Нелли Маратова - Наследницы Белкина
— Мы так счастливы! — резко сменила тон и тему она. Патетические призвуки вместо трубного гласа не предвещали ничего хорошего. — Завтра великий день!
Слева, в зарослях малины, завозились и захрустели сухими ветками. Я насторожился. По спине пробежал неприятный холодок. Рванувшись вперед, я едва не опрокинул чайный, янтарный, жидким солнцем отдирающий натюрморт.
— Рам-Там, это ты? — слащаво промурлыкала Котик.
В замшевых листьях прорезалась круглая, персидского вида голова с серыми декоративными усами, на которые, как на каркас, были натянуты лохмотья паутины с мелким сухим уловом пауков и мух; лиловый нос-рогулька счастливо гармонировал с просвечивающими розовым, аккуратно запечатанными конвертами ушей; за ними, томно выгибаясь, потрескивая искрами, выплыла шелковистая, холеная спина, толстые тумбы лап в мягких мохнатых тапочках; замыкал процессию напоминающий длинное солнце, легкомысленно распушенный хвост. И вот он уже весь целиком — рыжий кот, похожий на печального моржа, — деликатно присел на краю террасы.
Я встал и отошел за могучую спину Котика, имитируя крайнюю заинтересованность жарко и желто цветущими одуванчиками.
— Рам-Там, тигреночек, иди к маме, — продолжала миндальничать великанша.
Медовый Рам-Там, в путах паутины и тенетах флегмы, ступая по доскам своими рыжими тумбами, величаво проследовал к барскому столу, чудом не уснув по дороге. Ярко-оранжевые глаза он использовал экономно, открывая их по очереди и презрительно щурясь. Достигнув мощной хозяйской щиколотки, Рам-Там набычился, распушился, окутав щиколотку и себя рыжим туманом, и выжидающе застыл. Пальцы в перстнях окунулись в туман и, поболтав кота в воздухе, уложили его на покатых коленях. Рам-Там обмяк, расплывшись по хозяйскому платью, как большая рыжая медуза, смежил вежды и, судя по благостному виду, уснул.
Стараясь не производить шума, я вернулся на свое место за столом.
— Дурацкое имя, — бросила великанша, обращаясь ко мне, и, заметив мое удивление, пояснила: — Рам-Там-Таггер. Алискина прихоть. И где только она эти словечки откапывает?
— Я тоже удивился, — я тоже удивился тому, что кота зовут не Барсиком и не Пушком, как следовало ожидать от Котика с Пупсиком.
Впрочем, на роль барса плоскомордый, томный, в сдержанно-рыжих тонах Рам-Там годился не больше меня самого. Ему пошло бы что-нибудь столь же тумбовидное и громоздкое, как он сам, — скажем, Баффин или Бомбадил.
Котик, между тем, продолжала весело разливать чай.
Не знаю, за кого принимали меня эти двое из ларца с дряблыми дрожащими подбородками, если вообще за кого-нибудь принимали. Они болтали со мной, как болтает сонный ребенок с плюшевым медведем. Я улыбался, тянул чудовищно сладкий чай и, как всякий уважающий себя плюшевый медведь, помалкивал.
В дверях снова показалась невеста, и, улыбнувшись мне, пенистым воланом вильнула обратно в дом.
С треском разгрызая вежливо подсунутую сушку, я неожиданно вспомнил о цели визита:
— Я привез фату.
Наша песня хороша, особенно в случае скудости репертуара.
— Мы так счастливы, вы себе представить не можете! — в свою очередь затянула великанша, пропустив фату мимо ушей, и сложила руки на складчатом животе, который при разговоре начинал желейно вздрагивать. — Свадьба — главное событие в жизни женщины, правда, Пупсик?
Пупсик — этот мордастый сгусток премудрости — энергично закивал и даже закашлялся, не рискуя думать иначе.
— А как счастлива наша беспутная дочь!
— Дочь! — податливым эхом вторил Пупсик.
— Я видел, — не очень вежливо вмешался я.
— Наконец-то Алиса будет пристроена. Жених ее обожает.
— Обожает.
— Он у нас большой умница. Задачки по комбинаторике с детства щелкал как орешки. Вообще помешан на теории вероятностей: игральные кости, шары, случайные величины, выборки, мат. ожидания, все эти пси и кси и прочая неразборчивая греческая белиберда. Да-да, я у Алисы в конспекте видела. С ума сойти можно. Но Алиска-то дура, а Костя высший балл набрал на вступительных. Он вообще медалист. Золотой.
— И не липовый! — восторженно жуя, закивал Пупсик.
— Да, заметьте. Это редкость по нынешним временам. И сестры у него такие же умницы. И родители — просто миляги.
— Миля…
— Пупсик, не перебивай. Я все-таки старше тебя на год и лучше разбираюсь в людях. Так вот, у Пупсика свое дело.
