Николай Удальцов - Модель

Но что-то интересное в залах ЦДХ, по-моему, можно увидеть всегда.

Хотя самым интересным в залах, как и во всей остальной жизни, может оказаться совсем не то, что ожидается.

На первых двух этажах висели картины, которые не показались мне интересными: реализм — прибежище тех, кто строит свою жизнь по лекалам позапрошлого века. И никто из людей, стоявших пред этими картинами, не привлек моего внимания — мне неинтересны люди, которым интересно неинтересное мне.

На третьем этаже, там, где большие залы перемежаются с закутками, было пустовато даже для четверга; и это вполне могло бы навести меня на мысли о том, что — то дело, которым занимаюсь я — занимает совсем немногих.

Впрочем, и слава богу, до мыслей дело не дошло — вообще, когда дело доходит до мыслей, ситуация начинает вызывать у меня некоторое подозрение в том, что я что-то перепутал.

По жизни я куда ближе к тем, у кого мысли доводят до дела, а не наоборот…

…Возле одной из картин, показавшейся мне интересной, стояла девушка…

…Одно время я был дружен с женщиной наполовину — полькой; и однажды, когда к ней приехали родственники из-под Варшавы, оказался свидетелем сцены, показавшейся мне занятной.

Моя знакомая, собираясь пойти погулять с мелкой племяшкой, надела новое платье, и малая, внимательно посмотрев на нее, пососала палец и высказалась откровенно:

— Тетю, очень красиво.

Но все равно видно, что ты русская.

Есть в каждом из нас то, что кто-то называет самобытностью, а кто-то — совковостью.

Впрочем, те, то часто бывает за пределами Родины, говорят, что различимы не только мы — опытный человек без труда отличит, скажем, немца от англичанина…

…В девушке, стоявшей у одной из картин, висевшей на стене зала на третьем этаже, было что-то неуловимо-заграничное.

Хотя, если бы мне предложили бы определить — в чем именно заключалась ее заграничность, я вряд ли смог сказать что-нибудь вразумительное.

Как и вся моя страна совершившая эволюцию от подобострастия перед всем иностранным — от американской жвачки, через польские сапоги до иномарок — к брюзжанию: «Понаехали тут…»

При этом мне почему-то стало очевидно, что по-русски она говорит.

Но здесь все было более или менее понятно — с таким вниманием рассматривать картину российского художника могла только русскоязычная женщина.

Люди смотрят на картины своих соплеменников как на вариацию портрета своей жизни, а на картины художников иных стран, как на элемент экзотики.

А еще, глядя на девушку со спины, я увидел, несмотря на то, что она была одета в джинсы, что ноги у нее красивые.

Джинсы ведь только делают вид, что они что-то прячут, а на самом деле — они ничего не скрывают.

Особенно — от художника.

Девушка стояла ко мне спиной, и я не мог видеть ее лица, только светло-каштановые волосы; но мне захотелось, чтобы она оказалась красивой.

И когда я, подойдя и встав с ней рядом, взглянул на ее профиль и увидел, что она действительно красива, мне это стало приятно.

Приятно, когда что-то оказывается именно таким, каким ждешь.

Когда ждешь хорошего…

…Впрочем, удивляет не то, что люди ищут золото. Удивляет то, что иногда золото ищет людей.

И большой вопрос в том, какое из этих двух золот — нашедшее людей или найденное им — интересует человечество больше?..

…К своим предпреклонным годам я не только не научился знакомиться с женщинами на улице, а выставочный зал в Центральном доме художника при определенных обстоятельствах вполне может подходить и под это определение — но даже не выяснил того, где этому можно научиться.

И то, что девушка сама проявила инициативу и первой задала мне вопрос, решило все проблемы.

Потому что, если бы она не задала вопрос первой, этой истории вообще могло не случиться.

И не только не была бы написана еще одна картина, но и мои взгляды на жизнь оказались бы не переформулированными.

Хотя бы — отчасти.

Вот так бывает — соберешься побалбеситься с друзьями, а на дороге — пренепременность, заставляющая взяться за работу…

…Командир разведгруппы выбирает себе помощников, тренер — свою команду, и даже бригадир водопроводчиков подбирает свою бригаду.

