Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник)
— Нажимают кнопки, — сказал Буяр. — Мне тоже очень хочется нажать на кое-какие кнопки.
— Вот видишь, — капрал Милле махнул рукой в сторону Буяра. — Буяр со мной согласен.
— Вот видишь, — передразнил его Буяр, — Буяр с тобой категорически не согласен.
На некоторое время пол парусиной установилось молчание. Солдаты думали о пыли и ветре, об отвратительном виде и мерзком характере сослуживцев и о возможности смерти на следующий день.
— Давайте потолкуем о чем-нибудь веселом, ребята, — сказал Буяр. — А если нет, то помолчим.
Молчание продолжалось. Все сидели или лежали в мрачной задумчивости, поскольку слово «смерть» уже было мысленно произнесено каждым.
— Нет ничего более нелепого, — никак не упокаивался Лаба, — чем гибель от руки американца.
Лаба сражался под Седаном и проделал трагический путь через всю Францию, нещадно кляня немцев и англичан, итальянцев и американцев. В конце концов его тайно вывезли на грузовом судне в Алжир, где он, не теряя ни дня, снова вступил в армию. С тех пор, обуреваемый жаждой мщения, Лаба сидел в унылой Африке и ждал появления немцев.
— Отказываюсь! — заявил он. — Категорически отказываюсь быть убитым американцем.
— Ты получишь приказ, — сказал капрал Милле, — и будешь его неукоснительно выполнять.
Лаба с мрачной угрозой злобно прищурил глаза и посмотрел на Милле. Его некрасивое, но, все же достаточно располагающее лицо вдруг обрело несвойственную ему жесткость.
— Капрал, — сказал он, — поведай нам, командир прыщей, а сам-то ты приказ знаешь?
— Нет.
— Кто-нибудь из присутствующих знает? — спросил Лаба, обводя товарищей взглядом. Он был зол на капрала Милле, на французское правительство и на судьбу, которая поставила его в столь нелепое положение. От злости его лицо даже покраснело.
— Лейтенант, — профессионально откашлявшись, произнес Милле. — Он должен знать. Капитан уехал…
— Как это прекрасно, — пропел Буяр, — быть капитаном…
— Давайте спросим у лейтенанта, — предложил Лаба.
— Сержант Фурье, мы образуем из тебя комиссию в составе одного человека.
Сержант Фурье беспокойно огляделся по сторонам, нервно втянув свое небольшое, округлое брюшко. Его всегда пугало любое действие, которое могло привлечь к нему внимание и в последствии осложнить пока неизвестное но несомненно приятное будущее.
— Почему я?
— Самый высокий по званию унтер-офицер в команде, — пропел Лаба, является каналом связи между рядовым и начальствующим составом.
— Я с ним и двух слов не сказал, — возмутился сержант Фурье. Лейтенант у нас всего лишь пять дней, и он очень замкнут… За все пять дней я услышал от него одну фразу: «Запретите своим людям, сержант, курить по ночам на открытом воздухе».
— Вполне достаточно, — радостно объявил Лаба. — Из этого следует, что он тебя уже полюбил.
— Хватит шутить, — сурово оборвал его Буяр. — Времени для шуток у нас не осталось.
Буяр поднялся, вышел из-под парусинового навеса и, встав спиной к людям, вгляделся в загадочную равнину, словно ожидая увидеть на горизонте появление судьбоносного пылевого облачка.
— Что представляет из себя лейтенант Дюмэтр? — спросил он.
— Трудно сказать, — произнес Фурье с осторожностью солдата три года прослужившего в армии и знавшего, что одобрение действий человека до того, как тот проявит отвагу, здравый смысл, порядочность, может привести как к его гибели, так и гибели многих других. — Он человек спокойный… Жесткий…
— Это плохой признак, — вставил Буяр.
— Великолепный, дорогой мундир, что означает отличные связи с интендантами.
— И это тоже плохо, — заметил Буяр.
— Не стоит спешить с выводами, — возразил сержант Фурье.
— Я вовсе не спешу, — произнес Буяр. — Спешат американцы. Похоже, что у нас остается единственный выход… — он потер щеку тыльной стороной ладони так, как это делает человек, размышляя, надо ли бриться или можно подождать ещё денек.
Солдаты тревожно смотрели на Буяра, надеясь на то, что в его голове созрел план, способный снять напряжение этого необычного дня.
— Нам остается лишь один выход, — повторил Буяр. — Мы должны убить его.
