Александр Этман - На седьмой день: рассказы
– Прошу прощения, – почему-то сказал он.
– Ничего, мы понимаем, – сказала беременная.
– Ну, как там? – спросил Ботвин.
– Спит, – ответил Весник.
– Китель?
– Висит. Повесил аккуратно.
– Кто повесил? Вы?
– Нет, лично Иван Степаныч.
– Это хорошо, – сказал полковник. Видимо, то, что Конев сам повесил свой китель на вешалку, было для Ботвина доброй приметой.
Когда Весник вернулся в купе, Конев похрапывал. Коньячный дух витал в воздухе и в сочетании с запахом тушенки вызывал легкий рвотный рефлекс. Актер доел яблоко и погасил свет.
...Он проснулся от головной боли. Перестук колес вонзался в него миллионами кинжалов. Соображал с трудом, с закрытыми глазами. Итак, на вокзале его встретят и отвезут на «Ленфильм». Конечно, лучше сначала в гостиницу, принять душ и отоспаться как следует. Но у него всего три дня до следующего спектакля в театре, а режиссер N снимает медленно, поэтому об отдыхе, увы, не может быть и речи. Потом он вспомнил о Коневе и открыл глаза.
Чисто выбритый, обильно политый одеколоном маршал сидел, сложив руки на столике. В сияющей лысине отражались ленинградские предместья.
– Доброе утро, – сказал Весник.
Конев строго посмотрел на него. Евгений Яковлевич почувствовал себя еще хуже.
– Помнит, – подумал он. – Все помнит.
В голове пронеслось все, что он нес вчера, и Весник подумал, что если его не возьмут прямо на вокзале, то наверняка приедут в воронке на «Ленфильм». Опасность тем страшней, чем она маловероятней.
Конев смотрел на него, не мигая.
– Ты вот что, артист, – сказал он, обнаружив дар речи. – Я тут вчера много лишнего наговорил... Понял меня?
– Да вы... – начал было Весник.
– Понял? – перебил его маршал, повысив голос.
– Понял, – тихо сказал актер.
– Смотри! – посоветовал Конев, выпучив глаза. Видно, иллюстрировал, как именно должен впредь смотреть Весник.
Старый маршал боялся. Боялся, наверное, всю свою жизнь, которую опалил в многочисленных войнах, исполняя волю тех, кого боялся. Ведь воюют, как правило, не маршалы. Еще Талейран говорил, что война слишком серьезное дело, чтобы доверять ее военным...
ИЗ ПЕРВЫХ РУК
Когда в бывшем Советском Союзе внезапно стали поощрять индивидуальную трудовую деятельность, моя зарплата составляла уже не сто пятнадцать рублей, но сто восемьдесят, и я был заведующим отделом крупной газеты. Мои красные корочки открывали двери во многие распределители, но купить там я ничего дельного не мог.
Правда, у нас была своя кооперативная квартира и «Жигули», вызывавшие зависть соседа-кавказца своей белизной, да и на телевидении я зарабатывал еще руб лей триста, но все же этого было мало. Каждый, кто меня знает, подтвердит, что один из моих многочисленных минусов – жить шире, чем позволяют обстоятельства.
В один из сырых пасмурных вечеров мы сидели на крошечной кухне с соседкой Олей, пили коньяк, ждали Милу и смотрели, как осенний дождь рисует дрожащими струями пунктирные линии на оконном стекле.
– Не могу сидеть спокойно, – сказал я. – В кои-то веки эта дремучая страна ненадолго, видать, разрешила своим гражданам делать хоть что-то для себя, а мы сидим и хлопаем ушами.
– Адик открыл шашлычную, – горько сказала Оля. – Твой друг Магазаник тоже открыл шашлычную. Все открывают шашлычные. Мой Валико – такой же козел, как и ты: только говорит...
– Валико – грузин, – сказал я. – Он просто обязан открыть шашлычную.
– Валико – козел, – печально повторила Оля.
Пришла Мила. Она сказала:
– Я страшно проголодалась. За весь день съела только одну вафлю: купила у вокзала за пятьдесят копеек.
Меня осенило:
– Давайте печь вафли!
Мила и Оля переглянулись. Оля вздохнула и ушла к себе. Мила молча принялась жарить яичницу. Потом пришли Рудины.
– Давайте печь вафли, – сказал я им. – Ты, Рудин, кандидат наук, а не можешь купить жене французское белье.
Рудина почему-то обиделась, а Рудин сказал:
– Почему именно вафли? Давай выращивать розы. Или конструировать презервативы многоразового использования.
– Все любят вафли. Себестоимость чрезвычайно низка. У нас есть вафельница. Еще одна вафельница есть у моей мамы. Ты одолжишь вафельницу у Магазаника, он в ней не маринует. Мы будем окунать готовые вафли в расплавленный шоколад и посыпать их красивыми съедобными бусинками, которые мы привезли из Западного Берлина.