Потому что каждый из них — знает, что ему предстоит сделать.

Художник никогда не знает наперед тех, кто пойдет с ним…

— …Вы — москвич? — спросила девушка, оглянувшись в мою сторону и пропрожектировав меня своими карими глазами.

Глазами, которые своей глубинной могли бы стать вдохновляющим фактором не только для художника, но и для поэта.

— Сейчас я живу в Подмосковье, — то ли проговорил, то ли пролепетал я, продолжая смотреть в ее глаза.

Чувствуя, что наши взгляды поздоровались.

— А я только время от времени приезжаю в Москву учиться, — сказала девушка.

— И откуда в столицу нашей Родины приезжают такие красавицы? — ничего более банального я сказать не мог.

Даже стало слегка неловко за такой тривиальный комплимент. И слава богу, что девушка не обратила внимания на мои слова и просто улыбнулась:

— Это — ваша Родина.

А я — осколок империи.

— В каком смысле? — не понял я и тем самым продемонстрировал, что очень многое в этой жизни — слишком сложно для моего понимания.

А остальное — просто непонятно.

Я приехала из… — она назвала одну из прибалтийских республик; и мне пришлось помножить приблизительное знание европейской географии на полный демографический профанизм самой простой формой согласия:

— Ага. — Что я еще мог сказать в ответ на информацию, не требующую никаких комментариев.

— А вы хотели бы жить в империи? — Девушка задала этот вопрос так, что мне стало понятно, что этот вопрос промежуточный.

Но для того, чтобы последовали другие ее вопросы, мне пришлось задуматься.

И слава богу, что на мгновение:

— Нет.

— Почему?

— Потому что я хотел бы жить в республике.

— Почему?

— Потому что жители империи — подданные, а жители республики — граждане.

Я хотел бы быть гражданином, а не подданным.

Мне показалось, что сказанного мной было достаточно, хотя я мог бы добавить, что при империи система формирует человека для системы, а при республике — человек формирует систему для людей…

…Кажется, экзамен на знакомство я сдал, потому что она не замолчала, а спросила:

— Вы — художник?

— Как вы догадались? — ответил я вопросом на ее слова с явным знаком вопроса на конце фразы.

В то время я еще не подозревал, что количество вопросительных знаков в ее вопросах будет постоянно увеличиваться, а мне придется искать ответы на ее вопросы.

И вопросы эти иногда будут такими, что мне не останется ничего, кроме как изобретать новый орфографический знак.

Знак ответа.

А девушка продолжала улыбаться:

— На каменщика вы не похожи.

— А разве бывают люди, похожие на каменщиков?

— Бывают.

— И как же они выглядят? — спросил я девушку о неочевидном для меня.

И получил самый очевидный ответ:

— Как каменщики.

В этот момент колокол церкви Иоанна Воина, находившейся недалеко от Дома художников, пропел свою песню, и его голос достиг третьего этажа.

И красивая женщина, стоявшая рядом со мной, тихо проговаривала:

— Сколько в Москве церквей…

Восстанавливаете…

Развиваетесь…

Я повел себя еще тише — ничего не ответил красивой женщине: «В наше время, в двадцать первом веке, одни считают, что нужно строить храмы, другие считают, что нужно строить дороги.

Каждый полагая то — то, то другое — развитием».

Я промолчал не потому, что не знал этого.

А потому, что не знал — кто прав?

И не только в двадцать первом веке…

…Мы помолчали; и я подумал о том, что я, как художник создающий образы, сам являюсь образом для кого-то.

Но наше молчание было недлинным, потому что девушка спросила, указывая пальчиками ладошки на картину, возле которой мы стояли:

— Вам нравится эта картина? — Неожиданно для себя оказался готов к ответу, потому что успел рассмотреть то, что привлекло внимание девушки.

Это произошло неумышленно и не оттого, что меня изначально заинтересовала картина.

Изначально меня заинтересовала девушка.

Хотя я и не предполагал, что она очень скоро может повести меня по дороге, на которой у меня не будет обратного пути.

— Да, — ответил я.

На картине был изображен угол дома, занесенного снегом, в вечернем освещении.

— Почему?

— Потому что эта картина позволяет что-то додумать.

— Что додумать?