— Небольшое, но верное, — подмигнул мне Пупсик.
— Мороженое.
— Эскимо? — зачем-то спросил я и тут же смутился.
— Какое эскимо? Зачем эскимо? — уставились на меня бройлеры, забыв дожевать от удивления.
Я почувствовал себя очкариком, которому мир без стекол в роговой оправе показался вдруг карнавальным мельтешением разноцветных, расплывчатых пятен.
— У Пупсика интернет-кафе. «Сакура» называется, может, слышали?
— Н-нет, не доводилось. Я здесь проездом, — смущенно пробормотал я и надел воображаемые очки, восстанавливая резкость.
— То-то я думаю, откуда у вас этот странный акцент…
— А мороженое, стало быть, вишневое? — поспешил сменить тему я.
— Почему? — искренне удивились бройлеры.
— Ну, я подумал, раз сакура, то и… — изумление в глазах Пантагрюэлей еще более усугубилось. — Впрочем, забудьте.
Котик громко хрустнула карамелькой и воодушевленно продолжила:
— Так вот, после свадьбы Пупсик возьмет Костика в дело. Это вам не студентов учить за гроши. Представьте, Костик собирался в аспирантуру. Там и раньше-то особо нечего было ловить, а теперь и подавно. Наивный дурачок!
— Курам на смех!
И оба заливисто рассмеялись.
— При его-то уме.
— На студентах далеко не уедешь. Судя по его родителям…
— Милые люди…
— Милые-то милые, но совершенные сухари и, что называется, без царя в голове.
— Без пяти минут кандидаты.
— И оба что-то там пишут — функционалы, брахистохроны, трилистники… ну, вы знаете…
Я не знал.
— Совершенно непрактичные. Детей совсем запустили…
— Шестеро в однокомнатной квартире! В книжной пыли…
— Мозгляки.
— И жуткие снобы. Костик мог бы не штаны протирать на лекциях, а бабки зарабатывать. Так нет же… Кому он нужен со своим дипломом математика?
— А еще этот ЗАГС…
— Да. Мы ведь хотели венчание, в церкви, с батюшкой, свечами и всем прочим, так нет же, Костик уперся, как баран…
— Я, говорит, диагностик или что-то в этом роде… В общем, в Бога не верит…
— Пупсик, помолчи, религия — не твоя стихия. Так вот, мы с ним и так, и эдак, но он — ни в какую.
— А ведь какой умный парень!
— Даже чересчур. Ум, как говорится, за разум зашел. Совсем мозги набекрень у мальчишки. Тоже что-то там такое писал, к вопросу о снежинке Коха… или Серпинского…
— У Серпинского не снежинка.
— Не умничай, Пупсик, я лучше знаю.
— У Котика высшее образование.
— Два, — подтвердила Котик.
— Два высших? — вежливо поинтересовался я.
— Нет, два года. Химхлам.
— Хим что?
— Химико-технологический на местном жаргоне.
— А какая специальность?
— Ну вы чудак! — добродушно рассмеялась Котик.
— Чудик, — поддакнул муж.
— Какая-какая… Химическая. Это давно было, кто ж теперь помнит? Главное здесь то, что я могу давать мужу компетентные советы.
В этом я ни капли не сомневался.
— Мы вместе химичим, — хихикнул Пупсик.
— В конце концов, — продолжала ученая Котик, — совершенно не важно, снежинка, серп, кленовый листок или что-то еще, такое же демисезонное и неприбыльное… Важно то, что Пупсик взял над парнем шефство и положил всем этим снежным глупостям конец. Все-таки здесь — стабильный заработок…
Я крутил чашку на блюдце. Меня не покидал пленительный образ гладкого, завернутого в блестящую серебряную фольгу, шоколадного с белым нутром цилиндрика.
— Не знаю, вид у него не очень благодарный… Вот скажи, зачем Алисе за него выходить?
— Не пори ерунды. Нужно ковать Костика, пока горячо.
Цилиндрик стал стремительно таять.
— Потом поздно будет.
— Да, но я бы подыскал ей партию получше…
— Ты только Алисе не сболтни об этом. А то опять закатит истерику. Сколько уж было этих «партий получше», а что в итоге? Этой вертихвостке не угодишь. Ее нужно пристроить, пока она совсем от рук не отбилась. Того и гляди, сбежит с каким-нибудь вольным физиком в открытую степь. Ищи потом внуков в полыни… Нет, Костик — все-таки не кот в мешке. Математик, но могло быть и хуже. Побудет у тебя под крылышком, может, и выправится со временем.
Я представил себе выправившегося Костю с безыскусным бройлерным взглядом заматеревшего цыпленка.
— Я тоже буду за ним вполглаза приглядывать, — мечтательно облизнулась Котик, подкрепляя угрозу хитрым прищуром бездонного, циклопического глаза.