– Сань, у тебя белая горячка, – предположила Рудина. – Всюду мафия! Кто тебя пустит торговать в бойких местах?
– Мы будем торговать в аэропорту, там – никакой конкуренции! – заявил я.
Мы жили рядом с аэропортом и обходились без будильника, так как по утрам нас будил ужасающий грохот и сын кричал: «Папа, вставай, ленинградский уже взлетел...»
За два следующих дня я выбил все разрешения и зарегистрировал нас в райисполкоме, причем всюду применял один и тот же ход.
– Александр Юлин, «Советская молодежь», – представлялся я (это было правдой). Чиновник отрывал задницу от стула и приветливо указывал на кресло. (Дальше шла ложь.) – Проводим эксперимент, – строго говорил я. – На живучесть индивидуальной трудовой деятельности! Быстренько оформим нужные бумаги: мы ограничены во времени.
Все шло гладко до визита в аэропорт. Начальник аэропорта сказал:
– Лично я не против. Я читаю вас. Вы можете достать два билета на матч со «Спартаком»?
Я удивился тому, что начальник аэропорта не может достать билеты на хоккей, и твердо ответил:
– Разумеется!
– Вот моя виза. Но ее вам мало. Нужно получить подписи от завпроизводством нашего ресторана, начальника четвертого отдела, завсанэпидемстанции Управления гражданской авиации, секретаря парткома летного отряда, начальника штаба гражданской обороны и бухгалтера.
Все эти начальники находились в разных местах, но мне удалось объехать их за один день. Я пообещал: «протолкнуть» в городскую газету три больших бесплатных рекламных объявления, достать еще восемь билетов на хоккей, тринадцать билетов на концерт Аллы Пугачевой, «выбить» пропуск в Юрмалу для главного бухгалтера и путевку в «Артек» для внука начальника штаба гражданской обороны.
Когда я вернулся, компаньоны пекли вафли, причем кандидат наук делал это в перчатках.
– Очень горячие, – пожаловался он. – Но завернуть их можно только пока они с пылу-жару.
Я посмотрел на уже готовую продукцию.
– Как вам удается придавать изделию форму детородного органа? Впрочем, это даже забавно. (Пекари надулись.) Посмотрите, что я принес: белые халаты и шапочки, но только два комплекта. Начинаем торговать завтра в пять утра, чтобы успеть накормить вафлями утренние рейсы.
– Подъем, значит, в четыре, – сказал Рудин. – Кто пойдет?
– Я приду и посижу с Мишкой, – сказал Рудина. – Ты ведь не поедешь торговать с сыном?
– Значит, от вас – Рудин, – сказала Мила. – Не бойся, тяпа, у тебя получится. Не забудь захватить с собой диссертацию: в нее мы будем заворачивать товар.
Бракованные вафли мы съели, разложили сушиться по батареям свежую продукцию и разошлись.
Мы приехали в аэропорт очень рано. Мила с Рудиным разложили переносной столик и установили ценник. Я давился от смеха, глядя, как кандидат наук, пряча лицо в воротник хирургического халата, клекотал:
– Вафли замечательные... Всего пятьдесят копеек... С шоколадной глазурью...
Первую вафлю, сжалившись над ними, купили две сердобольные тетки. Потом шесть вафель приобрел экипаж рейса на Москву. Теща Магазаника, по счастливому совпадению улетавшая в тот же день в Киев, скрепя сердце взяла одну и не сказала ни слова. Короче, мы продали за час десять вафель.
– Неплохо, – сказал Рудин. – Но мы страдаем из-за отсутствия рекламы.
Я пошел к девушкам, которые объявляли посадки на рейсы. Мила зорко следила за мной.
– Девушки, – бодро сказал я. – Мы тут вафлями торгуем в качестве эксперимента. Меня зовут Сашей. Я работаю в «Советской молодежи» и могу достать для вас болгарский зеленый горошек. Объявите про нас пару раз.
– А неочищенные помидоры – можете? – спросила одна из девушек.
– Постараюсь, – сказал я.
– Тридцать копеек за объявление, – сказала она.
– Давайте лучше я вам дам по вафле!
И через минуту по аэропорту разнеслось: «В левом секторе аэровокзала налажена продажа вафельных трубочек с шоколадной глазурью. Повторяю...»
Рудин приосанился. Пришел сопливый мальчик, у него было сорок две копейки. Рудин дал ему вафлю. На том дело и кончилось.
Потом мы еще три раза пекли вафли и едва покрывали расходы на выпечку. А потом Рудины самоустранились, и Мила сказала, что без такого партнера, как Рудин, она не в состоянии наладить процесс. И мы отдали вафельницы...
Тогда я решил открыть кооператив. Я поделился идеей с тремя друзьями: Сережей Тяжем (сейчас он выпускает два журнала – порнографический и еврейский), Сережей Картом (ныне – магнат по недвижимости) и Валерой Гнедым (президент крупного банка). Все мы работали в одной газете, и нас роднили относительная бедность и апломб.
