Анатолий КОСТИШИН - Зона вечной мерзлоты
Домой мы пришли далеко за полночь. Отчима не было. Я посмотрел в темную дыру окна. Улица затихла – не было слышно шума моторов и шуршания шин, ругательств, песен. Вот, возможно, в последний раз, хлопнула дверь подъезда, прекратились все шорохи, шелесты, скрипы. Воцарилось полное безмолвие, в комнате стало заметно холоднее.
Комар со вздохом рухнул спиной на одеяло и, заложив руки за голову, блаженно уставился в потолок.
– Хорошо-то, как?! – произнес он.
– Обалденно, – согласился я.
Валерка достал из-под подушки сверток и протянул его мне.
– Это тебе, – смущенно произнес он.
Я развернул пакет и увидел новые джинсы.
– Спасибо, – прочувственно произнес я. – Ты настоящий друг.
– Если бы не подарил джинсы, был бы не настоящим? – Комар не сводил с меня взгляда. – Разве бывает друг не настоящим?!
– Не знаю, – признался я честно.
– Тихий, – Валерка напряженно посмотрел на меня. – Скажи только честно, я для тебя друг?!
– Да, – не задумываясь, ответил я.
– И ты для меня друг, – торжественно произнес Комар. – Я ради тебя пойду на все, постарайся не делать мне больно.
– Почему ты думаешь, что я могу сделать тебе больно? – искренне удивился я.
– Люди обычно именно так поступают друг с другом.
– Давай поклянемся в дружбе, – предложил я.
– Давай!
Я взял со стола перочинный нож.
– Что ты собираешься делать? – лицо Комара было явно озадаченное.
– Я читал, что индейцы скрепляли дружбу, смешивая кровь, и становились после этого кровными братьями. Крови не боишься? – спросил я.
– Нет! – твердо произнес Валерка.
Я с видом знатока индейских ритуалов сделал ножом надрез на запястье сначала своей руки, потом Валеркиной. Кровь закапала на тарелку. Я смешал ее пальцами, и потом указательный палец поднес к губам Комара, и размазал по ним кровь, Валерка поднес к моим губам свой указательный палец.
– Теперь мы с тобой други, – торжественно произнес я.
– Да, – подтвердил Комар, – до гробовой доски. Только не играй со мной в дружбу, я не убогий! – предупредил Валерка. – Мама по этому поводу любила говорить: цени тех, кто тебя любит, и не надейся, что тебя все вокруг любят.
– Ты это к чему?
– Просто так, – смущенно выдавил Валерка.
В молчании смотрели мы друг на друга, понимая, между нами произошло что-то очень важное для наших дальнейших отношений. Теперь каждый из нас в ответе друга за друга, и меня от осознания этого распирало от счастья.
– Жека, – почти шепотом спросил Валерка, – скажи, есть что-то такое, чего ты больше всего боишься?
– Я боюсь страха, и я не могу быть один!
– И я этого боюсь, – Комар коснулся моей руки и крепко сжал мои пальцы, я их не разжимал. Мое сердце, казалось, расширялось и согревалось; я ощущал невероятную привязанность к Валерке.
– Между прочим, ты классно танцуешь, – заметил я.
– Правда?!
Комар улыбнулся и сконфуженно пожал плечами, словно умение танцевать было признаком определенной умственной неполноценности и являлось чем-то постыдным.
Небо в эту морозную ночь словно раскинулось шире, звезды казались выше, а в ледяном дыхании ветра чудилось что-то идущее из далеких пространств, еще более далеких, чем небесные светила. Снег, который так долго обещал прогноз погоды, пошел только поздно вечером. Он медленно и как-то робко кружил в воздухе, слабо поблескивая на лету, и таял, едва коснувшись земли.
Это был самый счастливый и торжественный день в моей жизни: когда я понял – у меня есть друг.
Состояние неимоверное: ходишь по земле, словно летаешь по небу, такого со мной еще никогда не было. Мое сердце, казалось, расширялось и согревалось от этих мыслей. Я посмотрел на Валерку, он на меня и между нами будто пролег невидимый мостик взаимопонимания. На душе было так умиротворяющее, что я повалился на подушку и крепко уснул, счастливо улыбаясь во сне.
Зато весь следующий день мне было не до улыбок. Проснувшись, я не сразу осознал, что было накануне, голова раскалывалась, словно в нее вбили сто гвоздей. «Утро таким добрым не бывает», – отчаянно колотилось в моей черепной коробочке.
– Господи, – простонал я от жуткой боли.
– Штормит, – заботливо спросил Комар, открыв глаза.
– Мягко сказано, – обреченно произнес я.
– Это от непривычки. На тебе лица нет! Выпей таблетку анальгина и все пройдет.
Я вскочил, побежал на кухню, нашел в ящике анальгин и дрожащими руками запил его водой.
– Правда, поможет?
– Факт, – кивнул головой Валерка. – Проверено на себе.
