласка…
— Все эти люди…
— Что скажут на службе…
— Что подумают родственники…
— И соседи по дому…
— Нам это совершенно ни к чему…
Я обреченно вздохнул:
— Но вы хотя бы попробуйте, просто попробуйте сказать правду.
— Невозможно.
— Немыслимо.
— Что ж, — сказал я, вставая.
— А впрочем, впрочем… это не лишено смысла, — с сомнением протянул Лебедев.
— Ты думаешь? — с надеждой подхватила его жена.
— Так и сделаем.
— Поставим курятник на место.
В этот момент дверь распахнулась и в комнату с грохотом пустых молочных бидонов ворвались хозяева курятника.
— Рады вас видеть!
— Какая честь…
— Польщены…
— Нет, это мы польщены…
— Прошу…
— Только после вас…
— Давно мечтали познакомиться…
— … необыкновенная дочь…
— … замечательный сын…
— … прекрасный дом…
— …чудный сад…
— … не могли дождаться…
— … великий день…
Оглушенный напором превосходных степеней, я каменным истуканом врос в свой одинокий диванчик. Градус всеобщей любви превысил все мыслимые нормы, ртутный столбик благолепия достиг максимальной отметки. Гостиная, в которой минуту назад велись прохладные беседы, накалилась, как доменная печь, натужным радушием.
Обливаясь потом, я попытался улизнуть на террасу, но оттуда, препятствуя отступлению, появилась пугающе бледная невеста и, не обращая внимания на гостей, бесстрастно бросила родителям:
— Вчера вы, кажется, хотели знать, куда я дела деньги. Так вот, если еще интересно, прошу за мной, — и с этими словами вышла на террасу.
Я вышел следом и остановился рядом с девушкой. Родители и гости, беспокойно перешептываясь, сгрудились у нас за спиной.
Бесшумно распахнулись ворота, и во двор въехал, грассируя гравием, обветшалый фургон. На левом боку, в созвездии аляповатых звезд, значилось загадочное Circus Alberti; на правом — гарцевала лошадь. Заштрихованный тенями водитель долго возился, что-то вылавливая в бардачке, и вообще вид имел подозрительный. Подозрения подтвердились, когда он, опустив стекло, беспечно и не без сарказма закурил. Из-под белой вязаной шапки неряшливо торчали черные лохмы. Вислые усы насмешливо вздрагивали. Моржовое лицо лоснилось.
Зрители стали нетерпеливо покашливать и переступать ногами.
— И что? — фыркнула Котик.
В ответ что-то скрежетнуло, фургон распахнулся белыми створками, словно расцвел, и на землю спрыгнули три пары черных блестящих ног. За ними, дуплетом, приземлилась тройка белых и одни лиловые. Створки захлопнулись; фургон, которому сигаретная дымка показалась, очевидно, недостаточной, норовливо взревел мотором, поднял клубы пыли, словно воробей перед дождем, и попятился вон со двора. Когда пыль осела, на фоне закрытых ворот обнаружились семеро в трико, с шарами и молоточками.
Невеста радостно захлопала в ладоши. Я присоединился.
— Это что еще такое? — насупилась Котик.
— Терпение, это еще не все, — не оборачиваясь, сказала Алиса и повелительно взмахнула рукой.
Семеро послушно бросили пеструю кладь и исчезли за деревьями.
— Что происходит? — плаксиво спросила будущая свекровь.
Никто ей не ответил. Пупсик со своим словесным скопидомством, видимо, копил слова. Его жена напряженно вглядывалась в ветреную, зыбкую завесу цветущего сада, за которой скрылись семеро неизвестных.