Лейтенант Дюмэтр стоял на наблюдательном посту, чувствуя, как на него со скоростью железнодорожного экспресса накатывает головная боль. Однообразие, скука и ничтожность прожитого дня, аккумулируясь в его мозгу, к вечеру наказывали лейтенанта за то, что он все ещё существует. Дюмэтр вглядывался в равнину, на которую медленно и беззвучно опускался голубой и фиолетовый занавес — равнину таинственную и обманчивую, в которой без труда могут затеряться таящие в себе смертельную опасность силуэты людей и машин…
Лейтенант потряс головой и закрыл глаза, пытаясь точно определить, насколько сильна боль в черепе.
Как это могло случиться, спрашивал он себя. Разве можно перед подходом противника вручать артиллерийскую батарею лейтенанту, не оставив ему при этом никаких приказов? Интересно, как в данных обстоятельствах указанный лейтенант может спасти свою жизнь? Очень скоро вдали возникнет облако пыли и первый снаряд упадет где-то рядом с тобой. Тебя окружают ненадежные и неуверенные в себе люди, которых ты не знаешь, но которые, если можно так выразиться, оказались под твоим командованием. И как только меня угораздило отказаться от службы в Алжире, думал Дюмэтр. Лишь за одну короткую, но судьбоносную неделю рапорт получил ход и его перевели на этот пост. Этот перевод оказался переводом к смерти, переводом, который поставил перед ним неразрешимой дилемму… Во времена Наполеона говорили, что каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл. Ныне же каждый солдат повсюду таскает за собой неразрешимую, таящую смерть шараду.
Лейтенант Дюмэтр попросил перевести его из Алжира лишь потому, что там он тратил слишком много денег. Всё просто и ясно. Расплатившись в конце месяца по многочисленным счетам, он переводил деньги в Париж больным и едва сводившим концы с концами родителям. С каждым днем он все больше понимал, что лейтенантского жалования для жизни в веселом городе ему не хватит, особенно учитывая то, что лейтенант вырос в состоятельной семье и раньше никогда не испытывал недостатка в средствах. У него образовались устойчивые привычки, от которых он не имел сил отказаться, несмотря на войну и, кроме того, он сохранил какую-то безрассудную щедрость…
Итак, Алжир оказался для него слишком дорогим. Однако пустыня, как теперь стало ясно, может обойтись ему ещё дороже.
… Он знал, что там в Алжире, солдаты батареи за спиной своего командира передразнивали его, имитируя неуверенную манеру отдавать приказы. Солдаты не знали, что лейтенант, делая паузы и замедляя речь, всего лишь пытается придать своему голосу нужный тон. Дюмэтр очень боялся выглядеть в глазах ветеранов писклявым, желторотым юнцом, для которого война прошла стороной… Да, подчиненные передразнивали его, но он знал, вернее, чувствовал, что несмотря на это они его любят, и если бы сейчас они были здесь с ним, то он, не колеблясь, пошел бы к своим людям, поговорил бы с ними и нашел бы в себе силы принять единственно верное решение, каким бы оно ни было. Те люди были готовы разделить с ним как тяготы жизни, так и груз смерти.
Однако здесь он оказался среди угрюмых, заросших бородами чужаков, взирающих не него исподлобья с холодной враждебностью. Для них он был новичком и к тому же офицером. А в этой армии, как известно, всех новичков автоматически встречают с подозрением, а офицеров — с ненавистью…
Лейтенант Дюмэтр медленно брел по чахлой пыльной растительности в сторону заката. Солнце уже скрылось за горизонтом, и ветер стих, а размеренная ходьба, подумал он, каким-то непостижимым образом поможет ему решить проблему. На пути мне может встретиться американский патруль, с едва заметной улыбкой рассуждал он про себя, и я попаду в плен. Это сразу снимет все трудные вопросы… Я похож на ребенка, думал он, который надеется на то, что к утру у него заболит горло, и не надо будет идти в школу, где ему предстоит контрольная по арифметике. Если бы кто знал, какой ужасной арифметикой его заставили заниматься сейчас! Мало кому приходилось проводить столь страшные и безжалостные расчеты! Он взглянул на едва заметную светлую полоску на горизонте, за которым в его сторону двигались американцы. Насколько проще быть американцем! В их арифметике имеются готовые ответы на все задачи. Как прекрасно должен себя чувствовать этим вечером артиллерийский лейтенант американской армии, шагая рядом с солдатами, которым он может доверять и которые верят в него. Они объединены одной идеей и знают, кто их враг. Их родители вполне здоровы, хорошо питаются, находясь в трех тысячах миль от поля боя и не зная, что такое оккупация.