– Я больше пить не буду, – клятвенно пообещал я.
Валерка, глядя на мои страдания, весело фыркнул.
– Нет, – я серьезно посмотрел на друга. – Я тебе это железно обещаю.
Через минут пятнадцать мне стало лучше, и это вселило в меня надежду, что мир не без добрых людей.
– Легче? – поинтересовался Комар.
– На сто тонн! – рассеянно ответил я.
Ко мне возвращалась жизнь, правда, в ногах была жуткая слабость, но я все же собрался в Пентагон. Комар был в трансе от моего решения. Он как мог, отговаривал, но во мне еще крепко сидела пионерская привычка ежедневного посещения Пентагона. Мне одному было страшновато идти в школу. Комар обреченно посмотрел на меня, и сказал, что идет со мной. Радости моей не было предела. С Валеркой я чувствовал себя уверенным, я ничего с ним не боялся. По дороге мы вспомнили, как чудненько покуролесили на вчерашней дискотеке. И хотя мы заливались от смеха, но на душе было беспокойно. Нельзя было так прикалываться над нашим осиным гнездом. Я нутром почувствовал его крысиный оскал, как только мы зашли в любимый Пентагон. Волна непонятной тревоги мгновенно накатила на меня. Старшаки с любопытством глазели на нас, на их лицах торчала странная ехидная улыбка, учителя на наше «Здрасьте» мрачно сжав губы, проходили мимо, даже малышня шарахалась от нас, как от прокаженных.
– Что это сегодня с ними всеми? – тревога овладела мной.
– Не знаю, – пожав плечами, ответил Комар, – но чувствую, что дебилизм в Пентагоне крепчает и прогрессирует, как хроническая болезнь!
Мы поднялись на третий этаж, открыли двери класса и вошли.
– Вот и сладкая парочка, – громко крикнул с порога Буек. – Голубки пришли!
Все, кто сидел за первыми партами глумливо загоготали, многие склонились друг к другу, обмениваясь насмешливыми взглядами, некоторые застучали по парте кулаками.
– Буек, отвянь, если не хочешь получить по зубам, – грозно предупредил Валерка, он был чернее тучи.
– Умереть не встать, как напугал, – вызывающе громко расхохотался Буек, возле него была толпа пацанов, и Буек чувствовал себя защищенным.
Как Тихий вчера танцевал с Комаром, – Хобот притворно вздохнул и закатил глаза, его лицо расплылось в тупой ухмылке. – Как влюбленные, – и он снова гнусаво заржал на весь класс.
Мои уши стали пунцовыми от унижения, сердце запрыгнуло куда-то в горло.
– Да, это было неповторимо! – поддакнул Буек.
И весь класс разразился диким презрительным хохотом и в этот момент зашел Кузнечик, потребовавший мертвой тишины, но класс не унимался. Все пялились на классную доску. Я машинально поднял голову, и мне бросилась в глаза жирная надпись мелом на доске: «Тихий – гомик».
От лица отхлынула кровь, я был близок к обмороку. Так порой бывает, когда ты долго сидишь и вдруг резко встаешь: в глазах у тебя мгновенно все темнеет, и тебе кажется, что ты сейчас грохнешься от тошноты и слабости на пол. Бледный и полный решимости, я сделал вид, что надпись меня ни каким местом не касается.
– Эллярт, – рыкнул Кузнечик, – почему не на своем месте.
– Можно, я с Кузнецовой буду сидеть, – взмолился Элл.
– Нет! – сердито отрезал Кузнечик. – У тебя есть твое законное место.
Я увидел приближающее, затравленное лицо Элла, до меня дошел весь ужас его бледного испуганного лица. Эллу необходимо было сесть возле меня и весь класс молчаливо наблюдал, сядет он или как… И я облегчил участь бывшему другу, встал и пошел с сумкой в задние ряды.
– Тихомиров, ты куда? – спросил меня Кузнечик.
Я посмотрел на него и отвязно ответил:
– На Камчатку, там еще не все люди вымерли, – мои губы искривились в холодной улыбке.
– Ты это про что? – не понял моего юмора классный.
– Про людей, – и я направился к Валеркиной парте.
Кузнечик, наконец, увидел надпись на доске, улыбка сползла с его лица.
– Нельзя такое писать, – негодующе воскликнул он и принялся тряпкой стирать написанное.
– Виктор Анатольевич, – возмущенно завопил Буек. – Что вы наделали?! – его лицо изобразило вселенское отчаяние.
Кузнечик побагровел и непонимающе уставился на Буйка.
– Вы испортили самый счастливый момент моей жизни.
Класс разразился дружным хохотом.
– Над чем смеетесь? – раздраженно спросил Кузнечик.
– Вы стерли правду! – веселился Буек.
– Правду! – опешив, произнес Кузнечик, брови у него проползли наверх. Он еще больше покраснел, словно это было про него написано.
